Щупленький хитроглазый боец в выцветшей гимнастерке стоял перед ним и смеялся.
— А рубаха где твоя? Потерял с перепугу?
Ленька посмотрел по сторонам — действительно, в одних штанах, гимнастерки нет. Вот голова, забыл-таки там.
Боец подсел.
— Не узнаешь? Майборода.
— А-а… — неопределенно сказал Ленька и поежился: было довольно прохладно.
Майборода звонко шлепнул его по спине.
— Ну и здоров же ты, парень. Знал бы раньше, не отпустил бы, когда мины таскали! — Он критически осмотрел Леньку с ног до головы, тот до сих пор никак не мог проснуться. — Пойди хоть морду ополосни. Капитан уже спрашивал тебя. — И опять хлопнул его по спине. — Бычок, ей-богу. Да очухайся ты наконец! А я в повозке поищу — может, найду чего.
Через минуту он прибежал с майкой в руках — «валяй пока это, потом на складе поищем что-нибудь более подходящее». Ленька с трудом натянул на себя узкую ярко-оранжевую майку.
— Пошли к капитану. Пилотку только надень.
Но капитана в палатке не оказалось. Сидевший у входа боец — ординарец, должно быть, — не поворачиваясь, буркнул «сейчас придут» и продолжал чистить песком котелок. Майборода вытащил из кармана круглую коробку с махоркой и развалился у входа в палатку. Кругом был лесок — молоденький, свеженький, летали какие-то желтые бабочки, где-то над головой стучал дятел.
— Да-а… А Кирилюка вот и нет, — сказал Майборода и протянул Леньке коробку. — Закуривай. И двое пацанов осталось. — Он как-то боком посмотрел на Леньку. — Не женат?
— Не… — почему-то смутился Ленька.
— А у того двое пацанов. И ведь тоже молодой, с двадцать третьего года. Ты с какого?
— С двадцать пятого, — ответил Ленька.
— А он с двадцать третьего. На два года только старше тебя. Весь Сталинград сохранился, а тут… — Майборода как-то с присвистом вздохнул. — Вот под теми сосенками похоронили. Я утром посмотрел, аж страшно стало. Вот по сих пор, — он провел рукой над бровями, — снесло. Так мозги и вывалились…
Помолчали. Майборода повернулся к ординарцу.
— А далеко капитан пошел?
— А я хиба знаю, — не поворачиваясь, ответил парень. — Мне пока не докладывают.
— Командир батальона, что ли? — спросил Ленька.
— Ага, сейчас командир. Орлик его фамилия — чудная такая. Был замкомбатом, а как майора Селезнева на Донце кокнуло, стал командиром.
— Тоже сталинградский?
Майборода мотнул головой.
— Нет, из новеньких. К концу Сталинграда только пришел. С госпиталя прямо. С палочкой еще долго ходил.
Из дальнейшего рассказа выяснилось, что капитан с майором были не в ладах. Майора в батальоне не любили — он был из тех командиров, которые на фронте тише воды, ниже травы, а в тылу расправляют плечи и без толку орут на подчиненных. С этого и начались раздоры.
— Ты про Ляшко, про лейтенанта, расскажи, — всучился в разговор ординарец, совсем еще молоденький паренек, тщетно старавшийся придать своему детскому голосу солдатскую грубость. Он уже кончил чистку котелка и старался ввязаться в разговор, но так, чтобы не уронить своего достоинства. — Здорово его капитан отбрил тогда, а?
— Дай бог как, — усмехнулся Майборода и повернулся к Леньке. — Напился, понимаешь, майор раз пьяный и лейтенанта Ляшко, командира первой роты, матом при всех обложил. И перед строем. Лентяй, мол, бездельник, воевать не хочешь. А капитан стоит, слушает, покраснел весь, и челюсти только ходуном ходят. А потом: «Стыдно мне, — говорит, — за вас перед бойцами, товарищ майор. Ляшко — лучший офицер батальона и, когда перед строем стоит, четвертинкой из кармана не светит». Хлопнул хлыстиком, повернулся и ушел. Ну, после этого как началось, как началось… И к подворотничку, и к сапогам брезентовым придираться стал, и рапорт, мол, не так написан, и так далее, и так далее… Пока война не началась. А началась — майор сразу шелковым стал. Капитан, тот всегда с людьми — и на походе и на переправе, а майор, тот нет, больше все на повозочке или: «На НП, к комдиву пойду, покомандуй тут, капитан, без меня». Ну вот на НП-то его и поймала шальная пуля. Жаль, ранение пустяковое, мускул на руке задело, в неделю заживет. — Майборода сокрушенно вздохнул. — Да… С капитаном веселее как-то, ей-богу! — И неожиданно вдруг рассмеялся, черные хитрые глазки его даже заблестели. — Ну а то, что бабы по нем сохнут, так разве это он виноват? Сами липнут, как мухи…
— Когда на формировке стояли в Червонотроицкой… — начал было ординарец, но Майборода его перебил:
— А ты не вмешивайся. Чисти свой котелок и помалкивай. Вон все дно черное.
— Черное… черное, — обиделся ординарец. — Расселся тут, как барин, окурки свои паршивые накидал. Вон капитан идет, покажет он тебе.
— Ты чего там уже рычишь? — издали еще крикнул капитан. — Хозяином почувствовал себя?
Высокий, статный, в сбитой на ухо синей пилотке с голубым кантом, в расстегнутой гимнастерке, в легоньких хромовых сапожках, он шел ленивой, слегка вразвалку, походкой, сбивая хлыстиком листья с кустов.
— Вот ты какой, значит, — сказал он, подойдя и хлопнув Леньку хлыстиком по груди. — Богорад, кажется?
— Богорад Леонид, — как можно бойче ответил Ленька, расправив плечи и прижав сжатые кисти рук по швам.
— А отчество?
— Семенович.
— Ну заходи, Леонид Семенович, потолкуем.
И, наклонившись, вошел в палатку. Ленька и Майборода — за ним. Капитан бросил хлыстик на кучу травы, прикрытую одеялом, повернулся, засунул руки глубоко в карманы и, слегка раскачиваясь, осмотрел Леньку с головы до ног. Ленька стоял, выпятив грудь, поджав живот, в ярко-рыжей, треснувшей уже под мышкой майке, набрав полные легкие воздуха, чтобы казаться еще здоровее.
Капитан улыбнулся.
— Да ты не тужься. И так вижу, что здоровый. Копать умеешь?
— А что же тут уметь, товарищ капитан?
— А ну, согни руку.
Ленька напряг мускул. Капитан пощупал.
— Дай бог. Тебе бы такие, Майборода, хоть польза какая была бы. А то только языком и умеешь.
— Молодое, что вы хотите, товарищ капитан. А я уже старик, скоро тридцать. Языком-то легче, чем руками.
Ленька стоял красный от похвалы и не знал, что бы сделать такое, чтобы еще больше понравиться капитану.
— У вас гири нет, товарищ капитан? — спросил он.
— Какой гири?
— Обыкновенной. Пудовой, двухпудовой. Я одной рукой могу…
— Ладно, — перебил капитан. — У нас тут не цирк. У нас надо землю копать. По восемь, десять, пятнадцать часов. Пока орден заработаешь, не одно ведро поту потеряешь. Это тебе не пехота — в атаку ходить и «ура» кричать. Мины знаешь?
— Мины? — Ленька растерялся.
— Так точно, товарищ начальник. Те самые, что вчера таскал, — ЯМ, ПМД, ПОМЗ. А? По глазам вижу, что и названия-то в первый раз слышишь. А ТМБ? Тоже не знаешь? — Капитан свистнул. — Плохо дело. А я-то думал…
Он сделал паузу и уголком глаза глянул на Леньку. Ленька стоял красный, растерянный. Ему до смерти хотелось понравиться капитану, но он не знал, как это сделать, и от беспомощности только краснел.
— У тебя что, направление есть какое-нибудь? — спросил капитан.
— Есть.
— А ну покажи.
Ленька полез в карман и вытащил мятый, замусоленный конверт. «Теперь все. В дивизию пошлет». Капитан прочел и вернул обратно.
— М-да… Так ТМБ, значит, не знаешь?
— Не… — упавшим голосом ответил Ленька.
— Годен, не обучен?
— Почему не обучен? В запасном нас…
— Чучело кололи? «Коротким коли, сверху прикладом бей»?
— Не только чучело, — обиделся Ленька. — Гранату кидать, и «Дегтярева» собирать и разбирать, и винтовку чтоб назубок, и по-ползунски лазить…
— Как, как? — переспросил капитан.
— По-ползунски, говорю, лазить.
Капитан рассмеялся.
— По-ползунски, говоришь? Ну, а сапером хочешь быть?
— Хочу.
— За неделю берешься выучить все наши премудрости?
— Берусь, товарищ капитан.
— Вон он какой, смотри. Люди годами учат, а он за неделю… — И повернувшись к Майбороде — Отведи-ка его к Ляшко в первую. И гимнастерку подыщи. Поприличнее только. А теперь — кругом, шагом марш!
Ленька лихо козырнул, повернулся на каблуках и строевым зашагал из палатки.
Капитан ему понравился: молодой такой и уже орден, и красивый, как черт, — кудрявый, смуглый, брови черные, — и отчаянный, должно быть, по глазам видно. Да и вообще все складывалось хорошо. И Ленька пошел на кухню знакомиться с поваром.
4
Саперный батальон, в который попал Ленька, входил в состав весьма заслуженной гвардейской дивизии — «Сталинградской непромокаемой», как в шутку называли ее бойцы. Боевое крещение получила она летом сорок второго года под Касторной, потом выстояла весь Сталинград, от начала до конца, и вначале марта сорок третьего собралась на восток формироваться. Но тут немцы захватили вторично Харьков, и дивизию спешным порядком перебросили на Украину, решив, очевидно, пополнить на ходу. К моменту прибытия ее на фронт немцев сдержали, бои прекратились, и началось «великое стояние», длившееся месяца три, если не больше.
