Часть русских людей, вывезенных на работу, не могла быть охвачена ни вашей пропагандой, ни работой безвестных одиночек, на свой страх и риск готовивших соотечественников к мысли о создании Третьей Силы. Но во все лагеря рабочих можно было найти доступ, да не хватило бы для этого и достаточно подготовленных кадров. Среди тех, до кого не доходили слова утешения, кто не слышал призывов к бодрости, до кого не доходили сведения о росте антикоммунистических национальных сил, было много людей, переживавших тяжелые дни безысходности. Они не видели выхода из создавшегося тупика и нередко уже здесь, в Германии, становились более лояльными подданными советского правительства, чем были двадцать лет у себя на родине. С одним из таких людей я встретился у своих знакомых. Инженер-строитель. Долгое время работал на новостройках Малой Азии. В Германию приехал добровольно и сейчас переживал тяжелую внутреннюю драму. Он был дальним родственником моих знакомых, и поэтому разговор был более откровенным, чем это бывает при первой встрече.
— Я принципиально не верил ни одному слову советской пропаганды, особенно когда она твердила о жизни в капиталистическом окружении, — говорит он. — Не верил. А сейчас вижу, что она была права. Этот капиталистический мир — это ведь, действительно, царство зверя…
Он рассказывал о случае, слышанном мной незадолго перед этим где-то в другом месте — как у них в большом лагере, на окраине Берлина, закопали живого человека в землю.
— Согнали нас на фабричный двор… Мальчонка лет 18-ти украл что-то из продуктового склада… Этого нельзя рассказать. На человеческом языке нет слов, чтобы передать эту картину. Вырыли яму, связанного бросили его туда живым и забросали землей… Поверьте мне, я два раза сидел в советском концлагере, видел тысячи людей, сидевших дольше, чем я, но никогда не только не видел, но и не слышал ничего подобного…
— Слушайте, слушайте, перебиваю я, — но ведь Германия — это не капиталистический мир. Ведь это то же самое, кое в чем даже хуже, чем большевизм. Вот в Англии, Америке…
— Ну что там в Америке… Мы и о Германии думали, что…
В порядке отталкивания от «капитализма», представленного для них нацистской Германией, такие люди становились большевиками. Особенно тяжело и обидно было наблюдать это у активных и непримиримых раньше врагов советской власти…
Глава II
В поисках «Сидорчука»
Наша лаборатория все меняет и меняет свой состав. В последнее время все больше прибывает людей интеллигентных. Непримиримость их к коммунизму часто носит характер уже не только бытовой, но и принципиальный и идеологический. Воинские звания и титулы вновь прибывающих уже на несколько категорий выше, чем у бывших заключенных первых месяцев войны. Василий Иванович то и дело приходит по утрам с новостями — «майор приехал»… «профессора доставили»… «писателя привезли»… Однажды утром он пришел более возбужденным, чем когда-либо. Здороваясь, я стараюсь подражать ему и, понизив голос до шепота, говорю:
— Полковник прибыл…
— Берите выше, Александр Степанович.
— Да что вы?
— Ге-не-ра-а-л! — скандирует он, приподнимаясь на цыпочки и неуклюже прикладывая руку к козырьку. — Генерал прибыл вчера вечером.
Любопытству моему нет предела: генерал — это уже персона. Целый день, о чем бы мы ни говорили, разговор возвращается к новому нашему гостю. Меня интересует всё — чем он командовал, сколько ему лет, когда он попал в плен, и вообще всё, что о нем можно узнать. Вновьприбывшего, как на зло, увезли с раннего утра, и он не возвращается до вечера. Когда после обеда Василий Иванович сообщил, что генерал не только генерал, а оказывается, еще и политический комиссар, то от нетерпения с ним познакомиться я уже не мог сидеть на месте.
Генерал, первый советский генерал, которого я сейчас увижу. Уж не Сидорчук ли? — мелькает у меня в голове.
В своих мечтах о возвращении на родину эмиграция делится во взглядах- вследствие чего это может произойти. Левое крыло, представленное социалистическими партиями, возглавление которых оказалось почти без исключения за границей, склонно было надеяться на эволюцию советского строя. Оно рассчитывало, что Сталин на тормозах сведет страну к демократии. Эта точка зрения была очень распространена и за границей, особенно в годы войны, после перестройки советской пропаганды на ура-патриотический лад. Эта перестройка очень скоро оказалась тактическим маневром, предпринятым властью для того, чтоб спасти от развала советский строй. Мечты о переменах к лучшему, о «послаблении» были и внутри страны так жгучи, что удалось обмануть не только заграницу, но и большую часть русского народа.
Другая часть эмиграции надеялась на российского Бонапарта. Его старались увидеть в каждом новом генерале, появляющемся на советском горизонте. Долгое время фаворитом был Тухачевский. Эта надежда была, вероятно, единственной, имевшей под собой реальные основания. С гибелью Тухачевского эмигрантские надежды переносились на маршала Блюхера, потом на маршала Егорова, потом даже на Тимошенко. Чувство юмора изменяло людям настолько, что одно время серьезно старались распознать российского Наполеона даже в Ворошилове.
Мы, лучше многих знавшие дух советской диктатуры, категорически отвергали возможность эволюции. Формулу одного из вождей Белого Движения, генерала Врангеля, мы считали неизменно верной — «советский строй может гнить, но не может эволюционировать». Второй вариант — появление русского Бонапарта — принципиально не отвергали, но, хорошо изучив сталинское окружение, принцип, по которому оно подбиралось, не находили в нем даже карикатуры на Бонапарта, не говоря о нем самом. Мы считали, что если переворот произведет армия, а кроме нее произвести его никто и не мог бы, то инициатором и руководителем может быть кто-то из неизвестных еще нам фигур командиров дивизий, корпусов или армий. Условно мы назвали его — «комкор Сидорчук». К встрече с этим Сидорчуком, в надежде оказаться ему нужными и полезными, мы, собственно, и готовились больше десяти лет. С трудом верилось, что в мирное время, в условиях советского террора и сыска, возможен крупный заговор, способный потом перерасти в народное освободительное движение, хотя уклад военной жизни, скопление больших воинских соединений в одном месте облегчали, казалось бы, задачу и тем самым не исключали возможность переворота. Другое дело было во время войны. Авторитет армии и ее генералов поднимался в глазах народа. Мы надеялись, что и военное руководство будет более независимым и решительным в своих действиях. Поэтому понятно, что к каждой крупной военной фигуре, в силу тех или иных обстоятельств оказавшейся с этой стороны фронта, мы присматривались с особым интересом. До сих пор все это неоправдывало ожиданий и не подавало надежд.
Появление первого советского генерала вполне естественно вызвало с моей стороны большой интерес.
Сведения оказались не совсем точными — Георгий Николаевич Жиленков, впоследствии один из организаторов и руководителей Русского Освободительного Движения, генералом и вообще военным никогда не был. Он был секретарем Ростокинского райкома партии в Москве. В районе его было около 400 тысяч жителей и приблизительно 18 тысяч членов коммунистической партии. При небольшой насыщенности беспартийного населения членами партии большевиков пост, занимаемый им, был очень крупным и ответственным в административном советском аппарате. Секретари райкомов, более или менее полновластные и почти бесконтрольные руководители отдельных, иногда очень больших, территориальных и административных единиц. Секретари райкомов — это костяк руководящего состава коммунистического партийного и государственного советского аппарата. А секретарь райкома в Москве — это уже почти правительство. Не то правительство, которое подписывает официальные указы и распоряжения, не наркомы или, каких теперь называют, министры, снимаемые с занимаемых должностей, как домашняя прислуга, по телефонному звонку, а то, настоящее, которое всем руководит, всё знает и берет на себя ответственность за решения — партийная верхушка. В недавно сформированную 24-ую ударную советскую армию Жиленков был командирован как член Военного совета с правом, в случае нужды, заменить командующего армией. В те дни, когда армия была взята немцами в кольцо и пыталась выйти из окружения, Жиленков командующим ею и оказался. После того, как с остатками ликвидированной армии он попал к немцам в плен, и было обнаружено впоследствии, кто он, его как командующего армией немцы записали генерал-лейтенантом. Так он им и остался до самого конца. Появление его с этой стороны было не банальным. Когда без всякой надежды на выход из окружения сдавались в плен последние остатки армии, ему удалось затеряться в солдатской массе. В качестве простого солдата он и был взят. Набор во вспомогательные части немецкой армии из советских военнопленных был в то время уже очень распространенным явлением. Как доброволец попал в такую часть и он.
