— Бог их знает, — сказал Радл, когда они остановились около эсэсовца в дверях, чтобы поднять воротники: дождь лил вовсю. — Что-то есть в том, чтобы был еще один офицер-англичанин, но этот Престон… — Он покачал головой. — Такой испорченный… Второсортный актер, мелкий жулик. Человек, большую часть жизни проживший в мире фантазии.
— И нам его навязали, — сказал Девлин. — Интересно, как поступит Штайнер?
Они пробежали под дождем к подъехавшей штабной машине Радла и уселись на заднем сиденье.
— Штайнер справится, — сказал Радл. — Такие люди, как Штайнер, всегда справляются. Теперь к делу. Завтра днем летим в Париж.
— Зачем?
— У меня важное дело в Голландии. Как я уже говорил вам, вся операция будет базироваться в Ландсвоорте, самом настоящем краю света. Во время операции я буду там, поэтому, мой друг, передавая сообщение, вы будете знать, кто на другом конце. Как я говорил, вас я оставлю в Париже, когда полечу в Амстердам. Вас, в свою очередь, переправят на аэродром Лавилл около Бреста. Вы снимаетесь в десять вечера в воскресенье.
— Вы будете там? — спросил Девлин.
— Постараюсь, но, может, и не смогу.
Через минуту они прибыли на Тирпиц-Уфер и бросились под дождем ко входу, как раз в тот момент, когда Хофер, в кепи и теплом пальто, выходил из здания. Он отдал честь, и Радл спросил:
— Сменяетесь, Карл? Мне что-нибудь есть?
— Да, господин полковник. Сообщение миссис Грей.
Радл почувствовал волнение:
— Что? Что она сообщает?
— Ваше сообщение принято и понято, господин полковник, место работы для господина Девлина обеспечено.
Радл радостно повернулся к Девлину:
— Ну, что скажете на это, мой друг?
— Да здравствует республика, — угрюмо ответил Девлин. — Виват! Это для вас достаточно патриотично? Если да, можно мне войти и выпить?
* * *
Когда раздался стук открываемой двери кабинета, Престон сидел в углу и читал «Сигнал» на английском языке. Он поднял голову и, увидев наблюдавшего за ним Гиммлера, вскочил:
— Прошу прощения, господин рейхсфюрер.
— За что? — спросил Гиммлер. — Идемте со мной. Я хочу вам кое-что показать.
Удивленный и слегка встревоженный, Престон пошел за ним вниз, затем по коридору первого этажа до железной двери, охраняемой двумя гестаповцами. Один из них открыл дверь, оба вытянулись по стойке «смирно». Гиммлер кивнул и начал спускаться по лестнице.
В окрашенном белой краской коридоре было тихо, но вскоре Престон услышал глухие ритмичные удары, странно приглушенные, как будто шли они откуда-то издалека. Гиммлер остановился перед дверью камеры и открыл металлический щиток. За ним было небольшое окошко из пуленепробиваемого стекла.
Седой человек лет шестидесяти в разодранной рубахе и форменных брюках лежал на скамье. Двое мускулистых эсэсовцев методично били его резиновыми дубинками по спине и ягодицам. Рядом стоял Россман с засученными рукавами рубашки и сигаретой во рту.
— Ненавижу такое бессмысленное насилие, — сказал Гиммлер. — А вы, господин унтерштурмфюрер?
Во рту у Престона пересохло, он еле сдержал рвоту:
— Да, господин рейхсфюрер. Ужасно.
— Если бы только эти дураки слушались. Мерзость, но как иначе можно действовать в случае государственной измены? Рейх и фюрер требуют абсолютной и безусловной преданности, а те, кто этого не понимает, должны принять на себя последствия. Вы меня поняли?
Престон понял очень хорошо. И когда рейхсфюрер повернулся и пошел назад вверх по лестнице, он заковылял за ним, держа у рта платок, чтобы сдержать рвоту.
В темной камере генерал-майор артиллерии Карл Штайнер отполз в угол и сжался там, охватив себя руками, будто боялся развалиться на части.
— Ни слова, — тихо шептал он распухшими губами, — ни слова, клянусь.
* * *
Точно в два двадцать ночи в субботу, 9 октября, капитан Петер Герике, летчик 7-й группы ночных истребителей, базирующейся на голландском побережье в Гранейме, сбил свой 38-й самолет. Он летел на «Юнкерсе-88» в сплошных облаках. Его двухмоторный самолет был черного цвета, с виду громоздкий, увешанный странными радарными антеннами, которые оказались весьма действенными при атаках на английские бомбардировщики, совершавшие ночные рейды на Европу.
В эту ночь ему не везло. Забившаяся трубка питания в левом моторе тридцать минут держала его на земле, в то время как остальные самолеты напали на большое соединение английских бомбардировщиков, возвращавшихся над голландским побережьем после рейса на Ганновер.
К тому времени, когда Герике подлетел к району боев, большинство его товарищей уже вернулись на аэродром. Но ведь всегда были отставшие, поэтому он остался на некоторое время патрулировать участок. Герике тихо насвистывал первую часть Пасторальной симфонии.
Ему было 23 года. Красивый, довольно замкнутый молодой человек, с темными глазами, взгляд которых казался нетерпеливым, как будто жизнь текла для Герике слишком медленно.
Позади Герике оператор радара Гаупт взволнованно воскликнул:
— Поймал!
В этот же момент заговорила база, и знакомый голос майора Ганса Бергера, наземного контролера группировки, затрещал у него в шлемофоне:
— «Странник-4», это «Черный рыцарь». У меня для вас курьер. Слышите?
— Хорошо и отчетливо, — ответил Герике.
— Направление 087 градусов. Расстояние до цели 10 километров.
Через несколько секунд «юнкерс» вывалился из-под прикрытия облаков. Наблюдатель Бомлер тронул Герике за руку. Герике тут же увидел свою добычу — бомбардировщик «ланкастер», неуклюже летящий в ярком лунном свете с развевающимся за левым крайним мотором широким шлейфом дыма.
— «Черный рыцарь», это «Странник-4», — сказал Герике, — вижу цель, помощь больше не требуется.
Он нырнул в облака, спустился на пятьсот футов, затем резко лег на левое крыло, появившись милях в двух позади и ниже подбитого самолета. Это была цель, плывущая над ними подобно серому привидению.
Во второй половине 1943 г. многие немецкие ночные истребители начали применять секретное оружие, известное под названием «Наклонная музыка» и представлявшее собой спаренную 20-мм пушку, установленную в фюзеляже и нацеленную вверх под углом 10–20 градусов. Это оружие позволяло ночным истребителям нападать на бомбардировщики снизу и быть вне их поля зрения. Так как трассирующие пули не применялись, удавалось сбивать десятки бомбардировщиков, причем экипажи так и не знали, что их поразило.
Так было и теперь. В одно мгновение Герике выстрелил по цели, затем свернул влево. «Ланкастер» крутануло, и он стал падать в море, находившееся под ним на расстоянии трех тысяч футов. Появился один парашют, потом второй. Спустя мгновение сам самолет взорвался, превратившись в яркий шар оранжевого огня. Фюзеляж упал в море, один из парашютистов загорелся и быстро сгорел.
— Господи боже мой! — в ужасе прошептал Бомлер.
— Какой еще господи? — яростно спросил Герике. — Пошли базе сообщение об этом ублюдке, чтобы его кто-нибудь подобрал, и полетели домой.
Когда Герике и два члена его экипажа вошли в комнату разведки в здании штаба, там никого не было, кроме старшего офицера разведки майора Адлера, жизнерадостного пятидесятилетнего мужчины с несколько неподвижным лицом, какие бывают у сильно обгоревших людей. В первую мировую войну он был летчиком в отряде фон Рихтхофена. На шее у него висел орден.
— А, вот и вы, Петер, — сказал Адлер, — лучше поздно, чем никогда. То, что вы сбили самолет, подтверждено по радио с торпедного катера, действующего в этом районе.
— А человек, который спрыгнул? — требовательно спросил Герике. — Нашли его?
— Еще нет, но ищут. Там как раз находится спасательный катер.
Он придвинул Петеру сандаловую коробку с длинными тонкими голландскими сигарами. Герике взял одну.
Адлер сказал:
— Вы озабочены, Петер. Никогда не думал, что вы гуманист.
— Никакой я не гуманист, — грубо возразил Герике, раскуривая сигару, — но завтра ночью на его месте могу оказаться я. Мне хочется думать, что эти ублюдки-спасатели шуруют вовсю.
Он собрался уходить, когда Адлер сказал:
— Прагер хочет вас видеть.
Подполковник Отто Прагер командовал всей группировкой в Грандейме, куда входили три отряда, в том числе и отряд Герике. Он строго требовал дисциплины, был ярым национал-социалистом, что не делало его особо привлекательным в глазах Герике. Но эти мелочи искупались тем, что сам он был первоклассным пилотом, всецело заботившимся о благополучии вверенных ему экипажей.
— Что ему надо?
Адлер пожал плечами:
— Не знаю, но когда он звонил, то ясно дал понять, что прийти надо как можно быстрее.
— Я знаю, — сказал Бомлер, — Геринг звонил. Пригласил тебя в Каринхалле на конец недели, да и пора уже.
