…Мы сидели в нашем «аквариуме» на Бронной и нетерпеливо ждали приданную нам роту старшего лейтенанта Чигинцева: где ее искать в этом огромном городе, мы не знали.
Лейтенант Тропинин, развернув на столе карту, вглядывался в нее, изредка отмечая что-то цветными, тонко отточенными карандашами: в его склоненной голове, в приподнятых углами плечах угадывались озабоченность и упрямство.
За другим столом комиссар Браслетов, непривычно лихо сдвинув на затылок фуражку, торопливо исписывал в блокноте страницу, перечеркивал, шумно вырывал и, смяв в кулаке листок, отшвыривал в угол и опять начинал писать; щеки его пылали, дуги бровей то смыкались, то расходились; я знал, что он сочинял прощальное письмо; он без памяти любил жену и сейчас наверняка давал ей, более мужественной и стойкой, чем он сам, наставления, как жить, как вести себя…
Я думал о предстоящем походе, о предстоящих испытаниях.
Мысль о смерти за тревогой и хлопотами последних дней притупилась, будто ее и не было вовсе.
Но сейчас она приобрела жгучую остроту и минутами доводила до отчаяния. Жалость к Нине пронизывала сердце насквозь: что с ней будет, если меня не станет на свете? И зачем я беру ее с собой? Не прибавит ли она к тем страшным опасностям, какие нас ждут, еще и страх за ее жизнь? Возможно, что так оно и будет… В то же время я понимал, что сейчас сломить ее волю и оставить здесь одну было бы невозможно и безжалостно.
Чертыханов приглушенно, хриповатым баском поучал Куделина, как жить:
— Ты, Петя, еще чудачок… Заладил одно: автомат, пулемет, танки… Самое главное оружие у бойца на войне — ложка. Без нее, родимой, солдат будто и не солдат — безоружен. Да…
Петя давился от смеха:
— Немец на тебя попрет в атаку, а ты его по лбу ложкой?
— Нет, Петя, немца надо встречать пулей, гранатой, а то и штыком. Ничего этого под рукой нет — зубами грызи… Но ложка должна быть за голенищем правого сапога. Без нее ноги протянешь еще раньше, чем враг в атаку пойдет… Вот она у меня какая, деревянная, чтоб легче носить было, и глубоконькая: иной должен три раза черпать, а я один раз — и сыт, как по нотам…
В это время сильно хлопнула входная дверь, затем кто-то спросил отрывисто:
— Где тут капитан Ракитин?
В окошечке перед нами возникло длинное, налитое багровостью лицо, точно кто-то однажды сжал ладонями виски, слегка выдавив выпуклые, бледно-голубые, с веселой сумасшедшинкой зрачков глаза.
— Ничего себе, устроились… Как же к вам пролезть?
— Вот здесь дверца, товарищ старший лейтенант, — подсказал Петя Куделин.
Дверца распахнулась с таким треском, что верхняя, стеклянная ее часть хрустнула и осколок звякнул об пол…
Перед нами предстал человек в распахнутой шинели, помятой пилотке, сползшей на правое ухо; на гимнастерке свежо сверкал орден Красного Знамени.
Я догадался, что это был Чигинцев, и встал ему навстречу. Он тоже понял, что я командир батальона, и по-приятельски кивнул мне.
— Привет, капитан! — И протянул мне руку. Я молча смотрел на него некоторое время, затем поправил:
— Товарищ капитан…
Он чуть удивленно откинул голову и подмигнул мне:
— Обожаете чинопочитание?..
— Я обожаю прежде всего дисциплину, — сказал я как можно спокойнее. — А драпать нам уже некуда: все резервы для драпа израсходованы. Мы, как вам известно, принадлежим армии, которая требует от нас не только дисциплины и отваги, но и самой жизни…
Старший лейтенант опять по-чумному тряхнул головой и повел глазами на Браслетова, потом на Тропинина, потом на меня и внезапно захлопал в ладоши:
— Браво, капитан! Я давно не слышал лекций о советском патриотизме. И не надеялся, что услышу в такой обстановке… — Он качнулся ко мне и проговорил отчетливо и враждебно: — Мы потому стоим у Москвы, что слишком много читали друг другу лекций по всякому поводу и без повода! Я наслушался их. Полон вот так, по самое горло, еще одна лекция — и захлебнусь!
Я чуть отодвинул его от себя:
— На первый случай я вас предупреждаю.
— А на второй? — спросил он со скрытой издевкой, подчеркивая этим, что он не страшится на этом свете ни черта, ни дьявола.
— Там видно будет, — ответил я.
— Вы воевали… товарищ капитан?
— В данном случае это не имеет ровно никакого значения.
— Я сразу определил, что порох вы нюхали в детстве, стреляя из пугача, — сказал Чигинцев. — Вот и задаетесь. А попадете туда, откуда живыми не выходят — а если случится такое чудо, то и тогда не выходят, а выползают на брюхе, — тогда по-другому запоете… Почеловечней.
— Не запою по-другому и тогда, — ответил я. Старший лейтенант со своей болтливостью надоедал. — Рота ваша готова к маршу?
— А как же, конечно! Ладно, не будем ссориться, — сказал он, широко и по-свойски улыбаясь. — Дайте закурить.
— Лейтенант Тропинин, помогите старшему лейтенанту построить роту, мы с комиссаром выйдем, проверим… Выполняйте, — сказал я Чигинцеву.
Старший лейтенант ухмыльнулся, медленна растягивая верхнюю губу и утрируя каждое движение, кинул руку к пилотке, круто и шумно повернулся. В кармане шинели что-то металлически тонко звякнуло, и меня осенила догадка. Я крикнул:
— Стойте! — Чигинцев обернулся, на лице его на мгновение появилось выражение крайнего изумления и недовольства. — Обезоружьте его.
— Что?! Меня! — Он громко засмеялся, бледно-голубые глаза с сумасшедшими точками зрачков нетрезво запрыгали. — Вы рехнулись? Да я вас всех!..
— Сдайте оружие, — повторил я.
Дрожащей рукой, путаясь в шинели, Чигинцев искал кобуру, чтобы выхватить пистолет. Тропинин предупредил его со сдержанной яростью:
— Еще одно движение — и я буду стрелять.
Увидев перед собой вооруженных Тропинина и Браслетова, Чигинцев прошептал с изумлением:
— Что вы, товарищи? Что случилось? Вы в своем уме?..
Тропинин обезоружил Чигинцева, отобранный пистолет сунул себе в карман.
— Теперь обыщите, — приказал я.
Тогда Чигинцев вскинулся, рассвирепев:
— Вы командиры или разбойники! — Большой, сильный, он отбросил от себя Браслетова и Тропинина. Но подоспевший Чертыханов, сдавив Чигинцеву сзади локти, ловко и быстро укротил его.
Тропинин из карманов шинели Чигинцева вынимал золотые безделушки: часы, портсигар, браслет, перстень…
Чигинцев побледнел, он с испугом глядел на горку желтого, сверкающего металла, казалось, искренне недоумевая, как могло все это скопиться в его карманах.
— Садитесь, — сказал я ему. Он присел к столу и рукавом отодвинул золото подальше от себя. — У кого забрали?
— Не знаю, — ответил Чигинцев. — Честное слово, не знаю.
Лейтенант Тропинин с осуждением усмехнулся ему в лицо:
— Не устоял, герой. Вот вам и чинопочитание… Оказывается, таким, как ты, палка нужна. И потяжелее…
Чигинцев пролепетал едва внятно:
— Как все это очутилось в карманах, не знаю. — Он опять с испугом покосился на золото. — Может быть, ребята понасовали…
— Выходит, ребята ваши такие же, как вы, стяжатели, — заметил Браслетов. Чигинцев болезненно поморщился, но не ответил.
— Знаете, товарищ старший лейтенант, что могло с вами случиться, если бы все эти безделушки остались при вас? — сказал я. Чигинцев поднял на меня взгляд. — Вы превратились бы из боевого командира в труса или вообще дезертировали бы из армии…
— С чего вы это взяли?
— Вам нужно было бы сберечь ваши драгоценности. Да, да… Они жгли бы ваше сердце, путали мысли…
Чигинцев сидел, зажав в коленях ладони, слушал, покусывая верхнюю губу. Он, кажется, только сейчас начал осознавать, что с ним происходит.
Я повернулся к Браслетову и Тропинину.
— Что будем делать?
Комиссар нетерпеливо вскочил и заявил, как всегда в решительную минуту побледнев:
— В трибунал, товарищ капитан. Это — явное мародерство. — Он кивнул на горку золота.
Чигинцев засмеялся, как забавной шутке: сумасшедшие зрачки его накаленно и весело заблестели: он не верил, что с ним разговаривают серьезно.
— Да вы идиоты! За что в трибунал? За такую ерунду? Подумаешь, преступление!..
— Это не ерунда, — сказал Браслетов. — Вам было приказано бороться с паникерами, диверсантами, вражескими лазутчиками, а вы воспользовались своими правами и пустились в грабеж…
Чигинцев вскочил, оскорбленный:
— Я прошу выбирать выражения! Где грабеж? Какой?
— А что же это? Вы задерживали людей — пусть нарушителей порядка, даже врагов, — отбирали у них ценности и присваивали. Как это называется? Грабеж. А для грабителей одно направление — трибунал.
— Я воевал от самой границы… — заговорил Чигинцев, приближаясь к Браслетову. — Вы хоть в малой мере представляете, что это значит? Из окружения с боем выходил. Раненый был, а боя не покинул. Теперь вы меня хотите в трибунал за эти жестянки? Да пропади они пропадом! Вышвырните их на помойку!..
