— Передам гостинец персонально от лейтенанта Рухадзе.
— Пусть знают мою доброту...
Оба весело рассмеялись.
В казино готовились к торжественной гулянке. Об этом стало известно товарищу Антону и Усольцеву.
— Будут отмечать десятилетие гренадерского батальона, — сообщила Яна. — В казино наводится лоск. Ожидается приезд какого-то начальства из самого Берлина. А из варшавского варьете на увеселительный вечер прибудут певички и танцовщицы.
— Ну, погодите, фрицы! — вырвалось у Емельяна. — Хоть вы нас не приглашаете, мы явимся. С подарочками...
— Полную машину вина и шнапса привезли, — продолжала Яна. — Мальвина видела, как выгружали.
— Яна, скажите: как они пьют? — поинтересовался Виктор Лукич. — Быстро ли пьянеют?
— О, фужерами. Пьют и курят. Через час примерно лыка не вяжут.
— Это важно, — сказал секретарь райкома. — Значит, заявляться в казино надо не сразу с вечера, а погодя. Понял, Емельян?
— Точно, — ответил Усольцев.
— А в местечке как? — снова обратился к Яне Виктор Лукич.
— Вчера облава была. Все дома прочесали. Многих гестаповцы посадили в машины и куда-то увезли. Троих — одну молодую девушку и двух мужчин — повесили в городском саду. Каждому на грудь прикрепили надпись: «За связь с партизанами». Невыносимо страшно стало жить...
— Во паразиты! — негодовал Усольцев.
— Знаете, что еще сказала Мальвина: будто этот батальон надолго у нас не задержится. Как выполнит задачу, переедет на новое место.
— А задача у него какая?
— Не знаю. Мальвина тоже не знает.
— Карательная, конечно, — вставил Усольцев. — Против партизан.
— Скорее всего, — поддержал Виктор Лукич.
— Упредить надо, товарищ Антон, — решительно произнес Усольцев.
К операции готовились больше недели. Сам товарищ Антон подключился к этой работе. Каждую деталь предстоящего посещения подпольщиками казино «прокручивали» многократно. Спорили, прикидывали, строили догадки и предположения — было над чем поразмыслить.
Главное, нашли напарника Усольцеву, о котором сам Емельян сказал так: «Немец» что надо!». А это был обыкновенный белорус, подпольщик, который превосходно владел немецким языком и знал до тонкостей все манеры и повадки тех, с кем вот уже пять месяцев каждодневно имел дело: он был переводчиком в Бобруйской фельдкомендатуре. «Раздобыл» его брат Яны Эрих, который знаком был с Денисом Кулешевским с институтских времен, друг друга часто навещали, и даже с приходом немцев их встречи, хотя и редкие, не прекращались.
Это товарищ Антон, когда возник вопрос о напарнике для Усольцева, спросил у Яны: нет ли у нее, Мальвины или брата надежного человека, знающего немецкий язык, который бы мог быстро выполнить одно весьма важное задание. Яна с таким же вопросом обратилась к Мальвине и Эриху. Эрих сразу ответил: «Есть такой!».
И вот Денис Кулешевский уже несколько дней гостил у Эриха и встретился с товарищем Антоном и Усольцевым. Начальство фельдкомендатуры отпустило его по уважительной версии: надо побывать у тяжелобольного дяди.
Кулешевский давно мечтал о горячем деле. До сих пор в своей подпольной организации он выполнял лишь разведывательные задачи, но не представлялась возможность собственными руками убить хотя бы одного немца. И он благодарил судьбу за то, что такой случай представился, ибо насмотрелся столько фашистской мерзости, что только его личный удар по врагу мог в какой-то степени успокоить душу. Конечно, работа в фельдкомендатуре на виду у всех изнуряла Дениса, порой подкашивала так, что хотелось волком выть. Ведь не единожды видел он косые взгляды знакомых, слышал злой шепот в свой адрес: «Холуй!». Но со скрежетом зубовным терпел, успокаивали товарищи, и он сам понимал, что так надо. Все надеялся: придет время, и он сполна рассчитается с истязателями... И вот оно нежданно-негаданно пришло...
Денис был старше Усольцева на восемь лет, однако в армии никогда не служил — страдал близорукостью, оружием пользоваться почти не умел. Но зато манеры немецких офицеров, их повадки и поведение ему до тонкостей были известны. Именно такой человек годился в напарники Усольцеву.
Они сошлись будто старые приятели и сразу сдружились. Даже внешне они чем-то походили друг на друга: оба одного роста, плечисты.
— Вы як браты, — говорил им дед Сымон, в чьей избе в основном и проходила подготовка подпольщиков к вылазке в казино. Только не нравилось ему, когда они надевали на себя мундиры немецких офицеров. Но они просили его потерпеть, ибо в таком виде им сподручнее было «проигрывать» кое-какие приемы своих предстоящих действий в казино. Дед Сымон, хотя и не был посвящен в тайны своих постояльцев, но сердцем чуял, что к чему-то важному готовятся они, и поэтому нет-нет да и скажет Марыле:
— Штось хитрое удумали... Ущучат яны германца... Хлопцы справные...
Марыля, прикладывая палец к губам, шептала:
— Мовчите, тату!
А Денис с Емельяном отрабатывали сцену опьянения. Для Усольцева, не знавшего немецкого, самое подходящее состояние, как они оба считали, изображать солидно охмелевшего офицера. В таком виде можно и без разговоров обойтись, как иной пьяный поступает: молчит или в лучшем случае нечленораздельно мычит.
— Мычать даже по-немецки я могу, — уверял Емельян и демонстрировал Денису свою застольную версию.
Денису предписывалась иная роль: он трезв, поэтому опекает друга и берет на себя общение с окружающими.
Так шаг за шагом устранялись сомнения и вырабатывалась линия поведения подпольщиков в казино, где они договорились находиться всего двадцать минут. За это время надо суметь поставить под столы в разных местах зала два портфеля с минами. И, конечно, удалиться...
— А если? — Усольцев посмотрел Денису в глаза.
— Разоблачат?
— Такой вариант не исключен.
— Конечно, — согласился Кулешевский. — Не на званый ужин к теще идем.
— Вот именно, — решительно произнес Усольцев.
— Тогда жмись ко мне... У меня в кармане граната... Живыми не дадимся! — и, помолчав немного, спросил:
— Ты готов на такое? Говори честно.
— Лишний вопрос, Емельян. Раз я здесь, значит, все обдумано и взвешено... Только уж, пожалуйста, помощнее гранату подбери, чтоб побольше фрицев-садистов на тот свет унесло... Как я их ненавижу!
— Да ты, Денис, как я понимаю, бесстрашный.
— Бесстрашный? А есть ли такие?
— Называют же иных бесстрашными, значит, они есть.
— Если есть, то это ты, Емельян. А я лишь пристроившийся к тебе.
— Брось... Но насчет бесстрашия я вот что скажу. Нет таких в природе людей, которые бы страху не имели. Умирать кому охота? Значит, есть страх. Но против страха имеется испытанное лекарство.
— Даже лекарство?
— Да-да. Это ненависть к врагу. У меня перед каждой встречей с ним какая-то изморозь по телу пробегает. Но стоит мне увидеть фашиста, и такое состояние мигом улетучивается. На смену страху приходит злость, а за ней и уверенность в победе. Вот и сейчас, представь себе, иду вроде в пекло, а страха и в помине нет.
— Ты прав, Емельян, святая месть рождает мужество, а оно сокрушает страх.
— Это ты хорошо сказал.
— Сказал, потому что сам готов теперь пойти в огонь и воду ради истребления коричневой чумы.
Емельян и раньше хотел спросить Дениса: как живется ему, как чувствует он себя, находясь постоянно в близости с врагами? Какое терпение и выдержку надо иметь, чтобы и виду не показать, что ты их презираешь.
— Терплю, друг. Маюсь, порой даже по ночам плачу, но терплю. — По лицу Дениса побежали страдальческие тени.
— Плачешь?
— Честно — плачу... Недавно я увидел такое... — Денис смолк: так спазм сдавил горло, что он не мог и слова больше сказать. Емельян, зачерпнув из ведра воды, поднес напарнику кружку. Кулешевский сделал несколько глотков, вытер платком лицо, тихо сказал:
— Извини, друг... Вспомнил... Снова увидел все наяву.
— Что? Можешь сказать?
— Конечно... Сейчас... Еще воды попью...
В сенях скрипнула дверь. В избу вошли дед Сымон и Марыля.
— Вечерять пора, — сказал дед Сымон и снял с себя кожушок. — Мороз жме...
— Присядьте, дед Сымон, — предложил Емельян.
— Денис нам что-то расскажет.
— Невеселая история, — тихо произнес Денис.
— Теперича, братка, кругом беда. — Дед Сымон присел к столу. — Не до веселья...
Марыля принесла из сеней в ситцевом переднике лучины и разожгла камин. По сухим березовым щепкам весело побежали оранжевые огоньки, и в горнице стало светло.
Пришел Янка.
— Ничего не произошло? — спросил Емельян.
— Пока тихо, — ответил Янка.
— Тады седай, — предложил дед Сымон. Денис подошел к печке и, присев у потрескивающего каминного огонька, тихим голосом начал свой рассказ:
— На допрос привели женщину лет двадцати пяти с годовалым ребенком на руках. Кто-то донес, будто видел, как из ее квартиры выходили неизвестные люди, значит, партизаны или подпольщики. Полицай на рассвете ворвался к ней и привел в комендатуру к одному из помощников коменданта, которого мы все зовем Ганс Кривой Глаз. У него в самом деле глаза в разные стороны глядят — косой. Гад из гадов, свирепый — желчью брызжет... Мне так жалко стало эту молодую женщину, аж сердце сжалось. Подумал: к кому попала!
