Он думал бежать ночью, укрывшись в туман и мглу ночную. Но нет, не удалось — поход на фронт был тем же этапом, только конвой, составленный из войск НКВД, старался держаться подальше — в нескольких сотнях метрах.
Вооружены и экипированы они были, не в пример, лучше. Если у ведомых на бой было хорошее, если по винтовке на четверых, то охрана ставила на холмах пулеметы.
Обещали, что на передовой они будут через неделю, но за это время фронт сильно продвинулся, и уже на четвертый день пути коробочка охраны открылась, выдавливая их к врагу.
Но боя не получилось.
Будто из-под земли выскочила мотопехота, окружила, полоснула поверх голов из пулеметов. Немцы налетели неожиданно даже для заградотряда — они отступили, порой побросав оружие.
Кто-то поднял руки вверх, его жест повторили многие… Если не все…
Так, всего лишь через четыре дня после выхода из тюрьмы советской, Колесник попал в плен немецкий. Да и чем были те четыре дня? Свободой?.. Мало кто так думал.
— Как есть нас на бойню гнали, — брюзжал сосед Колесника. — Эвон, посмотри, немцы одеты с иголочки, морды скоро лопнут… Каски, оружие начищенное. А у нас что? Винтовка на пятерых да тонкий лен на плечах.
Соседа Колесник слушал в пол-уха, он думал о своем — ему здесь тоже не нравилось.
Лагерь, построенный на берегу тихой речушки, был временным, ходили слухи, что их вот-вот погонят на запад. И если система даст сбой, — понимал Колесник, — то где-то здесь. Чем дальше на запад, тем лучше будет налажен конвейер.
Надо цепляться за малейший шанс.
«… Вот сейчас, — думал он, — сейчас что-то произойдет, и я выберусь отсюда…»
Но ничего не происходило.
Ничего не произошло.
Танковый дизель завыл на тон выше и заглох.
Два механика выругались — громко и резко, будто выстрелили. Один, невысокий, рыжий, зло выплюнул папиросу. Та перелетела через танковый корпус, упала в ведро с водой и с шипением погасла.
Но к каким силам они взывали, кого ругали — никто так и не понял.
Ругались они по-венгерски.
На местах недавних сражений было брошено немало подбитой техники как одной, так и другой стороны. Немцы собирали свою технику, чинили то, что можно, что нельзя — разбирали на запасные части. Трофейную технику, в лучшем случае, отправляли на переплавку по причине отсутствия на нее все тех же запчастей.
Этот танк венгры вытащили из металлолома чуть ли не с железнодорожной платформы. Фельдфебель вермахта, руководящий погрузкой, уступил его легко, лишь обозвав венгров старьевщиками. Венгры не обиделись, поскольку банально не поняли сказанного.
Внешне танк был в приличном состоянии, но будто проклятие висело над ним — трансмиссия плевалась маслом, двигатель самопроизвольно набирал обороты, но стоило от него отвернуться — глох. Механики разбирали установку, бережно собирали, но все повторялось снова.
Наконец, механики сдались, переступили через профессиональную гордость, перешли через реку, за которой размещался лагерь военнопленных.
Знаками объяснили охране, что им надо.
К несчастью, среди пленных танкистов не было. Здесь все были пехотинцами наихудшего разряда, а именно необученным ополчением. Людьми в штатских костюмах, не успевших сделать в этой войне и выстрела. Многие еще доедали харчи, собранные женами в дорогу.
Венгры знали немецкий плохо, русский не знали вовсе. Из пленных переводчика на венгерский тоже не нашлось. Поэтому к пленным обращался немецкий солдат, на немецком же языке.
Призыв пришлось повторять раз пять.
— Что они говорят? — спросил Колесник, пробуждаясь от полуденной дремы.
Бухгалтер, попавший в тюрьму и на фронт за растрату, порылся в памяти вспоминая убогий школьный немецкий.
— Ищут механика, не могут отремонтировать танк…
Колесник тут же вскочил на ноги, даже не задумываясь над своими действиями. Он судорожно вспоминаял немецкие слова. Таких оказалось три:
— Ich been… Ja… Я могу посмотреть…
Механики сделали попытку найти еще кого-то, но немец-переводчик махнул рукой и пошел по своим делам: разбирайтесь сами.
Втроем вернулись к танку.
Колесник снял пиджак и рубашку, повесил их на башню танка. И тут же по локоть залез в трансмиссию.
Общались они мало, не зная языка друг друга, все больше использовали знаки. Первые четверть часа Колесник просто имитировал кипучую деятельность, пытаясь разобраться, что к чему. Венгры следили за ним внимательно, но не мешали, вероятно, решив, что так и надо. Затем Серега осмелел, начал давать механикам указания, требуя от них то одно, то другое. Несколько раз приглашал их попробовать запустить машину, но двигатель все же глох.
Когда венгры устали они присели пообедать, позвали Колесника за компанию, но тот только отмахнулся и продолжал возиться то с двигателем, то с трансмиссией. Наконец, пробежался по борту и скользнул на место механика-водителя.
Долго ничего не происходило…
И тут двигатель завыл, но не капризно, меняя тона, а ровно. Гусеницы плюнули грязью, танк сорвался с места.
Несколько секунд механики стояли без движенья, не веря в увиденное, ожидая, что вот сейчас танк заглохнет.
Но нет — тот только набирал скорость. Повешенная на антенну рубашка, развевалась как флаг.
Танк чуть развернулся и понесся из лагеря, не разбирая дороги. Потом, перелетел ров, порвал проволочное заграждение, возведенное двумя минутами раньше. Колючая проволока натянулась на броне и, прежде чем лопнуть, взвизгнула пронзительной гитарной нотой. Саперы, что ставили ограждение, смачно выругались.
Кто-то запоздало полоснул очередью из пистолета-пулемета[3], но пули отскочили от брони, словно горох от стенки.
Подняли тревогу, организовали преследование. В погоню понеслись два легких танка. Опасаться им, к счастью, было нечего, боекомплект и пулемет сняли, вероятно, еще советские войска.
Но день уже догорал на западе — в темноте трудно было различить следы, да и опасно было: оккупированная территория как-никак.
Танк нашли лишь утром следующего дня, в тридцати километрах от лагеря, вблизи от города Миронова.
Беглеца не нашли вовсе.
* * *
Кстати, танк этот завести больше не удалось. Никому. Он благополучно простоял всю войну и в конце сороковых его отдали на переплавку.
Без шика, без парада город заняли немцы.
Ворвались сходу, лишь в предместьях, возле моста через медленную речку, завязалась небольшая драчка. Городской военком залег за камнем на пригорке и отстреливался из скорострельной винтовки.
Бой получился недолгим: одетые в фельдграу солдаты тут же рухнули в высокую полынь и отползли, ожидая пока подтянут самоходное орудие. Первый снаряд просвистел над крышами домов, второй смел и камень, и военкома.
Вступающих встретили без энтузиазма, но нервировать их тоже не стали, и пару букетов все же упали на нагретую броню танков. Благо цветов в то время было много.
Линейные части подтянули тылы и ушли дальше.
Город на короткое время стал прифронтовым. Люфтваффе тут же разместили свои авиагруппы. На западе, на военном аэродроме с бетонной полосой, разместились бомбардировщики. На осавиахимовский с полосой грунтовой, приземлились истребители.
Казалось, в городе оккупация коснулась только центра — новоприбывших было мало и жались они друг к другу.
Комендатуру разместили в здании местного института, казармы — в общежитиях напротив. Чуть ближе к морю — полевой суд. Тут же, через площадь, — лазарет, куда навезли раненых. Но фронт скоро ушел дальше, и пациенты разделились на две категории: мертвые и выздоравливающие.
Пустырь над кручей разбили под кладбище, позже, когда немцы отступали, перепахать его не успели. Это сделали советские войска.
Номинально был объявлен комендантский час, но ни на окраинах, ни в предместьях он не соблюдался. Местные жители его игнорировали, а новая власть не слишком стремилась проверять.
Появилась береговая охрана — на рейд стало две канонерские лодки. Вообще-то, в Миронов было отправлено три лодки, шли они медленно, опасаясь мин. Но вместо мины одна напоролась на неотмеченную на картах мель.
— А что такого, — бурчал в ответ седой лоцман, — банку намулило в прошлом году. Мы флажок поставили, дак его, верно, льдом снесло… А что на карты его не нанесли — прошу пардону не подгадали под ваше появление. К сорок второму годику бы управились…
Капитан канонерки хотел отвесить лоцману оплеуху, но раздумал — флотилию он вел сам по картам, а лоцман оставался на берегу. Да и с флагом получилась сущая нелепица. Банки метили флагом самого заметного цвета, то есть красным. Увидев коммунистический стяг посреди моря, капитан попытался снести его корпусом судна…
