— И этого достаточно, — угрюмо отозвался Сердюк.
В окно со двора кто-то постучал осторожно, но настойчиво. Петр мгновенно выскочил из комнаты.
Вошел Павел, мокрый, измазанный, но сияющий. Сердюк радостно бросился ему навстречу, протянул руку и, чего никак не могла ждать от него Мария, порывисто прижал к себе.
— Ну, как?
— Феерия, сказка! — захлебываясь от восторга, заговорил Павел. — Только машина подъехала, Смаковский — из нее и бегом к парадному: чует кошка, чье сало съела, — а машина, как на грех, не отъезжает. Смаковскому уже дверь отворяют, а машина стоит, ну я и дунул два раза по Смаковскому, а остальную обойму по машине, по машине! А сам в ворота и дворами. Одно обидно, не знаю, кому сколько досталось. — И вдруг, переходя на официальный тон, спросил: — Какие будут еще задания, Андрей Васильевич?
— Заданий больше не будет никаких, — сухо отрезал Сердюк.
— Что, повременим?
— Нет, вам вообще не будет.
Все трое удивленно уставились на Сердюка. Он был явно недоволен, но никто не решился спросить почему.
Сердюк не спеша уселся за стол и подождал, пока разместились остальные. Павел не сел, боясь вымазать стул и скатерть.
— Повторите задание, которое вы получили.
Павел понял.
— Как можно было уйти без выстрела? — взмолился он.
— Приказано было уйти в случае явной опасности. Значит, нужно было уйти. Разве можно стрелять на виду у немцев? Вы не вольны распоряжаться своей жизнью: она принадлежит не вам, а Родине. Почему долго не приходил? В облаву попал?
— Да, немцы оцепили квартал. Рыскали по дворам. Но я от них улизнул.
— Вот полюбуйся, что получается. Сам ты мог погибнуть ни за грош. Гревцова рисковала собой, придя позже положенного часа. Братец твой отказался домой уйти. Вот и собрались вчетвером. Представь себе: сейчас облава — и всем нам сразу каюк. Людьми мы еще не обросли, — значит, почти вся организация провалилась бы, и из-за чего? А потом, что за настроения в группе? Вот Гревцова рассуждает так: «Убьют меня — одной меньше». Скажи пожалуйста, какая героиня! Жизни своей не жалеет. А одна — это двадцать процентов организации. Вы что: умирать остались или бороться?
— Бороться, — тихо ответила Мария.
— Если бороться — будем бороться, но только умно, хитро, тонко. Наше дело — уничтожать немцев, но самим выжить. Гореть, но не сгореть. Если уж умереть, так не зря. Вот и договоримся: либо железная дисциплина, либо я с вами не работаю. Других найду. Выбирайте.
Сердюк отошел от стола и снова уселся на кровать, подчеркивая этим, что он не торопит с ответом.
Павел еще не остыл после проведенной операции. Он так стремился поделиться своей радостью, и вдруг вместо похвалы — выговор.
— В подпольной организации дисциплина более необходима, чем где-либо. От нее зависят твоя жизнь, жизнь товарища, успех дела, — продолжал Сердюк. — А вы вносите отсебятину, глупо рискуете. А мне, а нам легко было сидеть и ждать, особенно после этого? — Сердюк показал рукой в направлении улицы. — Расскажи ему, Петр.
Тот рассказал брату, как около их дома только что застрелили человека. Павел слушал, опустив глаза.
«Дошло до него, — думал Сердюк. — Только надолго ли он поумнеет?»
— Больше так не будет, Андрей Васильевич, — твердо сказал Павел и поднял глаза на Сердюка, — ошибся малость.
— Какие новые задания? — спросил Петр, считая разговор законченным.
— Пока никаких. Позже вам всем придется устраиваться на работу. Где — договоримся потом. Там, где будет нужно организации: на заводе, в полиции и, возможно, в гестапо. Это будет лучшей конспирацией. Мария — не комсомолка. Ее можно послать в любое немецкое учреждение. И приучайте себя к мысли, что в подполье романтики не так много. Подполье — это тяжелая работа, будничная, требующая выдержки и терпенья. Зубы в десны вдавливать, но сдерживаться.
В комнате стало тихо. Опершись локтем о стол, задумалась Гревцова. То, что сказал Сердюк, явно не соответствовало ее представлению о борьбе в тылу у немцев. Ждать, терпеть, работать… Не терпелось ей. Она уже сейчас чувствовала себя обойденной. Петр и Павел получили задания, ее же берегли.
У другого края стола в спокойной позе человека, отдыхающего после рабочего дня, сидел Петр и уголком глаза следил за Павлом.
«Ребята, зеленые ребята! — думал Сердюк. — Сидеть бы им сейчас и обсуждать вопросы комсомольской работы, организации молодежных бригад, а они…» И он посмотрел на них с нежностью старшего брата.
— Вы поймите, товарищи вы мои, — сказал он, подходя к столу, и Мария удивилась неожиданной задушевности его голоса. — Поймите. Я сейчас делаю то же, что делал раньше. Я охранял Родину нашу, людей наших от гадов, переползавших границу, уничтожал их и теперь буду уничтожать тех, кто переполз границу, поднял голову. А вы? Вы и понятия не имели об этой работе. Вот Мария. Она собиралась этой осенью ехать учиться в Москву, ее очень интересует астрономия. Так ведь?
— Так, — ответила Гревцова, еще более удивленная тем, что Сердюк знает о ее планах.
— А теперешнее ваше занятие так же далеко от астрономии, как небо от земли. Петр — это будущий партийный работник.
— Вовсе нет, — возразил тот. — Никогда об этом не думал.
— Но за тебя думали другие. Было решено послать тебя на курсы комсомольского актива. Павел еще не решил, кем он будет, и просто увлекался своей работой. Вы все жили мирной жизнью, строили ее, а теперь вам надо бороться за эту жизнь. Это не так легко, но на ошибках тут учиться нельзя: за ошибку вас не на собрании пожурят, не выговор вам объявят, а наденут петлю на шею. Вот почему нам нужна железная дисциплина.
Они проговорили до утра. Когда рассвело, Сердюк подошел к окну и раскрыл ставни. На мостовой лежал мужчина в ватной куртке, перевернутый на спину. Большая лужа запекшейся крови чернела рядом.
Выступив по радио, Смаковский успешно начал свою карьеру. Немало способствовало этому и неудачное покушение на него. Он сразу стал заметной персоной. Его назначили управляющим заводом. Назначение было временное, до приезда «владельца завода» барона фон Вехтера, но Смаковский рьяно принялся за дело. Рабочих-электриков, не успевших эвакуироваться, привели на электростанцию и содержали там под стражей. Основные работы выполняла немецкая военно-хозяйственная команда. Вместо четырех котлов был пущен пока один, но для освещения домов поселка и города этого хватало.
Пустив станцию, немцы приступили к восстановлению механического цеха, предназначая его для ремонта танков и машин.
На другой день после своего назначения Смаковский занял большую, хорошо обставленную квартиру, помещавшуюся в особняке, который находился у самых ворот завода.
Здесь было гораздо безопаснее, чем где-либо: у проходной всегда дежурил патруль, и не надо было ходить по поселку.
Покушение очень напугало управляющего, и он не задерживался на заводе до наступления темноты. Но и дома его никогда не оставляло ощущение опасности, особенно по ночам. Смаковский запер половину комнат, забаррикадировал дверь в кухню, но каждый шорох заставлял его вздрагивать.
Ирина, связавшая с ним свою судьбу, постепенно заразилась этим чувством страха, и оно стало обычным состоянием молодых супругов. К тому же Ирина знала, что Крайнев остался в городе, и с трепетом думала о возможной встрече с ним. Она никогда не понимала мужа и теперь не могла попять, почему он вдруг перешел на сторону немцев. Она терялась в догадках. Как будет вести себя Крайнев, когда встретится с ней или со Смаковским? Ну да ничего, обойдется, ведь они теперь одного поля ягоды. Что касается Смаковского, то он всегда был понятен ей до конца.
Сын крупного акционера, члена правления Общества Брянских паровозостроительных заводов Георгия Аполлоновича Стоковского, Владислав с детских лет привык к беспечной жизни. Девятьсот семнадцатый год резко изменил быт его семьи. Рабочие вывезли папашу с завода на тачке и вывалили в канаву с грязной водой. Приняв холодную ванну и стремясь избегнуть повторения подобных процедур, Георгий Аполлонович уехал со всеми чадами и домочадцами в «столицу» Донской области, твердо убежденный в том, что на Дону революции не будет.
Но вот и Дон стал советским. Вслед за армией белых семейство Стоковских выехало в Крым. Пытались удрать за границу, но не успели сесть на пароход. Пришлось обосноваться на юге. На семейном совете было решено, чтобы папаша «принял» революцию и пошел на работу. Решение оказалось тактически правильным: он был одним из первых специалистов, перешедших на сторону советской власти.
Георгий Аполлонович, еще так недавно не знавший других забот, кроме редких заседаний правления акционерного общества и получения дивидендов, с большим трудом осваивал трудовую жизнь. Дома он непрестанно брюзжал и злился.
