— Нет, — с силой сказал Клубов. — И если ты с честным намерением к нам приехал, учти все это. Нашему народу не нужно с нас, летчиков, иконы писать. Ты так о нас расскажи, чтобы любой школьник прочел и подумал: «Да, трудное это дело. Но если с душой взяться и поту не жалеть, ну, так не Покрышкиным, скажем, а таким, как Андрюшка Труд, стать можно. Но только не прячь, пожалуйста, трудностей, и всяких наших бед, и несчастий, и даже смертей. А то ведь, знаешь, сколько нам навредила довоенная кинокартина «Если завтра война»? Дескать, раз-два — и в дамки! А что вышло? Вот то-то!.. А сейчас иди. Я спать буду: завтра мне летать...
Этот памятный разговор состоялся у нас вечером 28 октября 1944 года, а два дня спустя Клубов, тренируясь на «Лавочкине-7», разбился насмерть. Человек, истребивший до полусотни гитлеровских самолетов в трудных воздушных боях, погиб, как это бывало, до обидного нелепо. При посадке закрылки оказались неисправными. Поэтому Клубов сел с большим перелетом и попал в болотный грунт. Колеса зарылись в грязь, полный капот — и смерть.
Вся дивизия оплакивала этого храброго и умного человека с чистой душой. И я посчитал своим долгом, прежде чем начать рассказ об Александре Покрышкине и его боевых друзьях, помянуть добрым словом этого человека, чьи советы, высказанные в осеннюю фронтовую ночь, прозвучали как завещание солдата молодому комсомольскому журналисту.
Работая над этой книгой, я старался следовать его советам, хотел показать, как рядовые советские молодые люди, начавшие войну безвестными и неопытными пилотами военно-воздушных сил, сумели пройти через все испытания тяжкого 1941 года и стать первоклассными мастерами своего дела, грозой авиации Геринга.
Хорошо весной в Бельцах!
Сады, владеющие городом, окутаны бело-розовой дымкой. Ветвистые клены и каштаны, выстроившиеся шеренгами вдоль каменных тротуаров, машут прохожим своими пахучими ветвями. Усики виноградных лоз, устремленные к горячему белому солнцу, карабкаются по резным балясинам тенистых веранд...
И все в Бельцах весной такое яркое, ослепительно чистое, красочное, непривычное для северянина: и эти канареечные дома, и вот эта ярко-голубая церковь под цинковой крышей, и необыкновенные пестрые вывески, и мостовые из белого камня, и ленивый немноговодный Рэуц в зеленых камышах. Кажется, здесь словно огромную цыганскую шаль накинула на себя бессарабская земля!
И вот цокает копытами сытый конь; мягко катится на дутых шинах высокий фаэтон; загорелый бородатый возница, лениво щелкая длинным бичом, мурлыкает какую-то свою песенку, недопетую на вчерашней гулянке. Покачиваются на кожаных подушках юные пассажиры — зеленые гимнастерки, серебряные птицы на рукавах, малиновые кубики в голубых петлицах. До аэродрома несколько километров, почему и не отдать рубль извозчику?
Вот уже скоро год, как молодой 55-й истребительный авиаполк перекочевал из Кировограда в Бессарабию. Он был сформирован 15 сентября 1939 года. В нем собрались разные Люди: и бывалые летчики и зеленая молодежь, только что вышедшая из стен училища. Как часто бывает в таких случаях, полк долго жил шумным и беспокойным биваком.
Летчики гордились тем, что их 55-й одним из первых получил новые скоростные истребители «МИГ-1». Говорили, что в боях на большой высоте, до восьми тысяч метров, им нет равных во всем мире. До этого летали на старых машинах — сначала на «доисторических» «И-5» и «И-15-бис», потом получили курносые «И-16», прославившиеся в боях в Испании, но с тех пор уже устаревшие. «МИГи» были доставлены в полк совсем недавно, в апреле, но летчикам так не терпелось овладеть ими, что, работая с превеликим энтузиазмом, почти все уже не только изучили новый самолет, но и успели полетать на нем.
Работали в полку много, приходилось заниматься и не своим делом: в Бельцах раньше не было авиационной базы, поэтому летчикам пришлось помогать строителям. Они часто устраивали воскресники, субботники: надо было побыстрее забетонировать взлетно-посадочную полосу, построить бараки, вымостить шоссе к аэродрому.
Жили летчики пока что в юроде, на частных квартирах, столовались в веселых молдаванских ресторанах с шумливыми, темпераментными музыкантами и дешевым бессарабским вином.
Командир полка майор Иванов, лихой мастер воздушной акробатики и поэт в душе, по вечерам читал друзьям наизусть целые главы из пушкинских поэм, а иногда и собственные стихи. Втайне майор считал себя неудачником: сколько раз просился добровольцем на боевые дела — не пустили ни в Испанию, ни в Монголию, когда шли бои на Халхин-Голе. Это очень обижало его, но он старался не подавать виду и скрывал свою тоску под напускной веселостью.
Командир полка, конечно, отдавал себе отчет в том, что, в сущности говоря, уже пора было бы завести более жесткие порядки, подтянуть воинскую струнку. Но, видя, что летчики летают и учатся неплохо, не спешил, выжидал, пока люди еще ближе узнают друг друга, пока накрепко завяжутся узы воинского братства...
Фаэтон уже перекатился через мост, и теперь копыта коня глухо стучали по грунтовой дороге. В такое погожее утро не хотелось думать ни о чем серьезном. И вдруг широкоплечий старший лейтенант с волевым угловатым лицом, озаренным ясными серыми глазами, сказал, продолжая мысль, которая, видимо, не давала ему покоя:
— А что, если он меня потащит вниз?
Летчики переглянулись.
— Ты о ком, Саша?
— О ком? Конечно, о противнике! Представьте себе: они завязывают бой и уводят нас на низкие высоты. На семи тысячах метров я на «МИГе» — бог. А если мне придется драться на двух тысячах? На тысяче? На бреющем? А? Ведь мотор у меня высотный!..
Он говорил глуховато, отрывисто. Его лицо горело румянцем. От этого на переносице заметнее выделялась белая отметинка — давний след удара, полученного на боксерском ринге.
Его спутники заулыбались.
— И охота тебе, Покрышкин, в эту погоду о таких вещах думать! Пусть о них начальство беспокоится. Тебе же говорили, что «МИГи» будут применяться во взаимодействии с другими машинами. Те будут внизу, а ты, как бог Саваоф, — над облаками.
Но Покрышкина трудно было урезонить, он стоял на своем.
— Где эти другие машины, не знаю. А вот представь себе, что мы сегодня начинаем бой. На нашем аэродроме одни «МИГи» да устарелые «ишаки» и «чайки». Так что же ты прикажешь делать, Соколов, а?
Соколов пожал плечами.
— Если бы да кабы! Экий ты философ, Сашка! Прикажут — полетим! Полетим — будем драться! Будем драться — собьем! Ведь «МИГ» — зверь в сравнении с «ишаком». А было время, в Испании и на «ишаках» «мессершмиттов» били!
— Так-то оно так... — буркнул старший лейтенант. — Ты думаешь я «МИГа» хуже твоего знаю?
И он опять замолчал, уйдя в себя.
Двадцатишестилетний летчик Александр Покрышкин пришел в полк в конце 1939 года. Одни относились к нему с уважением, другие, услышав его имя, пожимали плечами. Он был неразговорчив, резковат, с людьми сходился не сразу, как-то исподволь прощупывал их, прежде чем подружиться. Его можно было вдруг встретить в компании лихих, веселых ребят, которые не лезли в карман за словом и любили покуролесить. Но также внезапно он мог уйти, запереться в комнате и часами сидеть наедине с книгами.
Увлекался Покрышкин радио, возможностями его использования в бою. Некоторые ветераны истребительной авиации пренебрегали радиосвязью. «Только мешает этот лишний шум, — говорили они. — Летчик в полете должен прислушиваться к мотору. Мотор — это сердце, это все. А тут тебе на ухо кто-то бормочет, что-то подсказывает, что-то приказывает. Внимание раздваивается, летчик теряет решительность. Нет, эта штука хороша для воздушных извозчиков, а не для истребителей — королей воздуха». Покрышкин решительно возражал: «Это глупо! Вы хотите драться, как дрались средневековые рыцари, в одиночку. В будущей войне наверняка нам придется воевать в строю, может быть, целыми полками, как же тогда без радиосвязи?» И он с величайшей добросовестностью изучал радиоаппаратуру.
О себе Покрышкин рассказывать не любил. Только Соколов, Миронов да Фигичев — летчики, с которыми он сблизился, знали, что жизнь у него сложилась тяжело. Вырос в большой бедной семье, рано ушел из дому и начал самостоятельную жизнь. Мечтал стать летчиком.
В 1932 году, когда Покрышкину исполнилось девятнадцать, райком комсомола послал его в Пермскую авиационно-техническую школу. Он слабо разбирался в авиационных терминах, поэтому слово «техническая» скользнуло мимо его внимания. И когда в Перми узнал, что ему суждено не летать, а обслуживать самолеты на земле, то пережил это как большую трагедию. Но служба есть служба. По окончании школы Покрышкин был направлен в Краснодар техником звена авиасвязи 74-й стрелковой дивизии и долго тянул там свою солдатскую лямку, регулярно два раза в год подавая рапорт о зачислении в школу пилотов и так же регулярно получая отказ: говорили, что техники нужны так же, как летчики, а он — хороший техник.
