В том же году я впервые побывал в ресторане. Отец взял меня с собой, чтобы отпраздновать какой-то свой большой успех, о котором он никогда не распространялся. Впервые в жизни я мог сам выбрать себе еду. Пока я ел, отец проверял мои знания по Яну Генрику Домбровскому, поскольку считал себя доморощенным знатоком истории. За десертом он рассмешил меня тем, как раскалывал скорлупки орехов зубами. В ту ночь мне снилось, что у меня на плече сидит ворон, мы стоим на ветру и у меня за спиной развевается черный плащ. На следующее утро, когда отец одевался, я подошел и обнял его. «Что это с ним сегодня?» – спросил он у мамы, прежде чем уйти.
В ОТВЕТ НА МОЕ БЕЗРАЗЛИЧИЕ СОСЕДСКИЕ ДЕТИ не проявляли ко мне никакого интереса. Иногда они бросали в меня камнями. Прошло еще одно длинное лето. Я хотел научиться ездить на велосипеде, поэтому пошел к мальчику, у которого был велосипед, и мальчик пообещал мне показать. После первого урока я уже мог справиться своими силами, но тогда он бы перестал меня учить. Я встретил Лутека однажды вечером, когда сидел с какими-то незнакомыми детьми, а они твердили, чтобы я убирался, но я их не слушал. У Лутека была кроличья шапка с ушами. Один из этих детей спросил, где он ее достал, последовал ответ: «Между ног твоей мамаши», и вся компания принялась его толкать. Лутека отбросили на меня, и в ответ я толкнул парня, который это сделал, так, что тот упал на спину и ударился головой о брусчатку. Остальные погнались за нами, Лутек показал мне лестницу в подвал рядом с угольным желобом, мы спрятались, и дети пробежали мимо. Я спросил, как он наткнулся на эту лестницу, и он ответил, что прятался тут еще до моего рождения. Пока мы сидели там в темноте, я продолжил его расспрашивать, но он больше мне не отвечал и только молча принюхивался, как собака нюхает воздух.
Он был ниже меня. Он был таким мелким, что рассказывал, что все ошибочно полагают, будто его младшая сестра на самом деле старше его. Он говорил, что его родная деревня – жалкое место. Ее даже не было на карте, и состояла она из трех рядов домов, заборов и грязи. Он отучился год в одной из школ талмуд-тойрес, что на улице Мила, и, по его словам, школа была знаменита тем, что выпускала недоучек. Он говорил, что его отец – один из самых сильных грузчиков в городе и что он таскает тележку, в которую впрягается, как лошадь. Он особенно ловко управляется с огромными механическими клетями из Лодзи. Чтобы их сдвинуть, при нормальных обстоятельствах потребовались бы усилия трех взрослых мужчин. Остальное время силач просиживал в таверне. Он работал на железнодорожной станции неподалеку от двора Ярушевских. Этот район меня пугал. Над кучами шлака поднимался смог, из-за которого воздух над грузовыми доками был вечно черным.
Поначалу мама радовалась, что я нашел друга, но вскоре радости пришел конец, потому что за младшим братом некому стало присматривать, ведь Лутек принялся за мое образование. Он показал, как воровать овощи с тележек, как один может в суматохе отвлечь торговцев от того, что делает второй, даже если торговцы присматривают друг за другом. С помощью французского памфлета, который он стащил из газетного киоска, он доказал, что я ничего не знаю о девчонках, и обнаружил, что в действительности знаю настолько мало, что даже не могу понять, о чем он толкует. Выругавшись в адрес каких-то грязных русских, он также выяснил, что я ничего не смыслю в политике, и это было чистой правдой.
Он научил меня тому, что ничьи проблемы не должны стоять на пути наших развлечений. Я рассказал ему обо всех проделках, из-за которых мы с Юделем попадали в неприятности, включая разбитые школьные стекла, но эти рассказы не произвели на него впечатления. Его семья трижды переезжала, с тех пор как они оказались в Варшаве. И в одном месте его водили в полицию за то, что он сломал дверь дома мальчишки, который стащил его шапку, а в другом его тоже водили в участок за то, что он ювелирным молотком пробил череп какому-то другому мальчишке. Лутек сказал, что тому мальчику потом стало лучше, правда, приходилось носить повязку на голове и его прозвали шейхом.
Я поинтересовался, не влетает ли ему за подобные проступки от отца, на что Лутек ответил, что дела с ремнем пошли веселее после того, как он научился натирать швы чесноком или луком. А еще ему повезло, поскольку отца больше расстраивало заикание сестры. Отец пытался вылечить заикание, передразнивая сестру, надеясь, что оно исчезнет от стыда. Я девочке понравился, потому что, ожидая, пока она закончит фразу, я никогда не раздражался. Она сказала Лутеку, что я – добрый мальчик и ему стоит приводить меня чаще, поэтому он посылал меня с ней разговаривать, а сам тем временем вытаскивал деньги из ее тайника. Он говорил, сестра знает, что он у нее подворовывает, но никогда не жалуется по этому поводу. Когда он набирал достаточно, мы отправлялись покупать сосиски и кататься на трамвае.
В ТЕ ДНИ, КОГДА Я ОСТАВАЛСЯ ДОМА, а младший брат чувствовал себя неплохо, мама заставляла меня выводить его в парк, чтобы он немного подышал свежим воздухом. Он всегда очень радовался этим прогулкам. На заднем дворе с мусорными баками никогда не было ни солнца, ни вообще кого бы то ни было, кроме пробегавших изредка дворовых кошек. Лутек всегда находил нас, куда бы мы ни пошли. Он говорил, что присматривать за чахоточным – еще не конец света и что ему всегда можно найти полезное применение; так, однажды мы уговорили брата стащить банку варенья, а в другой раз заставили петь перед полицейским. В остальные дни мы занимались своим делом, а он просто таскался за нами хвостиком. Когда бы Лутек ни ловил на себе пустой взгляд брата, он интересовался: «Ну и как там погода в Вильнюсе?» – и этой шутки брат никогда не понимал.
По дороге домой я просил его не говорить матери о наших проделках, но по возвращении мама заявляла, что брат должен все рассказать, он рассказывал, и я оставался без ужина. Затем, когда он отправлялся спать, мама садилась в изножье моей кровати и мы смотрели друг на друга. Мы оба молчали до тех пор, пока она наконец не просила меня оставаться порядочным человеком, после чего целовала меня в щеку и желала спокойной ночи. И я лежал в темноте, уставившись в потолок, и думал, что ничего не обещал ей взамен того, что давала мне она, и почти никогда ничего для нее не делал. Затем я начинал планировать, чем завтра займусь с Лутеком.
НА МОЙ ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ мама устроила праздничную вечеринку. На следующий день после праздника сестра Лутека спросила, как все прошло, на что он ответил, будто тут и говорить не о чем. У нас был торт с изюмом, а в качестве гостей присутствовали мой младший брат и Лутек. Младший брат подарил мне альбом со своими рисунками, а мама пошила мне кожаный портфель.
Зимой брат пошел на поправку, пока ему вдруг не стало хуже и его пришлось положить в больницу. Перед тем как он заболел, мама подхватила воспаление легких и целую неделю не вставала с постели, а он проводил все время, уставившись на нее, сидя на краешке ее одеяла. Когда мама просыпалась, она просила меня принести ему свитер, и я спрашивал, не холодно ли ему, но он отвечал, что нет. Он тоже начал кашлять, и она наконец поднялась с постели и закутала ему горло теплым шарфом. Потом, когда она сказала, что чувствует себя значительно лучше, он так обрадовался, что выбежал во двор и скакал под дождем, пока не вернулся весь мокрый и продрогший.
Какое-то время она пыталась вылечить его дома. Она читала ему по вечерам, и он всегда выбирал книгу под названием «Юр» о двух братьях, один из которых был болезненным и постоянно нуждался в присмотре, а второй казался воплощением здоровья, и именно он умирал в конце. Младшему брату всегда особенно нравилась концовка, когда болезненный брат стоит над могилой здоровяка и говорит о том, как ему будет его не хватать.
В конце концов выяснилось, что у брата тоже воспаление легких и ему нужно ложиться в больницу. Его пришлось везти через город на «скорой помощи».
Мама и я, когда могли, сидели с ним. Старшие братья и отец приехали в больницу все вместе один раз. Они привезли большую жестянку со сладостями, которую тут же открыли и начали пробовать.
Брат терпеть не мог оставаться в больнице один и верещал, когда мы уходили. Мама всегда плакала по дороге домой. После трех дней в больнице у брата началась такая сильная лихорадка, что он перестал нас узнавать. Медсестры приносили холодные компрессы, но он так горел, что компрессы тут же нагревались. Они давали ему смоченный в молоке хлеб, и мы помогали открывать ему рот и кормили его этим хлебом.
В тот день, когда он умер, я похвалил его за то, что он ведет себя как взрослый мальчик и держится молодцом. Мама принесла его домой, и он сказал, что хотел бы когда-нибудь купить мне с витрины портного ту миниатюрную форму уланского полка, которую я любил больше всего. Мама ушла в аптеку, и он спрашивал, когда она вернется. Он говорил, что она беспрерывно повторяет, что он выглядит намного лучше, но теперь ее слова звучат все менее убедительно. Брат так тяжело дышал, как будто кто-то сидел у него на груди, и даже те немногие слова давались с большим трудом.
