Так что мы сами находили для себя «дополнительные источники снабжения».
— Немецкая пропаганда по разложению красноармейских частей достигала своей цели?
— В первые два года войны, я думаю, что да. Слабые не выдерживали голода, лишений, перебегали или уходили в плен, но когда шла речь о наших отборных частях, таких, например, как курсантский полк ВПУ, то люди были готовы сражаться до последнего патрона, несмотря ни на что. Но немцы в своей пропаганде в листовках, сбрасываемых с самолетов, и через громкоговорители и ПГУ всегда примитивно «нажимали» только на две темы: про «жидов-комиссаров, которые гонят всех на убой», и вторая: «русские солдаты, хватит воевать за проклятые сталинские колхозы, хватит голодать, переходите к нам, накормим, дадим водки».
Один раз нас такой «агитатор» просто довел до белого каления. Каждый день на чистом русском языке вещал через ПГУ про «белые макароны» и прочую жратву, и мы решили его выловить. И ведь смогли, поймали, оказался бывший свой, власовец. Его поставили возле дороги, и каждый проходивший мимо боец считал своим долгом врезать предателю по морде. Так и забили его насмерть…
В сорок втором перебежчиков к немцам было немало, красноармейцы, из семей раскулаченных, сами уходили к противнику, не желая воевать за Советскую власть, которая в свое время искалечила им жизнь.
— С власовцами часто приходилось сталкиваться?
— Крайне редко. На Сапун-горе, когда шла рукопашная, среди одетых в немецкую форму кто-то орал матом по-русски, но кто они, мы не разбирались, там в плен не брали. А вот под Елгавой в сорок четвертом году была одна история, очень занимательная. Здесь фронт стоял на одном месте почти два месяца, и в нашем тылу действовала какая-то крупная банда латышей, скрывавшаяся в лесах. Кто они точно, мы пока не знали, но постоянно происходили нападения на тыловые подразделения дивизии. На одного из них я нарвался в одиночку в батальонном тылу, в перелеске, в сумерках. Направил на меня пистолет, приказывает по-русски: «Раздевайся!» (видимо, ему была нужна советская офицерская форма), но у меня, по везению, как раз был в левой руке складной шомпол и я ему этим шомполом ткнул в лицо и попал в глаз, он даже не успел нажать на курок пистолета. Обезоружил его и привел в штаб полка. Латыш-эсэсовец, в петлицах эмблема, напоминающая кошку. Выяснили, что он как раз из этой банды, и латыш на допросе рассказал, в каком месте они прячутся и что в банде наберется почти 80 человек. С передовой сняли батальон и приказали зачистить лес, постараться всех брать живьем. Когда собрали всех взятых в плен бандитов, то там были и латыши-эсэсовцы, и немцы-окруженцы, и власовцы. Всех плененных живыми отправили в штаб. Самосуда не было.
— А как относились к пленным немцам?
— Обычно их никто не трогал после боя. Только в Севастополе, на Херсонесе, произошел «срыв»… Там под горячую руку многих постреляли, бойцы из бывших матросов мстили за июль сорок второго… У нас в батальоне тоже один солдат «отличился». Он сам напросился отконвоировать к штабу примерно двадцать пленных и по дороге всех перебил, расстрелял… Начали в штабе полка с ним разбираться, а у него, оказывается, немцы всю семью уничтожили, восемь человек. Этого солдата, насколько я помню, просто вернули в роту, обошлось без трибунала.
В Прибалтике был еще один эпизод, довольно незаурядный. Взяли нескольких в плен, и комбат, который хотел быстро выяснить обстановку, кто и сколько сил противника находится перед нами, стал лично допрашивать пленных. Один немец держался гордо, смотрел на нас с ненавистью, на вопросы отказывался отвечать, мол, хоть стреляйте меня, ничего не добьетесь. Так комбат приказал привязать его за ноги к двум согнутым березкам и сказал, чтобы немцу перевели, что с ним сейчас произойдет, как его на две части разорвет. Пленный сразу побледнел, сник и все рассказал и показал, что знал…
Обычно на допросе пленного хватало только одной словесной угрозы, что если будет молчать, то расстреляем на месте, и пленные сразу выкладывали всю нужную информацию. Но были, конечно, и исключения, попадались фанатики…
— Перед боем бойцам всегда выдавали 100 граммов «наркомовских»?
— Специально перед атакой спирт выдавали редко. В основном «наркомовские» доставляли в роту ночью. У меня одно время почти вся рота состояла из одних узбеков, так они алкоголь вообще не употребляли и, кстати, пайковый сахар тоже не ели.
По-русски среди них говорили и сносно понимали только двое, и вот именно их я назначил переводчиками, они переводили и дублировали мои команды.
Так в этот период в роте появились весомые запасы спирта.
Так же довольно продолжительное время и, возможно, что только у нас в полку, стали за каждого убитого немца «выдавать премию» — дополнительные 100 граммов. Так, кто-нибудь из моих узбеков выстрелит по немецким позициям, вроде попал (или ему так показалось), приходит и докладывает на ломаном русском языке: «Товарыш камандыр, мен адын немее убиль», и старшина записывает, такому-то — 100 граммов «призовых», но узбек-то непьющий. Так и набирался еще литр-другой излишков.
Поэтому в затишье все штабное начальство «шлялось» по стрелковым ротам, кто «с проверкой», кто еще с какой-нибудь ерундой, но цель была одна — простите за выражение, но использую современный словесный эквивалент — «покушать водочки на халяву», в ротах всегда было что выпить, но редко чем закусить.
— Насколько сложнее было воевать, если личный состав роты состоял из слабо подготовленных и плохо знающих русский язык среднеазиатских или кавказских солдат-нацменов?
— А что было делать, кого дадут, с теми и воюешь. Учишь — как надо воевать, иногда «воспитываешь» по-своему. Из нацменов, кстати, нередко получались очень хорошие смелые солдаты. Помню узбека Рахманова, другого солдата из Средней Азии, Умбетьярова, — прекрасные были бойцы… Но, с другой стороны, большинство «самострелов» на передовой были из нацменов. Как ни прискорбно звучит, но это факт… У меня в роте один нацмен выстрелил себе в руку через мокрое полотенце, но все равно уже в дивизионном санбате «раскусили» его, что «самострел», — и «к стенке»…
Одно время был у меня в роте боец, армянин Осипян, смельчак, которого сразу после окончания войны от нашей дивизии послали как одного из лучших на Парад Победы в Москву. Осипяну за героизм прощали многое, он, например, мог в одиночку пойти в немецкий тыл и привести «языка». Был у него, уже когда Осипян воевал в другой роте, конфликт со взводным. Командир взвода, молодой младший лейтенант, татарин, стал над Осипяном издеваться и несколько раз его ударил. Так в одном из боев Осипян застрелил своего взводного офицера на глазах у комбата. Об этом стало известно и командиру полка. Но Осипяна не тронули, эту историю не стали «раздувать», комполка прикрыл бойца… И так бывало…
— Что значит фраза: «воспитывал по-своему»?
— Хотите примеры? Пришли с пополнением в конце сорок четвертого года в роту 12 западных украинцев.
Идет бой, а они винтовки из окопов высунули, чуть ли не под углом 90 градусов, и стреляют вверх, патроны жгут, «воюют», так сказать. Когда я это заметил, так сразу принял меры. Взял в руки ручной пулемет и встал рядом.
Или ты в немцев стреляешь, или я тебя пристрелю… Выбора нет…
На Перекопе, когда я еще старшим сержантом командовал ротой, в которой оставалось девять человек (все офицеры выбыли из строя), нам выделили для обороны участок передовой длиной шестьсот метров. Пошел ночью проверять линию обороны. Были вырыты окопчики на каждого бойца, а снизу в окопе прорывался еще лаз, такая «траншея», которая вела в нору, в «землянку для отдыха». Смотрю, а моего бойца Сигикбаева нет на месте, я в лаз, а он в «землянке» расположился. Спрашиваю: «Ты почему окоп оставил?», а он отвечает: «Товарищ командир, мой курсак пропал», мол, устал голодать. Когда я его поймал во второй раз, что вместо наблюдения за «нейтралкой» он отсиживается в норе, то вытащил его на бруствер и сказал: «Не хочешь нормально служить у нас, иди к немцам, служи у них!» — и погнал его в немецкую сторону. Сигикбаев бросился умолять: «Командыр, моя не будет!», сразу стал хорошим и исполнительным бойцом, даже таскал на себе боеприпасы для товарищей.
— Бывшими штрафниками тоже пополняли Вашу роту?
— Да кто только в стрелковую роту не попадал, иногда такие «кадры» присылали, что хоть стой, хоть падай… Один раз даже прибыл с пополнением бывший майор, уже немолодой, видный из себя. Служил он на Дальнем Востоке, влип в какую-то историю, был разжалован в рядовые и вместо штрафбата послан в простую пехоту на передовую.
Я назначил его командиром отделения, но он вскоре погиб. Напился, вылез на бруствер и стал орать немцам, как он их «имел», как им покажет кузькину мать и как их порвет на куски. Его сразу убило… В сорок третьем году и даже в сорок четвертом в пехоту нередко присылали массовое пополнение из призванных в только что освобожденных селах, как тогда было принято говорить, «с оккупированных территорий». Последний раз такое произошло в Крыму, в апреле 1944 года, когда к нам пригнали новобранцев «из оккупированных», местных, крымских, которые даже не были обучены элементарным азам владения оружием. Из полевого военкомата, минуя подготовку в запасном полку, их кинули фактически сразу на передовую. И прибыли они к нам в недобрый час, как раз мы вели тяжелые бои в «Долине смерти» под Бахчисараем, и большинство этого пополнения, сразу брошенного в атаку, погибло в первом же бою…
