Трудности начались во время похорон. Автобус к могиле не проехал, пришлось идти пешком. И тут оказалось, что некому нести тяжеленный деревянный крест. Борису он оказался не под силу, остальные мужчины сами еле ходили из-за весьма солидного возраста, а еще ведь и гроб нести. Рабочие помочь согласились, но заломили совершенно баснословную цену. Услышав такое, Аланбек крякнул, взвалил крест на могучее плечо и двинулся вперед. Так и шли — чеченец с православным крестом на плечах впереди, все остальные сзади. Картина еще та! «А чего, — сказал потом, улыбаясь, Аланбек, — вы же не виноваты, что заблуждаетесь. Но кресты могли бы и полегче делать».
И вот сейчас он принес деньги. Еле успел и явно этому обрадовался. Поинтересовался: «Что, уже не ждали? Решили, кинул чечен? Ладно, шучу, шучу. В гости заходите, «чайку» выпьем».
Наконец все разошлись. Отец в одну сторону, Аланбек в другую. Через час собрались и они.
Почти.
Уже в дверях выяснилось, что Славик потерял шапку. Божился, что обыскал все, наверное, ее кто-то специально спрятал. Пришлось подключаться Ирине. Пока они копошились в комнате, Борис примерил на плечо сумку, подогнал ремень. Сумка показалась подозрительно легкой. Расстегнул замок и тяжело вздохнул: на месте канистры самодовольно поблескивали коричневой кожей итальянские военные сапоги. «И когда она только успела?» — удивился Борис. Минута — и статус-кво был восстановлен: место в сумке вновь заняла канистра с водой, а сапоги отправились под диван.
Шапка нашлась в совершенно естественном месте — под столом. Славик удивлялся, уверял, что он не причем. Это она сама!
Дверь на четвертом этаже приоткрылась, стоило сделать к ней шаг.
— Уходите? — укоризненно нахмурилась соседка. — Уезжать решили?
— Куда сейчас уедешь? — примирительно сказала Ирина. — Мы к знакомым на первый этаж, вот передайте, пожалуйста, адрес, если кто зайдет. А вы не собираетесь? Страшно же, вдруг ракета в крышу попадет?
Оттаявшая было соседка сразу зашипела:
— Какая ракета? Да ты что такое говоришь? У меня мать всю войну прошла! Вы что думаете, наши не знают, кого бомбить? Пусть чечены боятся, а нам что? Мы — люди честные!
— До свидания! — сказал Борис и потянул Иру за рукав.
На улице шел снег. Крупные мягкие хлопья тихо сыпались с темно-свинцового неба, укрывшего приговоренный город. Снег на глазах укрывал белым маскхалатом все вокруг: деревья, крыши домов, бетонную ограду школьного двора, разбитые вдрызг дороги, грязные тротуары. Даже гигантская, расползшаяся на полквартала мусорная куча стала похожа просто на большой снежный холм. По мусорке бродили мокрые недовольные собаки, копошились стайки голубей, ворон и грачей.
Людей на улице почти не было.
Впрочем, двое взрослых — мужчина в надвинутой на самый лоб вязаной шапке и женщина в черном пуховом шарфе — встречи с людьми совсем не искали, наоборот, они явно выбирали, как можно более пустынную дорогу. Они не верили внезапно окружившей их идиллии, и даже в их спинах угадывались настороженность.
Только мальчик вел себя, как обычно. Вырвавшись из тесного пространства и увидев снежную сказку, он немного ошалел. Сверкая ярким школьным рюкзачком, носился туда-сюда вокруг родителей, лепил снежки и запускал их в грачей. Грачи недовольно отскакивали, взлетали; мальчик смеялся и негромко кричал: «Ага! Получили, грачи проклятые? Нечего бомбы кидать!»
— Славик! — не выдержал Борис. — Тише ты! Весь микрорайон соберешь!
Славик повернулся и, не сдержав щенячьего восторга, пульнул снежком в отца. Борис нахмурился, Ирина улыбнулась и погрозила пальцем.
Прошли совершено пустой двор, второй решили обогнуть и пошли вдоль школы. Школьный двор, стадион, детский сад — все было белое-белое, тихое и заброшенное. Пятиэтажки, еле видимые сквозь усилившийся снегопад, обреченно глядели на них заклеенными крест-накрест глазницами окон.
Но не все.
В доме, выходящим прямо на школу, привычных белых крестов на окнах почти не было. Стекол в окнах не было тоже. Стекла, припорошенные снегом, осколками валялись на дорожке. Чуть дальше, рядом с наклоненным к самой земле фонарем, чернела воронка, больше похожая на небольшую канаву. На след от бомбы она походила мало: будто что-то тяжелое прилетело с востока и, не взорвавшись, зарылось в землю, оставив глубокий шрам.
Славик дернулся было к канаве, и тут же был пойман Борисом за шиворот.
— Стоять!
— Пап, смотри — там блестит что-то! Давай посмотрим!
— Я тебе посмотрю! Взорваться хочешь?
Больше ничего подобного не видели. Еще пара домов, поворот во двор и вот он — конец пути. Последний двор третьего микрорайона, дальше, за дорогой, мутной стеной белеют девятиэтажки — это уже шестой микрорайон.
Дверь на первом этаже открылась, и на них обрушились непривычный уже шум и суета. Встречали трое: Светлана, яркая жизнерадостная женщина лет сорока пяти, ее сын Константин, студент Нефтяного института, и незнакомый шестилетний мальчишка.
— Здрасти, здрасти! Проходите, раздевайтесь! Костя, помоги. Какие вы мокрые! Боря, а тебя с бородкой не узнать — чистый моджахед!
— А это кто у нас такой? Как тебя звать?
— Это у нас Вова, мой племянник. Вова, бери Славика, идите в комнату. Ира, вы голодные?
Ирина взяла принесенный с собой большой пакет, и женщины скрылись на кухне. Борис прошел в квартиру, огляделся: две комнаты, плотно заставленные мебелью, цветы на подоконнике. Однако, разместиться здесь будет не просто — тесновато. Сел на диван, включил телевизор: Дудаев в камуфляжной форме пугал телезрителей рассказами о зверствах российских военных. «Изнасиловали… зарезали… выпустили кишки». Тонкий рот генерала под щегольскими усиками кривился, глаза лихорадочно блестели.
— Что, опять стращает? — спросила, расставляя чашки, Светлана. — Господи, ужасы какие! Врет ведь поди… Боря, да приглуши ты его!
Борис нехотя встал, уменьшил громкость; генерал, понятное дело, этого не заметил. «Чтоб победить, каждый из наших воинов должен убить десять агрессоров! Мы это можем! Все поражаются феномену чеченского народа, его изучают во всех лабораториях мира! Мы отстоим независимость! Пусть в живых останется десятая часть народа, но они будут жить в свободной стране, а не стоять на коленях!»
— Ну, понесло, понесло! Как просто — десятая часть, остальных на кладбище! — поразилась Светлана.
— Да это же обычное кавказское преувеличение.
— Ничего себе — преувеличение! Он — президент, его тысячи слушают! — не поддержала его Света и передразнила: — «Во всех лабораториях мира!»
Где-то далеко прогремел взрыв, Борис откинулся на спинку, закрыл глаза. Тихо бубнил что-то телевизор голосом президента непризнанной республики, звенела посуда на кухне, весело перекрикивались в соседней комнате дети.
В это время части Западной группировки обошли Самашки с севера, прошли по почти незаселенному гребню Сунжеского хребта и подступили к окраинам Грозного. Кольцо смыкалось.
А в Грозном шел снег.
— Боря, ты что, спать сюда пришел? Просыпайся, чай готов.
Борис открыл глаза: все уже были в сборе. На столе появились хлеб, масло, печенье, чай и большое блюдо свежеиспеченных горячих оладий. «Пир во время чумы», — подумал Борис, увидел стоящую перед собой чашку с почти черным чаем и потянулся за сахаром.
— Я тебе уже положила.
— И положила, и размешала! — усмехнулась Светлана. — Ох, и разбаловала ты его, Ира!
— Так на Кавказе живем! — улыбнулась Ирина, и провела пальцами по мягкой бородке мужа. — Хозяин!
— Хозяин! — передразнила Светлана, а в глазах зависть. — Счастливые вы…
Вдалеке возник звук, быстро, очень быстро приблизился, превращаясь в тяжелый, низкий свист. В пару секунд, показавшихся часами, достиг апогея, заглушая все вокруг, и исчез вдали — там ощутимо грохнуло. По гладкой поверхности чая пробежали круги.
— Ага, счастливые, — выдохнула Ира.
— Это, наверное, гаубица, — блеснул эрудицией Славик. — Правда, папа?
Снег прекратился, потом пошел опять, снова прекратился. За окнами стемнело.
— Чем займемся? — спросила Светлана. — Может, в лото сыграем?
— В лото? — вытаращил глаза Борис.
— В лото! А ты что предлагаешь — сидеть и выстрелы считать?
— В лото! — закричал Вовик. — В лото!
— В лото! — загорелись глаза у Славика.
— А что? — улыбнулась Ирина. — Я — за!
— Сумасшедший дом! — покачал головой Борис. — Покурить где можно?
Посуду убрали быстро, оживившиеся дети бегали туда—сюда, таскали чашки, тарелки, смеялись. Борис стоял у окна, выпускал дым в форточку, смотрел на горящие глаза сына. Затея уже не казалась ему такой уж нелепой.
— Готовы? — спросил Славик, вытащил из мешка бочонок и с важным видом объявил: — Двадцать шесть!
