…В этот раз после посадки наш самолет вытащили на площадку. «Батя» тут же прислонился к стенке капонира, а мы с Котелевским принялись проверять пулеметы. По кругу, в ожидании посадки, ходило несколько МБР-2. И вдруг в монотонный гул моторов гидросамолетов вплелся характерный прерывающийся звук: «гув-гув-гув». Ю-88! Но откуда он взялся?
И тут мы увидели такую картину: по южной стороне бухты «топают» два МБР-2, помигивая сигнальными огнями, а к ним сзади пристраивается двухмоторный самолет (это было отчетливо видно по выхлопам из патрубков). Стало ясно: еще несколько секунд - и «юнкерс» ударит из всего оружия по МБР-2. Я выхватил ракетницу, поднял над головой и выстрелил: ярко-красная ракета - предупреждение об опасности - прочертила небо. Рядом еще кто-то выпустил красную ракету. Но самолеты продолжали идти по кругу, видимо, не замечая опасности. Только мигать огнями перестали, оставили их включенными.
Казалось, несчастья не миновать. И в этот момент мы услышали нетерпеливый звук ШКАСа: штурман самолета, который как раз проходил над нашей площадкой, тоже заметил вражеский самолет. Трассирующие пули прочертили [114] воздух прямо перед носом Ю-88, тот сразу шарахнулся вправо, подальше от бухты. После посадки мы узнали, что «юнкерс» пристраивался к Митричу (Дмитрию Кудрину), а спас его Алеша Пастушенко.
Полеты на несколько минут прекратили, заставили всех еще раз проверить пулеметы, увеличили интервал между взлетами, чтобы не так много самолетов собиралось на круге. Дежурный по полетам позвонил на Херсонес, предупредил о появлении Ю-88. Оттуда ответили: прожектора и батарея «Не тронь меня» - в полной готовности.
Самолеты начали спускать на воду. И в это время со стороны моря вновь появился Ю-88. Он шел на небольшой высоте - метров 400-500, курсом вдоль северного берега бухты. Шел прямо на нас. В воздухе наших самолетов не было, к счастью, еще не успели взлететь. А находившиеся на земле открыли такую пальбу из всех пулеметов, что совсем заглушили гул моторов, казалось, Ю-88 плывет бесшумно. Заговорили и зенитные пулеметы, расположенные на сопках Северной стороны. И тут фашистский летчик совершил нечто странное: немного подвернул вправо и положил серию бомб через всю взлетную полосу… Неизвестно, попали ли мы в него, но своей яростной стрельбой, видимо, напугали основательно, - больше «юнкерс» в эту ночь над Севастополем не появлялся.
* * *
20 мая, на рассвете, артиллерия врага всей своей мощью обрушилась на Севастополь. Снаряды рвались везде - в жилых кварталах города, на пристанях, в бухтах, на аэродромах - на Северной и Южной сторонах, на Корабельной и в Инкермане. Затем на город навалилась авиация. Взрывы бомб ухали непрерывно. Над Севастополем поднялась сплошная черная туча.
Снаряды и бомбы рвались и на нашем аэродроме, и командование запретило летному составу выходить из укрытий. Это приказ нам, гидролетчикам. А на Херсонесе, несмотря на артобстрел, боевая жизнь не затихала ни на минуту. Мы видели, как стремительно атаковали наши «ястребки» бомбардировщиков врага, которые волна за волной непрерывно накатывались на город. Время от времени вспыхивал то один, то другой «юнкерс». За несколько дней тяжелейших боев наши истребители сбили более 40 самолетов противника.
Но с каждым днем у нас оставалось в строю все меньше машин. Командование СОРа приняло решение: чтобы сберечь [115] технику и летный состав, одну эскадрилью МБР-2 перебазировать на Кавказ. Эту новость мне сообщил, как всегда, «по секрету», Яковлев. «Собирай манатки, - сказал он, - на рассвете вылетаем на Кавказ».
Вскоре его сообщение подтвердилось. Ночью мы еще два раза слетали «в гости» к немцам, и затем начали готовить самолет к длительному перелету в Геленджик. Первыми должны были вылетать три экипажа: Яковлева, Астахова, Кудрина. Я разложил карту для прокладки маршрута.
- Как полетим?
- А ты как предлагаешь?
- Думаю, от Херсонеса надо идти на юг, километров сто в море, а уже потом брать курс на Кавказ. Подальше от Крымского побережья - подальше от греха.
Митрич утвердительно кивнул головой, Яковлев - по некоторому размышлении - тоже.
- Слабаки! - ухмыльнулся Астахов. - Утречком можно и вдоль бережка проскочить, пока фрицы просыпаются. А так лишний час в воздухе болтаться будем.
- Нечего зря на рожон лезть, - спокойно ответил «батя». - Береженого бог бережет.
Так я и проложил маршрут: от Херсонеса - прямо на юг 100 километров, потом курс 90 градусов до траверза Феодосии, и уже из этой точки - прямая на Геленджик. Штурман эскадрильи Киселев, одобрительно хмыкнув, утвердил маршрут.
Когда настал час расставания с товарищами, на душу легла грусть. Хотя обстановка была очень тяжелой, мы гордились тем, что мы - в Севастополе, хоть чем-то помогаем его защитникам-героям. В общем, улетать не хотелось. Но приказ есть приказ. Прощай, Севастополь…
Нет, до свидания, родной город! В час разлуки дарю тебе 122 боевых вылета - маленькую капельку помощи твоим несгибаемым защитникам. Прости, что не успел сделать большего!
…До Геленджика добрались без всяких приключений. После посадки мы с Яковлевым пошли докладывать на КП о благополучном прибытии и о том, что следом за нами должна вылетать из Севастополя еще одна тройка МБР-2.
Но эта тройка в Геленджик так и не прилетела. Не знаю, каким маршрутом она шла, но, видимо, от крымского берега на нужное расстояние не удалилась, была перехвачена «мессерами» и сбита. По радио перехватили только одно слово: «Атакуют!…» Мы потеряли Шаронова и Сергеева, Мурашко и Симонова, Холина и Ковалева, а с [116] ними еще шестерых товарищей - стрелков-радистов и механиков. С этим трудно было смириться.
Особенно остро переживал утрату всегда спокойный, уравновешенный Дмитрий Кудрин. Когда я зашел в кубрик, Митрич сидел на койке, схватившись за голову. Увидев меня, он вскочил, выбежал на улицу. Я - за ним. Он стоял, прислонившись к дереву, словно хотел обнять его. Я дотронулся до его плеча. Митрич приподнял голову, в глазах его стояли слезы.
- Вовка, дорогой, - сказал он дрогнувшим голосом. - У Гриши Шаронова около ста ночных вылетов, сколько раз был над целью, в огне, в прожекторах, и выходил целым. А тут летел, считай, на отдых, и… - Не договорив, он махнул рукой и отвернулся.
…Этой тройки мы так и не дождались. Обстоятельства ее гибели остались для нас тайной навсегда.
На дальних маршрутах
В Геленджике мы как-то сразу почувствовали себя осиротевшими. Еще раньше из Севастополя улетел на свою родную Балтику командир бригады полковник В. И. Раков. Уходил на новые скоростные самолеты и комэск Николахин, видать, ему, раньше летавшему на СБ, наши «коломбины» пришлись не по душе. Забирали на перегонку самолетов с глубинных заводов на фронт К. М. Яковлева и других «старичков» - опытных, много полетавших летчиков.
А мы оставались под крылышками другого «бати» - командира эскадрильи майора М. В. Виноградова, который осуществлял руководство всеми остатками нашего 116-го авиаполка, возвращавшимися из Севастополя.
Мы жили как бы в двух измерениях: днем - курортная благодать вокруг, чистое ясное небо, а ночью - длительный полет на Севастополь, на опаленную войной землю, где в огне корежился и плавился металл, где огненное зарево сражения не затухало ни на минуту - ни днем, ни ночью, а люди стояли насмерть. Нам очень хотелось хоть капельку, хоть чуть-чуть помочь им, но теперь Севастополь был далеко, и мы успевали (и то с трудом) сделать всего-навсего один вылет. В общей сложности из Геленджика летало самолетов десять, которые везли с собой всего по четыре «сотки» - стокилограммовых бомбы. Мы понимали: наши сорок бомб - помощь мизерная, что они могли значить против тех тысяч бомб и снарядов, которые теперь [117] ежедневно обрушивал враг на город, на аэродромы, на позиции наших войск. Только накануне третьего штурма в течение пяти дней (2-7 июня) немецкая авиация совершила 9 тысяч самолето-вылетов, сбросила 50 тысяч авиабомб, а артиллерия выпустила 126 тысяч снарядов крупного калибра.
Этому натиску огня и металла мы не могли противопоставить и десятой части вооружения. На Херсонесском аэродроме оставалось всего около 50 истребителей, значительная часть которых ежедневно выводилась из строя снарядами и бомбами врага. И все же наши «ястребки» сражались: вылетали парами и небольшими группами, смело вступали в бой с десятками бомбардировщиков и истребителей. За эти пять дней накануне третьего штурма они сбили 32 самолета врага, да еще 30 уничтожили зенитчики.
В один из этих дней, 5 июня, произошел эпизод, который через много лет описал в своих мемуарах «Утерянные победы» бывший командующий 11-й немецкой армией Эрих фон Манштейн: «Я с целью ознакомления с местностью совершил поездку вдоль южного берега до Балаклавы на итальянском торпедном катере… На обратном пути у самой Ялты произошло несчастье. Вдруг вокруг нас засвистели, затрещали, защелкали пули и снаряды: на наш катер обрушились два истребителя. Так как они налетели на нас со стороны слепящего солнца, мы не заметили их, а шум мощных моторов торпедного катера заглушил шум их моторов. За несколько секунд из 16 человек, находившихся на борту, 7 было убито и ранено. Катер загорелся, это было крайне опасно, могли взорваться торпеды, расположенные по бортам… Это была печальная поездка. Был убит итальянский унтер-офицер, ранено три матроса. Погиб также и начальник Ялтинского порта, сопровождавший нас, капитан I ранга фон Бредов… У моих ног лежал мой самый верный товарищ боевой, мой водитель Фриц Нагель…».
