Батов прошел в расположение пулеметной роты, огляделся, выбирая место поудобнее, ослабил ремень, поднял воротник шинели и привалился к одной из палаток, положив на ее край голову.
Усталость скоро взяла свое, и Батов уснул.
В неглубоком ложочке дымит батальонная кухня. Туда и оттуда по тропинкам, успевшим уже обозначиться на обжитом месте, идут с котелками солдаты. Туда — с пустыми, обратно — с наполненными пахучим, аппетитным супом. В крышках несут горячую гречневую кашу, залитую сверху маслом.
Лес еще не проснулся, дремлет, охваченный синеватой прозрачной дымкой.
Солнце, еле поднявшись над землей, осветило ясное голубое небо, в лесу стало светлее. Но солнечные лучи еще не могут пробиться сквозь лес. Здесь пока царит тень. Где-то далеко слышится перестрелка.
Темно-зеленый погон на плече Батова покрылся мельчайшими серебристыми капельками росы. Звездочка и просвет на нем почти не выделяются.
Жаринов, когда шел с пустым котелком на кухню, даже не обратил внимания на незнакомца. На обратном пути, поворачивая к своей палатке, внимательно присмотрелся к спящему и признал в нем офицера.
— Кажись, к нам и командир прибыл, — сказал он, присаживаясь к разостланной шинели и вытаскивая из-за обмотки складную ложку.
— Где, Ларионыч? — полюбопытствовал Орленко. — Ты видел его?
— А вон у той палатки спит.
Орленко резко поднялся. Широкий и головастый, он бойко, словно колобок, покатился в ту сторону, куда показывал Жаринов.
Возвратясь через минуту, Орленко разочарованно сообщил:
— Тю, какой же то командир! По-моему, из детского саду хлопчик.
— О ком ты, Орленко? — послышался из соседней палатки голос Дьячкова.
— Да, видать, командира второму взводу ночью подкинули. Вон тамочки спит.
Дьячков отправился взглянуть на своего нового товарища. Жаринов посмотрел ему вслед, положил поперек котелка ложку, вытер ладонью усы и назидательно проговорил:
— Перестал бы ты зубоскалить, Орленко! Он, молодой-то, может, из ранних. Другой зажмет похуже старого. Наш-то вон тоже молод...
— А я, Ларионыч, молодых не боюсь. Сам не старый.
Лицо спящего было накрыто пилоткой, руки засунуты в рукава, воротник шинели поднят, ноги поджаты. Дьячков присел возле него, поднял пилотку и увидел розовое круглое мальчишечье лицо с чуть-чуть курносым носом и припухшими свежими, как у девушки, губами. Густые светло-русые волосы спутались. Волнистая прядь упала на широкую выгоревшую бровь.
Дьячков легонько похлопал пилоткой по волосам спящего — открылись голубые прозрачные глаза. Батов повернулся на спину и вытянулся во всю длину.
— Здравствуй, сынок! — усмехнулся Дьячков.
Батов торопливо протер глаза, сел и с вызовом уставился на человека, назвавшего его сынком.
— Здорово, батя! — ответил он, усмехнувшись. — Только усы, кажется, что у сынка, что у бати, одинаковые.
— Ну, усы — дело такое: перестал брить, они и вырастут. Давай лучше знакомиться. Командир третьего взвода первой пульроты Николай Дьячков.
— Алексей Батов. Значит, воевать вместе будем. Где найти ротного?
— Пойдем, покажу...
— Глянь, Ларионыч, наш-то повел того пионера к начальству, — ложкой показал Орленко.
— И чего ты над ним потешаешься? — недовольно крякнул Жаринов. — Смотри: он повыше нашего. А сам-то ты вместе с пилоткой до плеча ему не дотянешься.
— А он и в плечах ладный, — согласился Орленко. — Да лицо совсем детское и красного галстука не хватает; вожатый — и только!
Старший лейтенант Седых и командир первого взвода рядовой Грохотало завтракали на разостланной плащ-палатке. Рядом возился с котелками узкоглазый солдат. Видимо, ординарец.
В двух шагах от плащ-палатки Батов остановился, вытянулся и вскинул руку к виску.
— Товарищ старший лейтенант...
— Все ясно, товарищ младший лейтенант, — с усмешкой остановил его Седых. — Присаживайтесь вот сюда, познакомимся, а потом и позавтракаем вместе.
— Мне бы умыться, — спохватился Батов.
Ординарец с готовностью достал из мешка флягу с водой, полотенце, мыло. Пригласил новичка за палатку.
— А как же вас звать? — полюбопытствовал Батов, сбросив шинель, завернув рукава гимнастерки и подставляя пригоршни под струйку воды.
— Валиахметов, — последовал ответ.
— Это — фамилия, а имя?
Солдат смутился так, что румянец проступил даже сквозь смуглую кожу лица. Глаза сделались еще уже.
— Моя имя совсем нехороший.
— А все-таки?
Валиахметов несколько оправился от смущения и выпалил:
— Валей Абдулзалим-оглы Валиахметов.
Полного имени Батов, конечно, не запомнил, но когда вытирался полотенцем, несколько раз повторил: «Валиахметов, Валиахметов...», потом у него получилось — вали, Ахметов.
— Ну, что ж, — сказал он серьезно, — Ахметы пускай себе живут, а фрицев валить будем.
Валиахметов не сразу понял смысл этих слов, но, поняв, рассмеялся, резко выпрямился, звякнул двумя орденами Славы.
Заканчивая завтрак, Батов поднес к губам кружку, подставленную ординарцем, думая, что в ней чай. Однако из кружки пахнуло хвойным отваром.
— Что за напиток?
— Это, брат, нас доктор Пикус от всех болезней таким напитком оберегает. Пей больше — здоровей будешь! — засмеялся Грохотало.
— А как вас зовут, Грохотало? — поинтересовался Батов. Ему не терпелось побольше узнать о товарищах.
— Фамилия у меня громкая, а имя еще интереснее. Слушай: Аполлинарий Серапионович. Ясно?
— Вполне, — улыбнулся Батов.
Но ему совсем не было ясно, почему командир первого взвода — солдат, почему он держит себя вольнее, свободнее, чем другие. Еще никто не называл Батова на «ты», чувствуя некоторую стесненность первого знакомства, а Грохотало сделал это очень просто и естественно.
— Валиахметов, — сказал Седых, отодвигая кружку и растянувшись тут же на плащ-палатке, — давай сюда Боброва. — И уже вдогонку ординарцу крикнул: — Пусть построит взвод, приготовит к передаче и доложит.
Минут через десять пришел Бобров.
— Товарищ старший лейтенант, — отчеканил он, — второй взвод к передаче готов.
Седых кивнул головой Батову, тот вскочил, и они вместе с Бобровым пошли к взводу.
— А чего передавать-то? — недовольно ворчал дорогой Бобров. — Люди — вон они, все налицо. Никто не убежал и не убежит. Я уж раз десять передавал и ни разу не принимал его, взвод-то.
Батов ничего не ответил: волновался. Сейчас он встретится с теми, с кем придется делить все: и дела, и отдых, и хлеб. От них зависит многое, и он, Батов, за них в ответе. Командир должен быть отцом или, по крайности, старшим братом своих солдат. Но что делать, если этому «отцу» еще не исполнилось и девятнадцати? Правда, вот-вот исполнится, но ведь не станешь всем объяснять это.
Он, этот командир, даже не обстрелян. А среди солдат большинство — бывалые воины, знающие такие воинские «секреты», каких никогда не узнаешь ни в каком училище.
Увидев построенный для передачи взвод, Батов невольно улыбнулся. В училище он привык видеть взвод в два раза больше.
«Сколько же их было вчера?» — подумалось Батову.
Сверив количество людей по списку, новый командир перестроил солдат в одну шеренгу, подошел к правофланговому.
— Будем знакомиться по-настоящему, — сказал он. — Прошу называть фамилию и должность.
— Сержант Чадов, наводчик первого расчета, замещал командира отделения старшего сержанта Боброва, — шустро ответил правофланговый. Это был высокий темно-русый юноша с тонким лицом и узкими плечами.
— Откуда вы, Чадов?
— Вологоцкой, — так же быстро выпалил Чадов, чуть-чуть поведя плечом и сверкнув на солнце начищенным орденом Славы.
— Давно на фронте?
— Третий месяц пошел.
— Ранен?
— Нет.
Рядом с Чадовым стоял плотный солдат с крупным круглым лицом, но ростом ниже Чадова.
— Вы? — указал на него Батов.
— Я-то? — против ожидания, солдат заговорил тоненьким голоском. — Солдат Чуплаков, числюсь вторым номером первого расчета.
И только теперь Батов заметил, что следующий очень похож на отвечавшего, и повернулся к нему. Тот не заставил себя ждать.
— Солдат Чуплаков, подносчиком числюсь в первом расчете, — ответил он, несколько растягивая «о», как и первый Чуплаков.
— Вы братья?
— Нет, не братья мы. Однофамильцы.
— Откуда?
— Из-под Кирова мы оба. Раньше-то вятскими прозывались. Из одной деревни мы, из Чуплаков, — продолжал солдат, еще сильнее подчеркивая особенности своего говора. — Его отец да мой на одном солнышке онучи сушили, а его мать да моя мать из одной речки воду носили — вот и родня.
В строю засмеялись.
— Давно воюете? — спросил Батов, стараясь не обращать внимания на смех.
