…Возле рубки стояли и сидели полтора десятка старшин и краснофлотцев. Одеты кто в шинели, кто в бушлаты, а двое даже в полушубках. Середа собрал боевой актив плавбатареи. В руках у комиссара — свежий номер газеты. Политотдельцы ОВРа вовремя позаботились о ее доставке. Ровным уверенным голосом Середа читал:
— «Операция по выводу воинских частей из Одессы была проделана советским командованием организованно. Из города вывезены все войска, артиллерия, танки, бронемашины, тракторы, лошади, большое количество разного груза. Эвакуированы все раненые, а также десятки тысяч гражданского населения».
Плавбатарейцы жадно ловили каждое слово комиссара. Старшина 1-й статьи Сиротов, толкнув локтем краснофлотца Пузько, шепнул:
— Слышал? Десятки тысяч гражданских!
Гавриил Пузько рассеянно кивнул. Он не состоял в боевом активе, но мичман Бегасинский освободил своего помощника от самых срочных работ: пусть Гавриил Васильевич послушает сводку, поговорит с комиссаром, облегчит душу. В Одессе у Пузько осталась семья…
— «Неприятель был в полном неведении, — читал Середа. — Этому способствовали удачный маневр и военная хитрость, примененные советским командованием. Перед отходом наши войска совместно с кораблями и авиацией Черноморского флота произвели ряд мощных огневых ударов по неприятелю. Организованный и внезапный отрыв наших войск под прикрытием арьергардов ввел противника в заблуждение и позволил беспрепятственно провести посадку войск на транспорты и боевые корабли.
Вражеские генералы не догадывались об эвакуации наших частей до последней минуты. Достаточно сказать, что через 5–6 часов после отплытия последних кораблей неприятель продолжал бомбардировку с воздуха и артиллерийский обстрел переднего края обороны города, хотя там наших войск совершенно не было». — Середа улыбнулся, развел руками, как бы говоря: «Вот так!» Докончил читать статью: — «Действующая армия, 20 октября».
— Здорово! — восхищенно воскликнул моторист Шилов. — Неужели все так и ушли?
— До единого бойца! — заверил Середа.
— Хорошо…
— А чего хорошего? Город-то сдали…
— Сдавать-то мы научились. Когда брать научимся?..
Середа строго взглянул на старшину-пулеметчика Василия Андреева, оборвал заговоривших было людей:
— Оставление нами Одессы, товарищи, обусловлено сокращением боевых коммуникаций и участков фронтов. Обстановка серьезная. Противник рвется в Крым. Идут упорные бои па Ишуньских позициях. Кстати, наверное, туда сегодня уходят наши с вами боевые товарищи…
Все невольно взглянули в сторону кормы: там возле борта толпились работавшие по перегрузке орудий моряки, виднелась стрела крана, а место, где еще недавно было установлено орудие, пустовало… Видно, действительно на сухопутье трудно, если потребовалась морская помощь.
— Непосредственно к нам, в Севастополь, прибыла вся героическая Приморская армия.
— Вся к нам?! — удивленно спросил Андреев.
— Да, все войска только к нам. В Крым, в Севастополь!
— Ну, тогда немцам — мертвого осла уши, а не Севастополь! — весело вставил парторг Михаил Бондарь.
Батарейцы заулыбались. Заканчивая беседу, Середа попросил всех взять свежие газеты и провести в первой половине дня политбеседы о текущем моменте.
Тем временем перегрузили на транспорт второе орудие. Старший лейтенант Иващенко поторапливал:
— Давай скоренько, Сергей Яковлевич! Не ровен час, фрицы налетят, а мы гуртом стоим, да и куда мне с этой «Коломбиной»! — Иващенко кивнул на транспорт.
Мошенский в свою очередь поторопил Лопатко.
* * *
…Отъезжающие краснофлотцы и старшины были построены в одну шеренгу около борта. Перед каждым на палубе лежал тощий вещевой мешок, и в нем сухой паек на двое суток.
Мичман Бегасинский и лейтенант Лопатко обходили строй, ненадолго останавливаясь то возле одного, то возле другого краснофлотца.
— Что, Петров, сияешь? Рад, что от меня избавился?
— Что вы, товарищ мичман! — ответил почти двухметрового роста краснофлотец Петров. — Я оттого довольный, что действовать мы наконец начнем нашими пушками.
— Действуйте, действуйте, флотцы-краснофлотцы!
И Бегасинский уже обращался к следующему моряку:
— Претензий нет, Гензюк?
— Какие могут быть претензии, товарищ мичман! Бегасинский круто повернулся к лейтенанту Лопатко:
— Товарищ лейтенант, по моей части все обеспечены обмундированием и питанием. Счастливой вам дороги, и пусть лиха беда вас минует! До свидания!
Мичман горячо пожал крепкую руку лейтенанта и вдруг по-отцовски обнял.
— Командир! — подсказал лейтенанту кто-то из строя. Лопатко подал команду «Смирно», доложил Мошенскому и пришедшему с ним комиссару о том, что личный состав батареи 130-миллиметровых орудий к отправке на сушу готов.
— Добро, — принял доклад Мошенский. Помолчал, вглядываясь в лица отъезжающих моряков. — Что сказать вам, товарищи, на прощание? Служили вы хорошо. Дело свое знаете. Помните, как вражескую лодку пугнули? Теперь обстановка требует нашей флотской помощи на суше. Постарайтесь. Сделайте все, чтобы мы могли гордиться вами. Не забывайте, пишите мне и комиссару. Товарищам вашим пишите. Извините, что не имею возможности построить весь экипаж, но считайте, что здесь стоят все… — Мошенский умолк, глаза его влажно блеснули. — Минуту на прощание! Разойдись!
Какое-то время оба строя не двигались, точно еще осмысливая сказанное командиром, а затем разом распались, смешались. Моряки коротко стискивали друг друга, похлопывали по гудящим крутым спинам, по загорелым шеям.
— Будь, Серега! Не забывай.
— Румянцев! Держись тут. За борт не упади!
— Не бойся! Я цепкий, как клещ.
— Смотри там всех фрицев не поубивай — на мою долю оставь!
Лейтенанты Хигер и Данынин прощались с Михаилом Лопатко. Было их, однокашников, трое на плавбатарее. Теперь остается двое…
— Ну, Миша, счастливо! Клеши на берегу подворачивай, чтобы не запылить!
— Сапоги выдали — считай, пехотинец! — отвечал Лопатко.
Отъезжающие по трапу спустились на «Дооб». Махали бескозырками. С высоких камуфляжных бортов отвечали им тем же.
— Вот и стало нас, комиссар, сто одиннадцать… — грустно сказал Сергей Мошенский.
— Да. Сто одиннадцать, — точно эхо, раздумчиво повторил Середа.
ХРОНИКА
«Врагу удалось прорваться в Крым. Озверелая фашистская свора гитлеровских бандитов, напрягая все свои силы, стремится захватить с суши наш родной Севастополь — главную базу Черноморского флота…
Сознание грозной опасности должно удесятерить наши силы.
Военные моряки Черноморского флота! Деритесь так, как дерутся бойцы Красной Армии на подступах к Москве, как дерутся славные моряки Кронштадта, полуострова Ханко и на подступах к Ленинграду. Помните, что чем крепче наш удар по врагу, тем ближе победа и разгром фашистских орд».
Из обращения Военного совета Черноморского флота к морякам-черноморцам. 3 ноября 1941 года.
Корабль есть корабль. Он всегда как-то борется со штормом: рулевые ставят его вразрез волне, винты движут наперекор ветру, а главное, он всегда стремится к цели. Преодолев шторм, корабль может укрыться в гавани, где волнение моря зачастую слабее, волны не столь яростны.
Плавбатарея лишена привычного морякам движения. Нет у нее ни машин, ни винтов. И пока бушует шторм, людям не будет покоя и отдыха. Противодействие шторму у них одно — терпение.
Терпение! Именно оно стало едва ли не главным качеством плавбатарейцев. Без него не выдержать, не выдюжить.
Четвертый месяц стояли на якорях одни в открытом море. Четвертый месяц земля напоминала о себе лишь скупыми радиограммами, неутешительными сводками Совинформбюро, редкими письмами…
Земля — узкая полоска, — еще недавно наблюдаемая сквозь зябкий утренний воздух, теперь, с наступлением ненастной осенней погоды, вовсе скрылась. Лишь ночами над ней тускло полыхали зарева пожаров, доносились тяжкие вздохи далеких разрывов…
Жестокий шторм вот уже шестые сутки мотал плавбатарею. В лежку лежало пол-экипажа, а оставшиеся в строю несли службу за себя и товарищей. Лейтенанта Даньшина мутило. Раньше-то считал себя «неукачиваемым»… Теперь, после непрерывной болтанки, чувствовал себя неважно. Лейтенант никому не показывал своего состояния. Вцепившись в ограждение мостика, упорно достаивал, добивал вахту. Мечтал о той минуте, когда можно будет упасть в казавшуюся теперь спасением постель. Невольно вспоминал сказанное Бегасинским: «Морю нельзя уступать. Слаб тот, кто духом слаб». Это боцман говорил матросам, а Даньшин запомнил. Боцман — любитель афоризмов и заповедей. Откуда он их только берет…
