Жалко Вальку. Пропал он. Скорее всего, не вернулся домой, как и мой папа. Он, вроде, ещё сильный был, когда за водой на Неву ушёл. Не слабее меня. Вряд ли бы он умер от голода в тот же день. Наверное, нет его в квартире.
Вчера утром мне стало настолько лучше, что я поднялась на пятый этаж выяснить, что с ним случилось. Не выяснила. Мне никто дверь не открыл, хотя я минут десять стучала. Точно знаю, что семнадцатого числа там ещё Валькина мама оставалась. Но утром девятнадцатого дверь не открыли. И даже звуков я никаких из-за двери не услышала. Думаю, Валя не вернулся с Невы, а его мама... два дня без хлеба.... встать сама она не могла.
Какое же счастье, что Сашкин папа так вовремя приехал! Это просто чудо какое-то! У нас с Сашей столько еды! Но есть мы будем очень экономно. Очень-очень. После того, как я едва не умерла от голода, во мне что-то поменялось. Я стала невероятно жадная. Постоянно боюсь, что еда может опять закончиться. Вот, вроде, теперь еды просто фантастическое изобилие. Но я всё равно над каждой крошкой трясусь. Никому не дам ничего. И не скажу даже, что у нас такая гора еды дома. Только с Сашей буду делиться. А больше ни с кем. Скорее бы Саша опять смог ходить! Тогда он придёт в школу и ему дадут суп. Он станет ещё сильнее.
Сашка. Брат. Глупый, стеснялся он рассказать мне о своём увлечении. Это после того, что было-то. Я же его практически с того света вытягивала. Восемнадцатого числа весь день рядом с ним просидела. Я даже не пошла выкупать хлеб!! Это вообще что-то невероятное. За два дня карточки профукала. Полкило хлеба. С ума сойти! Жутко жалко этот потерянный хлеб!
Но я и сама была очень слабой. У меня постоянно кружилась голова, если я не лежала. А Саша вообще никакой был. Мне его оставлять страшно было одного. За этот день он половину банки сгущённого молока выпил с чаем. Со сладким чаем! Себе я молоко не наливала. Только Саше. Это ведь лекарство. Я же кушала хлеб, а ещё сварила чуть-чуть горохового концентрата. Жидкую гороховую кашу с жиром от тушёнки Саша тоже поел. Ну, как поел. Покормила я его. С ложечки. Он сам и ложку-то держать не мог.
Конечно, не только кормить брата мне приходилось, всё остальное тоже нужно было делать за него. И ведь он в сознании был, говорить мог. Всё понимал он, что вокруг происходит. Только двигаться сам почти не мог. Ему руку поднимешь вверх - он так и лежит. Сам даже опустить её не может.
Мне очень-очень неудобно перед Сашей. Но кроме меня помочь ему было некому. Рядом совсем никого не было. Мне всё приходилось делать за него. Всё-всё. Огромным облегчением для меня стало, когда вчера утром Саша сказал, что ему лучше и он попробует справиться сам. Теперь мне можно закрыть глаза и просто подержать ему ведро. Остальное он сделает без меня.
И после такого этот дурачок ещё стеснялся рассказать мне о своём увлечении. Нет, ну какой же он глупый! Да что в этом такого страшного-то? Подумаешь, вязать он любит. Ну и что? Тоже мне, тайна! Это всё началось четыре года назад. Сашка тогда нашёл на какой-то помойке старую коробку. Там было несколько небольших разноцветных клубков шерсти, вязальные спицы и старый, ещё дореволюционный, самоучитель по вязанию.
Сашка притащил это всё домой и, ради интереса, попробовал вязать сам. Ему это дело так понравилось, что с тех пор вязанием он заболел. Оказывается, абсолютно все варежки, носки и шарфы, в которых ходили зимой Сашка и Вовка, были связаны Сашкой собственноручно. Более того. Даже тот толстый свитер, что сейчас надет на мне, тоже этой весной связал Сашка.
Причём на этом Сашины таланты в рукоделии не заканчиваются. Настоящие шерстяные нитки купить совсем не просто даже в мирное время. И Саша, по необходимости, научился ещё и прясть. У него и веретено своё было! В синей коробке, которую я с трудом оторвала от пола в Сашиной комнате (примёрзла она), была собачья шерсть. Не нитки, а именно шерсть, что состригли с собак. Правда, шерсть уже постиранная, псиной она не воняла. Эту шерсть специально для Саши весной купили на рынке.
Конечно, всё смёрзлось в ком. Но Сашу это не смутило. Он обещал шерсть оттаять около буржуйки, а к Новому Году связать мне новые варежки. Потому что мои уже прохудились, а белые перчатки, конечно, красивые, но в них сейчас холодно.
Какая-то сегодня очередь длинная за хлебом. К счастью, она не стоит на месте. Движется потихоньку. Три человека осталось передо мной. Пожалуй, возьму-ка я за два дня хлеб. Чтобы завтра не ходить сюда. Хочу сходить к дедушке. Может, они там живы ещё?
Конечно, это жутко далеко. Пешком, да по морозу. Но надо идти. И отнести им покушать. Вдруг, живы? Да, да, я помню. Ни с кем не хочу делиться едой. Только с Сашей. Но... дедушка и бабушка в число этих "ни с кем" не входят. С ними тоже поделюсь.
Я уже два месяца не видела их и не знаю, что там происходит. Идти раньше было бесполезно. Я бы не дошла. Да и толку-то идти? Мне всё равно нечего было им отнести. А сейчас есть что. Сил, правда, маловато. Но сегодня я хорошо покушаю в обед. На ночь ещё покушаю. Возможно, кашу с тушёнкой сделаю. Много, целую кружку! Да сладкий чай. Да хлеб. И четверть шоколадки с собой возьму. Если мне в пути станет плохо от голода, подкреплюсь. Нет, дойду точно. Сегодня не рискну, я вот завтра дойду. Решено!
Моя очередь. Пока продавщица вырезала мне из карточек за 19 и 20 декабря, я услышала сзади знакомый голос. Толик. Толик Мелкий. Тоже за хлебом?
Взяла я свой хлеб, обернулась, и узнала его. Точно, Толик. Но на этот раз не в тёплой женской шубе. Он пришёл в своём сером пальто. А эту самую шубу, скатанную в колбасу и небрежно обвязанную верёвкой, держит в руке. Толик идёт вдоль очереди и всем предлагает прекрасную тёплую женскую шубу за двести граммов хлеба. Потому что у него умирает мама.
А люди в очереди виновато отводят глаза в сторону. Да, шуба хорошая. И мальчика жалко. И его маму жалко. Но отдавать хлеб (хлеб!!), свой хлебушек не хочет никто. Даже за шубу.
Мне тоже жаль Толика. Но хлеб я ему не отдам. Самой нужен.
У него мама умирает.
Не отдам!!
Не отдам. Мама умирает. Не отдам?..
...Сколько же их много! Наш город, наш прекрасный Ленинград, стал похож на какой-то ужасный кошмар. Мертвецы. Их сотни. Даже на Невском! Их не успевают убирать даже тут! Мимо проехал грузовик. Мертвецы стоят в кузове. Их поставили на ноги плотно-плотно и обвязали проволокой, чтобы не вываливались. Мужчины, женщины - все вперемежку. Между взрослыми местами воткнуты и дети.
Как страшно.
Навстречу мне санки. На санках лежит кое-как завёрнутое в ковёр тело. Санки тянут за собой трое детей лет так десяти. Две девочки и непонятно кто. Упираются, тянут. Тянут. Люди идут мимо. Никто не поможет. А они тянут. И я не помогу. Я иду в другую сторону. Мне очень далеко.
Трамвай. Стоит посреди улицы на путях, как какое-то сказочное ледяное чудовище. Весь в снегу. Прохожу мимо. В окошко вижу пассажиров. Двое мужчин и женщина. Сидят на сиденьях, как будто едут. Наверное, давно сидят. Ступени трамвая все в снегу. Скорее всего, шли мимо, устали, залезли посидеть отдохнуть. Так и сидят.
А я иду к дедушке. Несу ему кушать. Если он жив ещё. Я несу целую буханку хлеба и брикет гороха. Ещё кусочек шоколадки, но это не дедушке. Это мне. Если по дороге ослабею. На всякий случай, у меня с собой есть ключ от их однокомнатной квартиры. Потому что сейчас такое время. Очень может быть, что открыть мне дверь уже некому. Хотя я и надеюсь на лучшее.
Меня в эту экспедицию собирали, как на Северный полюс. На мне та самая чёрная шуба, за которую Толик пытался выменять хлеб. А поверх Сашкиной меховой шапки повязана шаль, которую тоже Толик дал. Сказал, что она очень тёплая. И он прав, действительно тёплая. Мне не так уж и холодно. Тяжело только идти. Сугробы, ветер. Валенки тёти Шуры слишком большие для меня, зато я влезла в них, надев четыре пары шерстяных носков.
Какой-то человек с портфелем лежит на снегу, раскинув руки. Явно недолго лежит. Снег ещё не покрыл его. Наверное, его ждут дома. Ждут, надеются. А он уже не придёт. Куда он шёл? Кто знает. Возможно, мой папа тоже так же шёл, шёл, и не дошёл. У него и нога больная была.
А теперь я иду. Дома ждёт брат Саша, а я иду. Он ждёт. Верит, что я обязательно вернусь. И я вернусь. Непременно вернусь. Потому что без меня он пропадёт. Я не имею права не вернуться.
В самом деле, тёплая шуба. Только она мне велика. Это шуба мамы Толика. Нет, я не обменяла её на хлеб. Толик дал мне её на один день, когда узнал, что я пойду к дедушке, пешком, через весь город.
У Толика умирает мама. Я знаю, как это бывает. У меня вот точно так же умирал Вова. Молочка всё просил. Но где же я возьму его? А потом умирал Саша. Саша ничего не просил. Он просто молча лежал. И чтобы накормить Сашу, я обменяла серебряные ложки и все наши деньги на котлеты. Котлеты, которые нельзя было кушать.
