В первый день войны всех перевели на казарменное положение. На второй день закрыли дивизионные курсы командиров звеньев. Мы получили назначение в 276-й ближнебомбардировочный полк, базировавшийся в Тихорецкой. Через два дня в полк поступило несколько СБ. На построении полка мы впервые увидели его командира – майора Еськова. Это был среднего роста полный блондин с редеющими волосами. Открытое, добродушное лицо. На груди – два ордена Красного Знамени и медаль «XX лет РККА». Значит, командир сражался в небе Испании, это укрепляло веру в него, повышало авторитет, Командиром нашей эскадрильи оказался капитан Ширяев Всеволод Александрович.
– Старые знакомые! – радостно приветствовал он Амбарнова, Вшивцева и меня.
– А где четвертый?
– Младший лейтенант Спиридонов назначен в другой полк, – доложил я.
– Итак, начнем полеты, товарищи летчики, – сразу перешел к делу капитан Ширяев.
– В эскадрилье всего три самолета. Так что экипажи будут летать по очереди. Начались полеты. Три СБ не знали отдыха. Менялись экипажи, и самолеты снова и снова поднимались в воздух. Прибыло очередное пополнение – выпускники Таганрогской школы военных летчиков, и сразу же подключились к полетам. В моем звене летчиками двух экипажей были сержанты Жашков и Ныров – таганрожцы. Ныров – почти двухметровый здоровяк. В эскадрилье шутили: такому, чтобы идти в воздушном строю на уровне с командиром, надо держать удвоенное принижение. В каждом полете участвовал комиссар Дроздов. Как летчик, он присматривался к нам, давал советы, часто беседовал с комиссаром нашей эскадрильи политруком Ислямом Сатаевичем Сатаевьш. Однажды после полетов мне сообщили: вызывает комиссар полка. «Зачем это я ему понадобился?» – недоумевал я, перебирая в уме события последних дней. А они были наполнены полетами, занятиями на земле, сколачиванием экипажей и звена. Выслушав доклад о прибытии, Дроздов пригласил сесть. И сразу ошарашил:
– Есть предложение назначить вас комиссаром эскадрильи…
Меня комиссаром? Справлюсь ли? Ведь комиссар – душа коллектива, правая рука командира. Дроздов ждет ответа. Что сказать? Образование у меня чисто летное, опыта работы с людьми мало… Да и коммунист я молодой… В партию меня приняли в летном училище в январе 1941 года. Кроме комсомольской организации, рекомендации дали командир звена Русаков и комиссар эскадрильи Вергун; на всю жизнь запомнил я фамилии этих людей, доверие которых всегда старался оправдать. Так что в первые месяцы войны мой партийный стаж был очень мал для ответственной комиссарской должности. Но Дроздов не считал это помехой. «Главное – убеждение, вера а дело, на которое идет священная воина, – говорил он. – Поедете на курсы комиссаров».
На курсах собрались в основном инструкторы из летных училищ. Из боевых летчиков я там оказался один. После нескольких недель учебы командование сочло необходимым вернуть меня в полк. Забегая вперед, скажу, что хотя штатным политработником мне не суждено было стать, я всегда испытывал интерес к партийно-политической работе с людьми, часто в отсутствие комиссара Сатаева выполнял его обязанности, почти все годы войны избирался в состав партийного бюро части. Когда я вернулся в полк, там произошли большие изменения. Ушел на фронт один из полков дивизии, укомплектованный самолетами из других ее частей. И мы стали «безлошадными». Улетели на фронт комиссар Дроздов, капитан Маяцкий. А через несколько дней пришло сообщение: наш капитан, любимец полка, сгорел в небе где-то под Полтавой. В один из пасмурных октябрьских дней, когда облачность была довольно низкая, над Тихорецкой появились какие-то самолеты. Наша эскадрилья как раз находилась в бане. Зашел дед-банщик, спросил:
– Хлопцы, вы – люди военные, гляньте: не герман ли летает?
Хлопцы посмеялись над опасением деда. И напрасно. Внезапно раздался пронзительный свист, затем – оглушительный взрыв. В бане вылетели стекла, ребята бросились к выходу, впопыхах стали одеваться. Ноги не сразу попадали в штанину, под сапогами хрустело стекло. А взрывы тем временем, отдаляясь, следовали один за другим. Подбежав к казарме, мы не узнали ее: стены иссечены осколками, окна без стекол, во дворе толовым дымком курятся черные воронки. На дорожке лежит летчик. Прильнул ухом к земле, словно прислушивается к ней. Легкий ветерок шевелит русые кудри, на совсем юном бледном лице застыло удивление. Вокруг молча столпились солдаты, командиры.
– Во время бомбежки, если не успел укрыться, нужно не бежать, а падать на землю, – прерывая тяжелое молчание, произнес старший лейтенант Устинов, имевший опыт войны с белофиннами…
Это был первый урок войны, первая ее жертва, увиденная нами. Через несколько дней в пешем строю мы покинули Тихорецкую и отправились по направлению к городу Кропоткину. Шли быстрым шагом, гимнастерки потемнели от пота. Привалы были вынужденными: в воздухе то и дело появлялись разведчики противника. Скрываясь в лесопосадках и хлебных стогах, мы с ненавистью и гневом смотрели на крестатые самолеты, шнырявшие над кубанскими полями и дорогами. В Кропоткине среди дня гитлеровцы начали бомбежку. На станции полыхали здания, вагоны, цистерны с бензином, были убиты десятки людей.
– Ну, подлецы! Ну, погодите! – Сергей Вшивцев плотно сжимает губы. – Скоро мы вам покажем…
В Кропоткине мы увидели уходившую на задание девятку СБ. Возвратилась же только четверка. Наступил праздник 24-й годовщины Великого Октября. До войны в этот день на Красной площади проводился парад, выступал И. В. Сталин. А теперь немецко-фашистские войска угрожали столице нашей Родины. Как-то сейчас там? Десятки голов прильнули к радиоприемнику. Сквозь шум помех, речитатив морзянки донесся спокойный и уверенный голос Верховного Главнокомандующего. Мы жадно ловили каждое слово. Речь Верховного вселяла надежду, бодрила, звала к действиям. Хотелось верить, что там, в Москве, знают что-то такое, что неизвестно нам. Да, будет праздник на нашей улице! Радовал и парад на Красной площади. Значит, жива наша столица! И ничто не смогло нарушить ее обычного распорядка.
Из Кропоткина едем на Махачкалу, в порт на западном берегу Каспийского моря. Оттуда наш путь лежит в Астрахань, в устье Волги. Когда посмотришь на карту, то до Астрахани, если идти вдоль западного побережья Каспия, четыреста сорок километров, т. е. около двух суток пути. Но наш колесный пароход «Коллонтай» взял курс на юго-восток и, пересекая Каспийское море, пошел на Красноводск. Это нас озадачило. Значит, отправляемся в Среднюю Азию и конечный путь будет иным?
Трое суток пароходик боролся с ноябрьским буйством Каспия. Большинство из нас впервые познакомилось с морем, да еще в такое неподходящее время. Некоторые «воздушные волки» уже к концу первых суток повисли с серо-зелеными лицами у бортов. А на третьи сутки почти все пассажиры лежали в трюмах, обессиленные, изнуренные болтанкой. И только команда да несколько наших товарищей твердо держались на ногах. Что касается нашего командира – капитана Ширяева, то он проявил такую выдержку и стойкость, что его авторитет еще более повысился. За время этой изнурительной поездки мы прямо-таки полюбили всегда корректного, внимательного, заботливого Всеволода Александровича. Поразил нас и комиссар Сатаев. Он родился и вырос в казахских степях, на море раньше никогда не бывал, и вдруг такая устойчивость, невосприимчивость к водной стихии. Может, это сила духа, воли? Как бы там ни было, но после каспийской одиссеи мы убедились: наши командиры – люди мужественные, достойные самого большого уважения. А тот, кто был на фронте, знает, как много значила вера в командира для успеха в боевых делах.
Дальнейшая наша жизнь подтверждала это неоднократно. Наконец-то ступили на земную твердь. Здесь нас ждали товарные вагоны с дощатыми нарами. В маленьких вагонных оконцах замелькали песчаные дюны Каракумов, колючие кусты саксаула да песчаной акации. Поезд шел на Ашхабад. Но вот наш эшелон повернул на Ташкент, а оттуда взял направление на север, через весь Казахстан. Теперь уж появились самые фантастические предположения. Слух об Астрахани давно был забыт. Но когда на двадцатые сутки пути, оставив позади Уральск, мы стали с северо-востока подъезжать к Астрахани, вспыхнул спор о целесообразности такого окружного вояжа. По мнению многих из нас, куда проще и ближе было из Махачкалы проложить курс прямо на Астрахань. И все-таки самая очевидная истина порой может быть ошибочной. В этом мы убедились, когда прибыли наконец на место назначения. Мы узнали, что командование испробовало и более простой, как казалось многим, вариант. Перед нашим отъездом из Махачкалы ушел корабль прямо на Астрахань. И очутился в ледовом плену. На борту – сотни пассажиров: беженцев, военных. Закончились продукты и пресная вода. Надежда на помощь была ничтожна, ледоколов не было.
