— Ладно, произнес слух Давицын, — Отправляйся. Когда планируешь ехать?
— Завтра.
— Со следующего понедельника. На этой неделе лимит командировок исчерпан. Да… и пригласи ко мне секретаршу. И… вот что еще! — Давицин остановил у порога кабинета уже собирающегося выйти Уфимцева, — Возьми фотографа, своего друга Бунина и дуйте сегодня на конкурс красоты «Мисс Волга». Там сегодня дают шоу в ДК моторостроителей.
— Москвичи?
— А что, разве в Москве Волга протекает? — деланно изумленно приподнял брови редактор, — Что-то мне об этом неизвестно. Нет, организаторы из Самары. Приплыли к нам на теплоходе.
— А почему отдел культуры не пошлете?
— Игорь, — вновь поморщился главный, — не переводи стрелки на других. Тебе дано задание — выполняй!.. А что касается отдела культуры — сам подумай: там же одни женщины. Они на такие вещи совершенно по-другому смотрят. И про этих длинноногих див такое понапишут! А своего друга Бунина захватишь потому, чтобы у вас в материале было две точки зрения. Один будет критиковать, другой — защищать. Да и обленился что-то твой приятель за последнее время — норму не выполняет. Пусть поработает. Свободен!
— Есть! — Уфимцев глумливо изогнулся в верноподданическом поклоне и вышел.
Секретарь имела давнюю привычку не сразу после приглашения шефа, а спустя минуты три. Что она хотела этим сказать или доказать — выдержать паузу, чтобы подчеркнуть собственное достоинство, Давицин не задумывался. Он просто принял это к сведению и сейчас, вспомнив о раздражавшей раньше манере своего секретаря, подумал, что это даже хорошо: есть время поразмышлять.
Главный редактор глотнул уже остывший чай, отставил далеко от себя кружку и подошел к окну. За окном кабинета, на асфальте, расположенном не уровне пояса (редакция располагалась в полуподвальном помещении дореволюционного особняка) метались резкие тени от качающейся под ветром рябины.
«Скоро будет осень, — думал Давицин, — Граница света и тени становится ярче. Это первый признак. Первая осень моего редакторства. Как меняются карты судьбы… Разве я мог подумать еще пару лет назад, что буду начальником целого коллектива, редактором крупной областной газеты. Если бы кто-нибудь мне об этом рассказал в то время, когда я был всего лишь преподавателем философии в нашем университете, я бы рассмеялся…
И все-таки я правильно сделал, что сумел отодвинуть от редакторского кресла этого писателя, диссидента. Эмоции и студенческие идеалы смешны в сорокалетнем мужчине. Эта порода может только критиковать, кричать и взывать к совести. А вот что-то построить… Строить нужно в рукавицах, а не в белых перчатках, которые они не хотят снимать. Как там у Стругацких? «Когда Бог берется чистить нужник, он не должен бояться, что у него будут грязные пальцы». Грязные пальцы — удел каждого строителя. Критиковать легче…
А я строю. И построю, хотя это нетипично для философа. Философы должны заниматься другим. Выходит, я плохой философ…
Что касается этого самонадеянного мальчишки, Уфимцева, то из него можно построить неплохого журналиста. Горяч, правда, но не таких жизнь обламывала. Покрутится в нашей каше годика четыре, растворится в коллективе, станет своим среди своих… Сейчас он еще чувствует себя чужаком, еще полон столичного снобизма. Как быстро въедается в людей этот снобизм! Видимо, это от желания людей выделиться среди себе подобных. Я и сам был такой, когда приехал в этот город после философского факультета МГУ.
Мечтал постичь и переделать мир. Переделал ли я его? Сейчас я просто надеюсь, что привношу в него что-то свое и не более того. Одновременно считаюсь с ним… Уфимцев это поймет. Надеюсь. А пока он увлечен творческим самоутверждением. Ну что ж, это неплохо. Как говорил Марк Твен, кто в юности не был анархистом, тот в зрелости не сможет руководить даже пожарной командой….»
Уфимцев, выйдя из маленького «предбанника» редакторского кабинета, где сидела секретарша, остановился покурить в узком коридорчике напротив входной двери.
«Чертов ретроград, формалист, — думал он, — Привык работать в отделе учащейся молодежи на основе уже установленных фактов. Если «двоечник» — то дебил; круглый «отличник» — глобальный умница и вообще душа-человек. А в фактуре нужно ковыряться, открывать свое, ранее неизвестное людям…»
В глубине души Игорь чувствовал, что вовсе не по этой причине он вызвался раскапывать бесперспективное дело об оскверненной могиле — «висяк», как его обычно называют в ментовке. Ему просто до оскомины надоело описывать бесконечные пьяные драки, поножовщину и угоны автомобилей. Они были все похожи друг на друга, и Игорь чувствовал, что задыхается, пытаясь в своих газетных материалах внести в эту дурно пахнущую муть хоть какое-то разнообразие.
Он вцепился в разворошенную могилу неизвестного бедолаги, как пес в кость, еще не замусоленную собратьями по помойке. В глубине души Уфимцев не верил, что сможет откопать здесь нечто интересное. Но он мечтал просто о каком-то свежем впечатлении. Разве он многое просит? Стоило переводиться из университета, чтобы копаться в мерзком, грязном белье бытовых преступлений…
Тут, совсем некстати, Уфимцев вспомнил про дурацкие кресла в кабинете главного редактора и раздраженно плюнул в банку из-под бразильского кофе, заменявшую в коридорчике — курилке пепельницу. «Чувствуешь там себя как в гинекологическом кресле» — подумал он.
Игорь затушил сигарету и пошел к себе в кабинет. Впрочем, «своим» он мог назвать лишь с большой натяжкой. В бывшей комнате коммуналки кроме Игоря располагалось еще пять человек, работающих аж в двух отделах: информации и экономики. Уфимцев числился в первом, Бунин — во втором, сидя за соседним столом с Игорем.
Шурик уже был на месте. Он оторвался от листа бумаги, на котором размашистым почерком сочинял очередной материал (пишущая машинка «Эрика» была одна на весь отдел) и сказал Уфимцеву:
— Игорек, перекурить со мной не желаешь? Разговор есть.
— Только что курил, Бунчич, — ответил Игорь, — Но поговорить не откажусь. Пойдем, я рядом с тобой просто так постою.
— Болван ты, Игореха, — заметил Бунин, — Ну какой я тебе Бунчич? Это ж еврейская фамилия, а я наполовину мордвин.
— Не расстраивайся, — хмыкнул Уфимцев, подмигивая симпатичной студенточке Анечке, стажирующейся в газете. Она с любопытством прислушивалась к пикировке. — И среди мордвы тоже евреи случаются. Ты — один из них.
— Так ты что, антисемит? — не сдавался Александр, — Я вот твоему начальнику отдела скажу, Шведу. Он терпеть не может антисемитов. Он сам семит.
— Семит. Еще как семит, — подтвердил Уфимцев, — Только ничего не говори ему, Бунин. Очень прошу. А то, когда у нас все окончательно развалится, меня в Израиль не пустят…
— …И какую же ты себе фамилию выберешь? — ехидно спросил возникший в проеме дверей Швед, услышавший окончание разговора.
— Уфман, Яков Михайлович, — ответил Игорь, увлекая Бунина в коридор, — Уфкац или Уфштейн. На ваше усмотрение, Яков Михайлович. Я в этом вопросе вам полностью доверяю.
Швед иронично щелкнул языком, добродушно бросил в спину Игоря словечко «холера» и уселся за стол сочинять заметку о местной футбольной команде, которой прочили большое будущее. Но она об этом не подозревала, иначе бы не продулась в пух и прах на своем поле.
…-Ну, что хотел? — спросил Игорь минуту спустя, устроившись на скамейке курилки.
— Я тут вечером очень любопытную картинку увидел, — криво усмехнулся Бунин, — Еду в трамвае, смотрю: знакомая девушка на задней площадке стоит. И не просто стоит, но еще целуется с каким-то субъектом. Присмотрелся я к субъекту и вовсе обалдел: субъект-то тоже знакомый…
— Какой ты, однако, наблюдательный… — мрачно заметил Уфимцев. (Ну, что за день такой — все к одному!), — Ну и что с того? Она твоя жена?
— Меня интересует вопрос: когда ты успел? — с какой-то болезненной улыбкой на губах продолжал Бунин, — Неделю назад я привел ее в редакцию показать, как газета делается. И, насколько я помню, вы вообще не были знакомы. А тут…
«Черт, — подумал Уфимцев, — а я-то ломал голову — где ее раньше видел?»
— Шурик, я не понял… Я тебе перешел дорогу? — произнес он вслух.
— Вообще-то нет, — снова криво улыбнулся Бунин и вытащил еще одну сигарету из пачки. — Просто я тебя предупреждаю, Уфимцев: у тебя ничего не получится. Ей не то нужно, не такие парни, как ты…
— Такие, как ты? — исподлобья глянул на Бунина Уфимцев.
«Та-ак, — думал он, — Начинается любовная мелодрама под условным названием «Зачем ты, гад, мою девушку увел. Ведь ты ее погубишь!»
— Нет, Игорь, — жадно затянулся сигаретой Бунин, — Такие, как я, ей тоже не нужны.
— Успокойся, Сашка… — Уфимцев попытался положить руку на плечо Бунину, но тот отшатнулся.
