Покрышкина подхватывают на руки и несут в цех. Он весело отбивается; его стискивают еще крепче и высоко поднимают, чтобы все видели знаменитого земляка. Потом бережно ставят на землю, толпа сбивается еще теснее и с этой минуты не отпускает его. Полковнику все интересно, все он хочет посмотреть: и новые станки, и те тиски, у которых он когда-то работал, и продукцию, что выпускает завод, и — главное! — его людей.
Видать, несладкая тут жизнь, в тылу: все отдано фронту. Люди изможденные, худые, одеты плохо, но глаза у них горят, их поддерживает вера в скорую победу. У станков бледные женщины, подростки. Многие не уходят отсюда по двенадцати часов, и работа очень тяжелая: всюду раскаленный металл, сизый едкий чад от печей, гарь, копоть. Здесь же, на остывающих болванках будущих снарядов, кипятят чаек, пекут картошку. Те, кто далеко живет от завода, норовят и переночевать в цехе, чтоб сэкономить силы.
Тяжко бремя войны!.. Глаза Покрышкина на минуту туманятся. Но люди забывают о многом, видя Героя. Ведь именно такие, как этот широкоплечий парень, разбили войска Гитлера, отогнали его от Волги до Вислы и теперь уж обязательно прогонят до самого Берлина!
Разные люди глядят на летчика по-разному: кто с поощрительной улыбкой, кто с нескрываемым восхищением, кто испытующе: «Не зазнается ли?» «Да нет, не должен — хороших сибирских кровей человек». Одна работница плачет навзрыд: недавно мужа убили. Покрышкин дружески утешает ее, обнимает. Эх, война, война, будь она трижды проклята!..
А завод все работает. Он звенит и гремит двадцать четыре часа в сутки, гонит снаряды всех типов и калибров — от самых маленьких до самых больших. Катятся они, ползут по рольгангам, по конвейерам, в подвесных тележках. Здесь все в движении: от первого, еще бесформенного комка раскаленного металла до сверкающего полировкой готового снаряда, который, густо смазав тавотом, укладывают в ящик, немедленно подхватываемый конвейером.
Старые друзья рассказывают, что завод достроили, а по сути, построили заново, во время войны. У многих рабочих на груди ордена. Сам искусный металлист, Покрышкин знает цену труду и с уважением глядит на лекальщиков, колдующих над тисками. Вдруг он подходит к молодому пареньку.
— Знаешь что? Пусти-ка меня на минутку...
И бережно взяв деталь, заученным движением аккуратно зажимает ее в тиски, берет напильник и начинает работать. Старый мастер придирчиво глядит сквозь очки: не угробит ли ненароком знатный гость деталь? Но вот пущены в ход контрольные приборы, и лицо мастера проясняется. Он первым порывисто жмет руку летчику, а все вокруг бурно рукоплещут.
В сопровождении своих старых друзей Покрышкин обходит цех за цехом, радуется встречам с людьми, которые так выросли за эти годы, а потом пересекает заводской двор и поднимается по каменным ступеням просторного здания ремесленного училища. Вот и знакомый класс на втором этаже. Волнуясь, полковник открывает дверь. Двадцать два юных лекальщика, как по команде, поворачивают головы и, оставив напильники, начинают аплодировать. Они знали, что Покрышкин на заводе, и были уверены, что он придет к ним. Завидная честь — учиться в том классе, где учился трижды Герой!
Покрышкин осматривает работы учеников, идет в другие классы. На стенах портреты Калинина, Дарвина, Пушкина. Аккуратно вычерчены учебные таблицы, графики. Бюллетень «Кто сегодня впереди». Чистота, образцовый порядок во всем. Ему приятно узнать, что училище стало передовым. И он подробно расспрашивает инструкторов и учеников, как они добились второго места во всесоюзном соревновании, как собирали деньги на покупку самолета для Красной Армии...
Время идет быстро. Успеть нужно так много!.. Надо побывать на заводе, завоевавшем знамя ЦК ВКП(б), — рабочие хотят видеть Покрышкина на своем торжестве, и ему доверяется вручение знамени; надо встретиться с молодежью города. И даже в те редкие часы, когда удается побыть дома, у двери не умолкает звонок, и люди, извиняясь за беспокойство, входят в тесный коридор и просят принять их хотя бы на минуту. Пришел двоюродный брат — рослый сибирский мастеровой, покрутил черный ус, сказал с напускной сердитостью: «Ну, ты, брат, не того... Мы тоже тут не лыком шиты!» Явились пионеры 18-й школы — принесли цветы. За ними— делегаты шоколадной фабрики с гостинцем на новоселье.
Вваливается группа корреспондентов — от газет, радио, кинохроники. Полковник поднимает руки: «Братцы, имейте совесть!.. Позвольте хоть час с семьей побыть». — «А мы на этот раз не к вам, Александр Иванович, мы к Ксении Степановне». Покрышкин с облегчением вздыхает и уже сам начинает упрашивать мать: «Мамаша, займись, пожалуйста, с ними, а я пока с Марией поговорю». Ксения Степановна соглашается, приглашает нежданных гостей к столу и размеренным, тихим голосом начинает долгий рассказ о детстве сына...
Не успели уйти корреспонденты, как в дверь снова стучат: пришла делегация от швейной фабрики. Тащат тяжелый чемодан. Навстречу делегации выходит полковник. Что еще такое? Девушки мнутся: «Мы, собственно, не к вам... Мы к Марии Кузьминичне, но это... и вас касается». И, открыв чемодан, начинают выкладывать на стол распашонки, чепчики, ботиночки — полное приданое будущему сыну Героя. Смех, шутки... А в прихожей уже новая делегация: рабочие фабрики. Они тоже принесли подарки. Седой мастер с орденом Ленина на груди бережно развертывает их.
— Полагаем так: пригодится вам, Александр Иванович!
Право, радостно сознавать, как вырос за эти годы родной город, как много самых различных, нужных для победы вещей делает он сегодня! И как ни загружен Покрышкин, как ни теребят его земляки, никому нет отказа в приеме.
Но вот и последний вечер. С Красного проспекта — гром оркестров. Холодные иглы прожекторов царапают черное сибирское небо. Ветер с Оби рвет знамена.
— Счастливого пути до Берлина! — Секретарь областного комитета партии обнимает полковника. — До скорой встречи! Ждем тебя с победой...
Уже заведены моторы, и воздушный корабль на старте. Голубые прожекторы красят в неестественно яркий цвет мокрую траву, по которой Покрышкин идет к самолету, бережно ведя под руки плачущую мать и грустную жену. Впереди дальний путь, и вылететь надо до рассвета, чтобы успеть засветло сесть в Москве. Короткие волнующие секунды прощания, скупые слезы, теплые объятия.
Снят трап, щелкнула дверца, и самолет начинает разбег.
Полковник долго глядит в ночь на удаляющиеся огни Новосибирска. Позади уже скрылась тусклая лента Оби, уже гаснут звезды. На западе небосклон еще черен.
Впереди Урал, Москва, граница, фронт...
Так вот и началось наше знакомство с героем этой книги. А продолжилось оно месяц спустя в маленькой польской деревушке Мокшишув, возле города Тарнобжег. Это была первая в жизни корреспондента «Комсомольской правды» поездка за границу, и он немало гордился этим обстоятельством. Война уже ушла с советской земли, и ее огненный вал катился все дальше на запад.
Многое здесь было вчуже и внове: и пышный замок графа Тарновского, в котором теперь жили летчики соседней дивизии полковника Грисенко, и удивительные вывески частных магазинов, где по баснословным ценам предлагались никому не нужные соломенные шляпы и фарфоровые безделушки, и парикмахерская с ярко начищенным медным тазом вместо вывески и надписью: «Фризер для панов и пани», и удивительный костел с ярко разукрашенными веселыми деревянными святыми, с босых ног которых набожная клиентура давно уже сняла поцелуями краску.
Летчики, уже осмотревшись и пообвыкнув, жили обычной фронтовой жизнью. Фашисты были рядом, рукой подать —за Вислой, и шоссе, что вело на аэродром, где летчики осваивали только что полученный новый скоростной «Лавочкин-7», находилось в зоне артиллерийского обстрела — открытый участок проскакивали на автомашинах с бешеной скоростью, подчас лавируя между воронками, так как их не успевали засыпать. В ожидании нового наступления истребители дивизии Покрышкина вели воздушную разведку, прикрывали коммуникации, ходили парами в свободный охотничий полет...
Полковника я нашел в крестьянской хате с пожелтевшими фотографиями хозяев на стенах, с херувимами и зелеными бумажными розами над деревянной кроватью. Под потолком в хате висело какое-то хитроумное сооружение из затейливо вырезанной цветной бумаги. Как хороший постоялец, полковник ничего не трогал и не менял. Он хотел сдать хозяевам хату в полной сохранности.
Я бы покривил душой, если бы сказал, что Покрышкин встретил гостя с радостью; общение с представителями прессы утомило его и в Москве и в Новосибирске. Но, будучи человеком слова, он тут же собрал Своих командиров и объявил им, что вот комсомол прислал в дивизию журналиста. Зачем они ездят, сказал он, всем известно, и, стало быть, нужно ему всячески помочь: что надо — рассказать, что надо — показать; но только чтобы летчики говорили правду, не привирали, как иногда водится, а если окажется, что кто-либо это указание нарушит, то с него будет строго взыскано.
