Вдруг он услышал фамилию Смаковского и вслед за тем… свою собственную.
— Черта с два вы добьетесь от меня хоть слова! — пробормотал Крайнев, обращаясь к репродуктору.
Одна и та же мысль приходила ему на ум; он морщился, мотал головой, но не мог придумать ничего более путного.
За полчаса до назначенного срока Сергей Петрович достал из буфета бутылку коньяку и две бутылки портвейна, случайно уцелевшие еще с довоенного времени, поставил их на стол и усмехнулся.
Он выпил стакан коньяку, запил вином, потом повторил дозу еще раз и еще.
Сначала он с ужасом почувствовал, что не пьянеет, но постепенно коньяк сделал свое дело.
Около шести часов у подъезда дома остановился автомобиль: немец-водитель поднялся по лестнице, долго стучал, но, не дождавшись ответа, рванул ручку и, опасливо озираясь, вошел в квартиру.
Он пытался разбудить Крайнева, спавшего на диване, но тот мычал что-то непонятное.
Убедившись, что Крайнев мертвецки пьян, немец с грустью посмотрел на пустые бутылки, взглянул на часы, выругался и ушел.
К восьми часам вечера у Сердюка иссякло терпение, и он, устав шагать по комнате, улегся на кровать. По его расчетам, Прасоловы должны были уже давно возвратиться. Несколько раз Сердюку казалось, что он слышит скрип калитки, шаги на крыльце; он привставал и настораживался. Вот так и на границе он с волнением ожидал возвращения бойцов из ночного наряда. Казалось, пора бы привыкнуть, но он так и не привык. Гораздо легче было самому мерзнуть где-нибудь в лесу, чем в теплом помещении заставы с тревогой ожидать товарищей. И все же на границе было легче: в дозор уходили опытные бойцы, видавшие виды, а здесь…
В окно, выходящее во двор, тихо постучали. Наконец! Сердюк одним прыжком вскочил с кровати, торопливо открыл дверь. Пришел Петр Прасолов.
— Ну, как? Говори скорей!
— Крайнев не выступал, и я его не видел, — с трудом переводя дыхание, говорил Петр, — но у дома Смаковского я слышал выстрел. Потом поднялась стрельба из автоматов, промчались мотоциклисты, и все стихло. Наверное, схватили Павла, а?
Сердюк молча выслушал это сообщение. Петр пробовал заговорить с ним о том, что могло задержать брата, но, не добившись ответа, присел на стул в углу комнаты, повернулся к окну и замер в ожидании. Небольшого роста, плотный, с крепкой шеей, он казался спокойным. Даже когда на улице раздавались шаги, на его широкоскулом, крупном лице не вздрагивал ни один мускул. Только глаза блестели сильнее.
«Где этот парнишка прошел такую школу выдержки? — думал Сердюк, невольно вспоминая его проделки до вступления в комсомол. — Неужели в «Осодмиле»? Но ведь и Павел был вместе с ним, а вот остался таким же порывистым и несдержанным».
Сердюк взглянул на часы, положил в пепельницу потухшую папиросу и встал.
— Теперь уходи. Но только осторожнее пробирайся дворами.
Петр неохотно направился к двери, но, как Сердюк и ожидал, остановился на пороге:
— Андрей Васильевич, брат раньше всего придет к вам, может быть, даже ночью придет. Разрешите остаться.
Сердюку и самому не хотелось, чтобы он уходил. В такую ночь тяжело оставаться одному.
— Нет, уходи, — произнес он после мгновенного колебания. — Где это видано, чтобы подпольщики без крайней необходимости ночевали вдвоем. За одним придут, а двух схватят. Торопись.
— Я все равно со двора никуда не уйду, — упрямо ответил Петр, — под крыльцом ночевать буду, но брата дождусь.
— Даже если я прикажу, не уйдешь? — нахмурившись, спросил Сердюк.
— Даже если прикажете.
— Ну, хорошо, оставайся, — неожиданно согласился Сердюк, снова ложась на кровать, и Петра удивила равнодушная интонация, с которой были сказаны эти слова. — Только, пожалуйста, сиди, не топчись: тетка моя не любит, когда по комнатам бегают, и полы к тому же только что вымыты.
«Мальчишки! — зло думал Сердюк. — Одному приказано стрелять только с минимальным риском, так он, вероятно, не утерпел и впутался в переделку, другого домой не прогонишь. Ну ладно, пусть сидит. Вернется Павел, поговорю с ними как следует… А что, если не вернется?» — Он покосился на Петра: тот сидел на краешке стула в позе человека, каждую минуту готового сорваться с места.
— Иди ложись, — позвал его Сердюк и подвинулся к стене. — Ждать придется долго, теперь уже не вернется раньше утра.
Петр отрицательно покачал головой и остался сидеть.
Стенные часы пробили одиннадцать, когда раздался осторожный стук в окно. Прасолов бросился отворять дверь. Сердюк сунул руку под подушку, где у него лежал пистолет.
В сенях послышался шепот…
Первым вошел в комнату Петр, за ним Мария Гревцова.
— Вы где собираетесь ночевать, Мария? — спросил Сердюк, ответив на ее приветствие мрачным кивком головы.
— Как где? Дома.
— А почему вы пришли так поздно?
— У меня важное сообщение.
— Все равно вы не имеете права рисковать.
Гревцова беспечно махнула рукой.
Петр ожидал, что Сердюк вспылит, но тот молча показал ей на стул.
Мария осмотрела большой старомодный буфет, с трудом умещавшийся в простенке между окнами, широкую двуспальную кровать полированного ореха, стол на толстых фигурных ножках и киот, перед которым горела лампада.
— Хорошая комната, удобная, да только оставить ее придется, — сказала она.
Сердюк покосился в ее сторону.
— Теплову вы здесь принимали?
Он кивнул.
— Надо менять квартиру. Она отказалась написать записку.
— Может быть, она и права, — задумчиво произнес Сердюк. — Я не хотел ждать, пока Валентина вызовет Крайнева, раз подвернулся случай уничтожить его после выступления. Но он не выступил. В этом есть что-то непонятное. Придется его пока не трогать.
— Как не трогать! — воскликнула Мария.
Сердюк молчал. Не так просто было вызвать его на беседу. Он ждал Павла и ни о чем другом не хотел говорить. Молчал он еще и потому, что злился. Постепенно в нем закипало раздражение: собрались втроем в одной квартире, а вдруг облава? Он был в относительно большей безопасности, чем другие: на руках паспорт, справка об отбытии тюремного заключения, «белый билет» — документ об освобождении от воинской повинности по состоянию здоровья. Если не какая-нибудь случайность, все обойдется благополучно. Но как объяснить пребывание здесь этих двоих?
Стекла вздрогнули от выстрела на улице. Прасолов бросился к двери, но Сердюк преградил ему путь.
— Пусти, Андрей Васильевич, пусти! — яростно шептал Прасолов, пытаясь открыть дверь. — Может быть, это в Павла…
— А если это в Павла, так ты хочешь, чтобы и в Петра?… Чем ты можешь помочь? — И он решительно отстранил Петра от двери.
Только спустя полчаса Сердюк позволил парию выйти на улицу. Петр осторожно выглянул за калитку и сначала ничего не увидел, но постепенно глаза его привыкли к темноте, и он различил какое-то темное пятно посреди мостовой. Прасолов быстро перебежал улицу — перед ним лежал человек, одетый в такую же ватную куртку, какую носил брат. Петр опустился на колени и перевернул человека на спину. Борода, усы, большая рваная рана под глазом…
Вдали послышались мерные шаги патруля. Пригибаясь к земле, Прасолов вернулся во двор и в сенях столкнулся с Гревцовой и Сердюком.
— Ну? — спросили они в один голос.
Петр рассказал о том, что видел.
— А вы собирались идти домой, Мария, — сказал Сердюк, когда они вернулись в комнату.
Мария пренебрежительно пожала плечами и снова уселась в углу. Петр примостился рядом. Он очень любил брата, но хорошо знал его слабости. Большой мастер на разные выдумки, Павел не знал меры, и его часто приходилось сдерживать.
Сердюк снова улегся на кровать и закрыл глаза. Теперь он почти не сомневался в том, что Павел погиб, и его мучило собственное бессилие.
«Что это, выдержка или просто черствость? — думала Мария. — Разлегся себе и лежит, будто не о жизни товарища идет речь».
— Андрей Васильевич, — тихо позвала она, но Сердюк не откликнулся. — Андрей Васильевич, — снова повторила Мария, но он взглянул на нее так, что желание спрашивать пропало.
В комнате долго стояла полная тишина. Когда на улице раздавались шаги, все затаив дыхание прислушивались, но у дома никто не останавливался, калитка не скрипела, и шаги замирали вдали.
— Что нового в городе? — наконец заговорил Сердюк: видно, и ему молчание становилось невтерпеж. — Какие новые распоряжения изданы комендатурой?
— Распоряжений не много, — ответила Мария. — Всем коммунистам приказано пройти регистрацию, организована городская управа, комендант города назначил бургомистра, а тот — десятских и сотских по кварталам. Приказано организовать еврейскую общину. Вот пока все.
— И этого достаточно, — угрюмо отозвался Сердюк.
