— Хорошо, — согласился Мельник. — Я все понял… Меня зовут Мельник Антон Александрович. Был студентом Свердловского политехнического института, на фронт пошел добровольно. В сентябре сорок первого попал в плен к немцам, пребывая в бессознательном состоянии, когда получил контузию…
В этот раз в распоряжение Романцева отрядили младшего лейтенанта Маргариту Горбунову, бегло стучавшую по клавишам печатной машинки. Тимофей старался не смотреть в ее сторону, но взгляд невольно цеплял ее хорошенькую головку с короткой стрижкой. Непроизвольно он ловил себя на том, что смотреть на нее было приятно, отчего по телу растекалась сладкая теплота.
Опустив голову и лишь изредка поглядывая на Тимофея, старавшегося не пропустить ни одного его движения, Мельник принялся долго и подробно рассказывать о перипетиях своего плена, об учебе в разведшколе.
Прежде чем приступить к допросу диверсанта, Романцев тщательно ознакомился с его предыдущими показаниями — будет ли он столь откровенен, как некогда с армейской контрразведкой. Но уже через несколько минут все сомнения отпали: Мельник не упустил ни малейшей детали из своей биографии. В его повествовании были моменты, не рассказанные ранее, которые он мог бы скрыть и которые его совершенно не красили, но Антон решил не отказываться даже от них. Кроме того, его рассказ уже перепроверялся и подтверждался показаниями других арестованных немецких агентов, тем более что к Яблоньской разведшколе было особое отношение — значительная часть агентов имела задание пробраться в Москву или в Подмосковье, где занималась диверсиями. С конца сорок первого года, с момента существования школы, таких агентов в Московской области осело немало. А их следовало выявлять — это главная задача.
В какой-то момент Романцев перебил арестованного и задал вопрос:
— Вы поддерживаете связь с матерью?
Мельник вдруг сжался, а затем продолжил прежним бесстрастным тоном:
— Я ничего о ней не знаю… С того самого времени, как попал в плен.
— Мы навели о ней справки… Могу сказать, что ваша мать жива и здорова и сейчас находится в Нижнем Тагиле. Прежде ведь она работала мастером на металлургическом заводе?
— Все так.
— В Нижний Тагил она была эвакуирована вместе с заводом. Хочу сказать, что ее там очень ценят.
— Она считает, что я… погиб?
— Она получила извещение, что вы пропали без вести.
— А как сестра?
— Она ушла на фронт медсестрой. Добровольно.
Антон Мельник отвернулся. Некоторое время ему было трудно говорить, но наконец он выдавил:
— Она же такая маленькая… Как она справится?
— Ей непросто, соглашусь, — ответил Тимофей. — Но сейчас война.
— Вы ведь не случайно о них заговорили? Думаете, если я вдруг скажу что-нибудь не так, то с ними произойдет… что-нибудь ужасное?
— Нам просто важно было убедиться в вашей искренности.
— Есть возможность их увидеть? Хотя бы издали… Я ничем себя не выдам.
— Сейчас говорить об этом рано, но если вы и дальше будете с нами откровенны, можно будет подумать и об этом…
— Я сделаю все, что от меня потребуется. Можете мне доверять.
— Вижу, что мы начинаем хорошо понимать друг друга. Ну а сейчас вам нужно отдохнуть и подумать обо всем. Уведите арестованного!
— Я могу идти? — повернулась к Романцеву младший лейтенант Горбунова.
— Конечно. Только оставь написанное, я еще раз прочитаю.
Маргарита положила на его стол листы бумаги, на какое-то мгновение окутав облаком легких духов, и вышла из кабинета.
Оставшись один, Тимофей Романцев взял карандаш, пододвинул к себе листок бумаги и принялся составлять психологический портрет Мельника. За время службы в контрразведке через его руки прошли сотни вражеских агентов. Оставалось лишь удивляться людскому срезу, насколько они были разные: враждебные, настороженные, легкомысленные, откровенно болтливые, серьезные и не очень… Кого среди них не было, так это слабых. Следовало признать, что немцы умели подбирать агентуру. Прежде чем добраться до разведшколы, где агенты получали специальность, они проходили сложнейшую фильтрацию, выдержать которую могли только самые стойкие. Но даже среди них Мельник выгодно отличался. Нельзя сказать, что он был человеком ярким и запоминающимся, да такой в агентуре как раз и не требуется. Но то, что в нем присутствовал стержень, это несомненно.
Вряд ли его можно было назвать внушаемым человеком, скорее всего, Антон Мельник был тот, кто сам навязывает свою волю. И если удалось пошатнуть его укоренившуюся точку зрения, следовательно, в его душе произошли какие-то глобальные изменения.
Что еще о нем можно сказать?
Выдержанный. Уравновешенный, но не расслабленный. Интеллект выше среднего — неудивительно, что немцы привлекали его к разработке операций. В разговоре держится довольно свободно, в нем нет ничего такого, что можно было бы назвать грубостью или презрением к окружавшим его людям. Такой типаж умеет быть благодарным. Возможно, что и немцам он стал служить из чувства признательности. Ведь не каждому из военнопленных они оставляли жизнь…
И вот сейчас, когда его прежний, казалось бы, устоявшийся мир разрушен, а точнее, когда он нашел себя прежнего, от которого успел отвыкнуть, он будет благодарен за то, что ему помогли отыскать его прежнее «я».
Что еще…
О любви к фашистам говорить не приходится. С Советской властью Мельник связан куда прочнее, чем это может показаться. Из многодетной семьи, его два брата и сестра воюют на фронтах против гитлеровцев.
Подняв трубку, Тимофей быстро набрал номер полковника Утехина.
— Товарищ полковник, у меня по поводу Мельника есть очень серьезные соображения.
— Выкладывай, что там у тебя?
— Я очень плотно общался с ним и составил его психологический портрет.
— Что ты имеешь в виду? Давай поконкретнее, мне сейчас не до твоих теоретических головоломок.
— К немцам Мельник попал случайно, когда был контужен и находился в бессознательном состоянии. Если бы не этот случай, то, возможно, он пал бы смертью храбрых и мы вряд ли когда-нибудь о нем услышали бы. Немцев он не любит, но вынужден с этим смириться и работать на них. А перейти на нашу сторону ему мешало лишь одно — возмездие! Он просто опасался за свою жизнь. И вот сейчас, когда ему подвернулась возможность послужить своей родине, он не подведет.
— Все так, но к чему ты ведешь этот разговор? — произнес Утехин несколько раздражено.
— Мне думается, что можно пойти на риск и дать ему возможность поработать на советскую разведку, — твердо проговорил Тимофей.
— Неожиданное предложение, прямо тебе скажу, — протянул в задумчивости полковник Утехин. — И много ты думаешь выиграть от этого хода?
— Он может внедриться в германский разведывательный центр. После возвращения из советского тыла его наверняка продвинут по служебной лестнице, и с его помощью мы сумеем выявить всех диверсантов, что были заброшены ранее в Москву и Московскую область. В последнее время диверсанты активизировались и готовят что-то серьезное, только за последние три дня в Москве было совершено восемь диверсий. И я думаю, что здесь не обошлось без питомцев разведшколы «Яблонь», которых он знает лично.
— В твоих словах есть определенный смысл… Иметь своего человека в абвере было бы весьма неплохо. А если он все-таки переметнется к немцам?
— Из того, что я успел о нем узнать, полагаю, вряд ли. Слишком много он нам успел рассказать, а немцы таких вещей не прощают. Мы ведь тоже не будем сидеть сложа руки… Это во-первых… Во-вторых, в Советском Союзе у него очень много родственников, а их благополучием он рисковать не станет.
— А ты не думаешь о третьем варианте?
— Что вы имеете в виду?
— Он может просто исчезнуть! Ведь у него на руках будут хорошие документы, которые не вызовут подозрения даже у комендатуры.
— В таком случае всегда присутствует риск разоблачения. А к предателям родины у нас относятся строго.
— Хорошо… Решение неплохое. Не забывай докладывать мне о каждом шаге.
— Слушаюсь, товарищ полковник, — бодро ответил Тимофей, попрощался и тут же распорядился: — Привести ко мне Мельника!
Через несколько минут в кабинет привели Антона Мельника.
— Садись, — показал ему Тимофей на стул.
Мельник сел и уставился в окно, где хлеставший за стеклом ливень был ему куда милее, чем уютный кабинет старшего лейтенанта Романцева.
— У нас есть к тебе предложение, — начал Тимофей, стараясь придать голосу некоторую нейтральность. Не получилось, на последнем слове голос натянулся, как струны испорченного инструмента, выдав фальшивую интонацию.
— Какое? — безучастно спросил Мельник.
— Поработать на советскую военную разведку.
— Вы говорите это серьезно? — сдавленно сглотнув, дрожащим голосом проговорил Антон.
