— Господин генерал! Вот она. Вот эта команда! — воскликнул один из офицеров. — Извините, что не по форме одета, но зато вооруженная до зубов.
Генерал обернулся и, выбравшись из щели, не помня себя от радости, кинулся с распростертыми руками:
— Гуляйбабка! Наш друг! Ты ли это?
— Так точно, господин генерал! Он самый. Генерал обнял Гуляйбабку, зашмыгал, как побитый мальчишка, носом.
— Какое счастье! Какая радость, что вы здесь! Здесь, в этом пекле. Судьба вторично бросила вас мне на помощь.
— Да, но как вы оказались здесь, на переднем крае? — спросил Гуляйбабка. Вы же поехали искать тылы.
— Не спрашивай, не спрашивай, мой друг. Штаб откатился из Сухиничей, а я хотел тут кое-что прихватить, ну и застрял. Но не об этом речь. Сейчас важно пробиться, вырваться из этого ада. Я хотел было самолетом, но он дальше того забора и не поднялся. Выбрался из обломков. Голова вот в бинтах, ногу ломит. Но я еще крепок. Я готов в дорогу. Где ваш старший начальник? Кто вами командовал?
Вперед вышел Карке:
— Я командовал, господин генерал! Фельдфебель пятой пехотной роты сто пятого начисто погибшего пехотного полка Фриц Карке!
Генерал присмотрелся к фельдфебелю и сразу узнал в нем того солдата, который, разыскивая свой ордер на сорок семь десятин, писал рапорт майору Нагелю. Этот рапорт как-то попал в руки гестапо, и генералу пришлось отчаянно выкручиваться из истории со снятием обмундирования с убитых.
— Так вы… вы еще живы? — не веря своим глазам, спросил интендант.
— Как видите, господин генерал. Нахожусь при собственной голове.
— Оставим иронию, фельдфебель. Вы поведете головную группу, а группу прикрытия поведу…
— Господин генерал! — вытянулся Карке. — Как солдат я не смею отказаться от выполнения вашего приказа, но как человек, честный немец, прошу об одном. Позвольте мне прорваться одному.
— Одному? Почему же?
— Я имею жену. У меня с ней не было и первой ночи. Вы сами понимаете, я так хочу ее увидеть. Генерал махнул рукой:
— Ступай. С тобой вечная морока.
Карке взял под шаль, круто повернулся на каблуке соломенных сапог и, чеканя шаг, зашагал в ту сторону, откуда доносилось русское «ура».
2. МЕТЕЛЬ, КОРОВА И ГЕНЕРАЛ ФОН ШПИЦ
Суматоха боя, огонь русских «катюш», крики, пальба наседающих сибирских лыжников, страх попасть в плен и загубить процветание фирмы сына загнали генерала фон Шпица в безлюдное голое поле и оставили наедине с разыгравшейся ночной метелью. Где, на каком этапе боя потерялся Гуляйбабка со своей командой, фон Шпиц не помнил. Да сейчас вовсе не это было главным. Главное выжить, не закоченеть в проклятой, сбивающей с ног завирухе, выбраться хотя бы к маленькому укрытию, теплу.
Отворотив уголок шали, которой предусмотрительно укутался еще с вечера, генерал фон Шпиц силился отыскать какие-либо приметы жилья, садов, на худой конец он готов был заночевать в проклятом партизанском лесу под деревьями, но сколько ни пытался, ни напрягал зрение — кроме белесой пелены вихря да похожих на горбы могил сугробов ничего не мог увидеть. Обжигающий снег больно хлестал в глаза, свирепо выл в ушах, в рожках каски, надетой на тот случай, чтоб с головы не сорвало шаль. На спасение от пуль и осколков генерал мало надеялся. Сколько продырявлено голов и в касках!
Согнувшись, всунув руки в шерстяные чулки (казенные перчатки где-то были потеряны), ориентируясь по гулу затихающего боя, время от времени принюхиваясь, а не пахнет ли где дымком топящихся изб, фон Шпиц упрямо пробирался вперед. Иногда наст не выдерживал его, и он проваливался по пояс в наметь, чертыхаясь, проклиная дьявольски жестокую русскую зиму, кое-как выбирался из воронки и снова шел. Старческие силы его быстро таяли. Временами ветер валил его с ног, и он недвижно лежал, передыхая, думая. Знает ли Гитлер, что войска откатились от Москвы на триста километров? Доложено ли ему о тех ужасах, в которые тут попали армии? Нет, не доложил, видать, этот хитрец фон Бок о своем поражении. Спит фюрер себе в своей теплой спальне после сытного ужина, и невдомек ему, что старый интендант, лучший интендант рейха фон Шпиц лязгает зубами от холода, голода, и не под Москвой, нет, а где-то далеко западнее каких-то малоизвестных Сухиничей. И если не утихнет метель и не попадется на пути жилище, лучший интендант рейха свалится, как голодный пес, и снег станет до весны его могилой. А по весне прибегут голодные волки, налетит воронье…
Нет, нет! Этому не бывать. Фон Шпиц не дастся на поругание мерзким воронам. Есть еще силы. Есть! Главное двигаться, не замерзнуть.
Став в позу быка, готового бодаться, фон Шпиц двинулся наперекор метели. В легкой генеральской шинели его продувало (тулуп свалился с плеч, когда убегал от "катюш"). Продувало насквозь, и генерал начал ругать себя за то, что не позаботился подшить в шинель теплую подкладку. И до подкладки ли было? Кто думал воевать зимой? Весь расчет строился только до осени. И вот… Фон Шпиц видел, что быстрой ходьбой, бегом ему уже не разогреться. Нет сил, да и шинель тепла не держит. Перебирая в памяти все известные и возможные варианты согревания, генерал вдруг вспомнил инструкцию Гуляйбабки. В тот час, когда Гуляйбабка зачитывал ту инструкцию о способах согревания войск, генералу показались нелепыми и даже оскорбительными рекомендации обогреваться в стогах сена, соломы и навозных кучах. Но теперь… О, как бы он был благодарен небу за ниспосланный стог сена. О, что там стог. Сейчас фон Шпиц был бы счастлив заполучить тепло даже навозной кучи. Лишь бы выжить. Лишь бы увидеть внуков… И заодно дожить бы до победы. Ведь будет же она, эта победа. Фюрер все равно победит. Под Москвой — это временная неудача, временное отступление. Фюрер снова соберется с силами и даст приказ: "Вперед! Вперед, на Урал!" Так не падай же духом, фон Шпиц. Вперед!
И тут подбодривший сам себя генерал загремел в такой глубокий овраг, что захватило дух и в глазах заплясали черти. При падении он потерял шерстяные чулки и соломенный бот с правого сапога.
Долго искал он в обвалившемся сугробе свою спасительную пропажу. Не нашел. Цепляясь за кусты голыми руками, много раз срываясь, фон Шпиц наконец-то выбрался из оврага и двинулся дальше. Только теперь он уже не шел, а полз на четвереньках. Руки его окоченели, ноги в задубевших сапогах ломило… Под носом нависла ледяная сосулька. И вот в этот свой последний час, когда оставалось только лечь и скрестить на груди руки, фон Шпиц вдруг учуял запах навоза. Не веря себе, он принюхался снова. О мой фюрер! Навоз! Коровий навоз. А где навоз, там и жилище. О, неужели близко спасение? Собрав последние силы, фон Шпиц пополз на запах навоза, и вскоре фюрер, к которому он взывал, помог ему добраться до спасительного тепла и засунуть туда окоченевшие руки. Словно всю землю, всю Великую Германию обнимал он сейчас. Это было неслыханное блаженство!
Отогревшись, генерал осмотрелся и прислушался. На взгорке, куда он приполз, стояла одинокая изба под соломенной крышей. Рядом с ней утопал в снегу по застрехи бревенчатый сарай. В нем сонно вздыхала и хрупала сеном корова. В избе тускло горел свет. Держась за наличник, фон Шпиц отогрел своим дыханием замороженное стекло, заглянул в избу. На голой печке спала остроносая старуха. На полу возле чугунки, очевидно теплой, дремал рыжий кот.
Фон Шпиц смело постучал в дверь. Старуха вышла не скоро. Долго гремела пустыми ведрами, поленьями дров, чуть прибавила свет, потом молча отворила дверь и так же молча пошла в избу. Генерал поспешил следом. Он очень боялся, как бы старая карга, увидев его, не захлопнула дверь. Меж тем, старуха и бровью не повела, когда генерал, заслонив собой дверь, стал у порога. Как ни в чем не бывало залезла на печку, укрылась дерюгой.
У порога на лавке фон Шпиц увидел кувшины, заглянул в них — в один, другой, третий…
— Нет молока. Нету, — проворчала с печки старуха. — Не доится корова.
Фон Шпиц хорошо понимал русскую речь, говорил же сам плохо, с трудом подбирая кое-какие слова. Ответ старухи ошеломил его. Как это так! Корова есть, кувшины стоят, а молока нет. Врет, ведьма. Есть молоко. Надо ей сказать, кто я такой. Даст.
— Гроссмутер. Матка гроссмутер, — заговорил генерал, подойдя к печке. — Ми есть дойч генерал! Германия генерал!
— Не знаю я ваших чинов, не разбираюсь.
— Это есть высоко! — попытался объяснить фон Шпиц. — Солдат низко. Генерал о-о! Фю-рер!
— Много вас тут шляется, фюреров. Стадо коров надоть, чтоб напоить вас всех молоком. У себя б лучше пили, в своей Германии.
"Есть у нее молоко. Есть, — думал генерал. — Ломается, старая кочерга, цену набивает. Что же дать ей?"
Фон Шпиц снял с головы шаль — новую, черную с длинной бахромой.
— Гроссмутер. Мы хотел меняйт. Вы — это. Мы — млеко.
— Нет молока. Нету. Ступай себе, куды шел. Сам кувшины обшарил. Не слепой.
