— Товарищ проверенный?
— Конечно.
— Возможно, активистом был неплохим, доносить не пойдет, а схватят, начнут под ногти иглы совать — и расскажет…
Связная посуровела.
— У нас нет способов точно определять, выдержит ли человек такой экзамен. Приходится верить. Без этого никакая работа немыслима. — И, помолчав, продолжала: — Подумайте над тем, как спасти рабочих от угона в Германию при наступлении Красной Армии. Шахтеры могут уйти под землю, а рабочие завода?
Простившись и взяв свою кошелку, связная ушла.
Последнее задание особенно подняло настроение Сердюка. «Значит, готовятся наступать наши. Пора бы! Под Москвой погнали, а здесь фронт неподвижен: ни туда ни сюда».
Подпольные группы в городе заметно активизировались. Антифашистские листовки стали появляться гораздо чаще. Много хлопот доставляла гитлеровцам группа, занимавшаяся порчей фашистских плакатов. Их не срывали, не замазывали, а корректировали. Вывесят немцы плакат с надписью: «Гитлер — избавитель», а наутро появляется приписка: «наших желудков от хлеба». Призыв к городскому населению переключиться на сельскохозяйственный труд заканчивался жирной строчкой: «Земля ждет вас». Ночью подпольщики приписали: «по три аршина на брата». На многокрасочном и многообещающем плакате «Я записался в Германию» появилась наклейка: «а я в партизанский отряд». Надписи ни стереть, ни отклеить было невозможно. Приходилось полицаям срывать плакаты.
Много шуму наделало убийство подпольщиками начальника полиции. Глубокой ночью в его квартире взорвалась мина. Расследованием установили, что мина была спущена в дымоход печи.
Комендант города решил похоронить погибшего с воинскими почестями. Гроб был установлен на грузовике, за которым шла рота автоматчиков.
Едва гроб коснулся дна могилы, как раздался оглушительный взрыв: и здесь оказалась мина. Из ямы вылетели щепы гроба и останки предателя. Четыре солдата, спускавшие гроб, остались лежать недвижимо, остальные разбежались. Гитлеровцы немедленно оцепили кладбище, но не скоро рискнули подойти к могиле и забрать убитых. А утром горожане читали на кресте у пустой могилы надгробную эпитафию: «Здесь должен был покоиться прах фашистского холуя, но оного земля не приняла». Внизу было приписано: «Собаке — собачья смерть».
Одна серьезная диверсия, проведенная в городе, говорила о связи городских подпольщиков с частями Красной Армии. Незадолго до войны на окраине города началось строительство квартала коттеджей. Стены уже были подняты на высоту этажа, когда из-за войны пришлось остановить работу. Гитлеровцы избрали этот район для стоянки танков.
И вот среди бела дня эскадрилья советских бомбардировщиков налетела на город и начала бомбить танки. Напрасно гитлеровские танкисты пытались завести моторы и вырваться из района бомбежки — ни одного танка не удалось сдвинуть с места.
На другой день комендант города разразился двумя приказами. В одном он запрещал населению хранить поваренную соль в количестве более полукилограмма на семью; в другом сообщал о смертной казни через повешение бывшего шофера гаража горкомхоза «за выведение из строя танков».
От Гревцовой подпольщики узнали, что этому патриоту удалось насыпать в бензобаки соль, отчего бензин потерял способность воспламеняться.
«Насыпали-таки им соли на хвост, — радовался Сердюк. — Такую операцию без взаимной радиосвязи провести нельзя. Значит, получен уже в городе передатчик».
И с этого дня он стал ожидать прихода радиста.
На территории завода, отданного в частное владение барону фон Вехтеру и именовавшегося теперь по старинке железоделательным, продолжались восстановительные работы. Изможденные рабочие уныло копошились среди руин. Только в бригаде, убиравшей груды кирпича и кучи мусора в мартеновском цехе, порой слышался смех. Во время перекура Сашка читал нелепые статьи из «Донецкого вестника» и издевательски комментировал их. За последнее время в бригаде появились колхозники, согнанные из окрестных деревень. Сначала они держались группкой, опасливо косились на отчаянного мальчишку во время его разглагольствований, но постепенно осмелели. Прибывший раньше всех Федор Штанько все чаще рассказывал о недавнем житье-бытье своего большого колхоза.
До начала работы и во время перекура бригада собиралась в шлаковике третьей мартеновской печи. Он был больше других и лучше сохранился. Вспоминали обер-мастера Опанасенко, который сжег свой дом вместе с поселившимися в нем гитлеровцами; сталевара Луценко, сброшенного гестаповцами в шахту.
В шлаковике постоянно топился камелек, огонь в котором поддерживал Сашка. Он никому не передоверял своих обязанностей, дававших ему возможность отлучаться в доменный цех за коксовой мелочью и по пути завернуть за необходимыми инструкциями в механический к Петру Прасолову.
Как-то в морозный январский день, когда Сашка, оставшись один, грелся у камелька, на пол упал кусок кирпича. Он с тревогой поднял глаза на свод шлаковика, но увидел только ровную отполированную пламенем поверхность. Нигде не было ни трещинки. Присмотревшись к куску кирпича, парнишка заметил, что он перевязан проволокой, за которую засунута свернутая бумажка. Сашка поспешно поднял кирпич, развернул бумажку и прочел: «Саша, после работы задержись здесь. Нужно переговорить». Подписи не было.
Оставшаяся половина дня тянулась как никогда долго. Сашка уже успел сбегать к Петру Прасолову, сообщил ему о записке, взявшейся неизвестно откуда, и спросил, как быть. Тот посоветовал остаться.
Только теперь парнишка вспомнил, что в насадочной камере, примыкавшей к шлаковику, он и вчера и позавчера слышал странный треск, но не обратил на это внимания. Значит, оттуда и брошена записка. Любопытство Сашки разгорелось до того, что он уже не мог работать, все чаще заходил в шлаковик, подбрасывал коксовую мелочь в камелек и вглядывался в черное окно насадочной камеры. В конце концов он не выдержал. Убедившись, что рабочие заняты вдалеке своим делом, вскарабкался на порог, шагнул в камеру и замер.
— Иди ближе, Саша, — тихо позвал его кто-то из темного угла камеры.
— Кто это? — спросил Сашка и попятился назад.
— Тише! — властным шепотом произнес человек. — Подойди, не бойся.
Сашка нерешительно сделал несколько шагов. Чья-то рука взяла его за полу стеганки и усадила рядом.
— В шлаковике никого нет? — так же шепотом спросил человек.
— Нет, но поблизости есть. Заору — прибегут.
— Дай закурить.
— Какое тут курево, — буркнул Сашка. — Навоз курим.
— Давай что есть.
Сашка успокоился. Если человек и навоз курит — значит, свой. Он торопливо полез за кисетом, надеясь, что при свете зажигалки удастся рассмотреть лицо неизвестного.
Свернул козью ножку, протянул ее человеку, свернул вторую, чиркнул зажигалкой. Перед ним сидел обросший бородой, исхудавший Крайнев.
— Сергей Петрович! — вскрикнул Сашка. — Теперь я знаю, как вы станцию…
В этот момент он ощутил толчок в бок, да такой энергичный, что зажигалка выскользнула из рук и упала ему на колени. Он снова зажег ее, дал прикурить и мгновенно потушил, чтобы кто-нибудь, войдя в шлаковик, не увидел отблеска света.
— Это хорошо, что ты все знаешь, — сказал Крайнев. — Разговаривать легче. Но сначала достань мне поесть. Третьи сутки ничего во рту не было.
— Хм, это не так просто. — Сашка приуныл. — Полдник прошел — и шелухи от картошки ни у кого не найдешь, — но тут же вспомнил запасливого Штанько, всегда прятавшего в шлаковике половину похлебки на вечер. — Баланду есть будете? Сейчас сопру…
— Все буду…
Минуту спустя Крайнев глотал жидкую похлебку из картофельных очисток.
Сашка унес опорожненный котелок, налил в него воды и водворил на место, невольно улыбаясь. «Поднимет Штанько крик: как же, обворовали! Но для такого дела — не грех», — и снова вернулся к Крайневу.
— Значит, не удалось перейти линию фронта?
— Нет, сейчас это невозможно. Как у вас дела? Валя здорова?
— Все живы, — успокоил Саша. — Наше дело такое: немцев выживать, а самим — выжить.
— Ну, молодцы. Значит, сегодня ты к Вале. Пусть узнает, что мне делать. А завтра — ответ и что-нибудь поесть. Думаешь, наелся?
— Завтра притащу. Где же вы прячетесь?
— Под этой насадкой. Завтра бросишь записку и еду, а то и сам спускайся. Только, смотри, не расшибись. — И сокрушенно добавил: — Из этой норы я могу и не вылезти: ослабел донельзя.
Вечером к Сердюку пришла Теплова.
— Что случилось, Валя? — встревожился Сердюк, увидев ее лихорадочно блестевшие глаза и легкий румянец, проступивший на бледном лице.
— Сергей Петрович вернулся… — еле выговорила девушка, и было непонятно, довольна она или огорчена.
