Василий Юксерн - Атаманыч

Молодой лейтенант поправил ремень, одернул гимнастерку и негромко постучал в плотно прикрытую, крашенную масляной краской дверь кабинета командира полка.

— Войдите, — послышалось в ответ.

Лейтенант толкнул дверь и переступил порог.

— Товарищ подполковник, полковой патруль задержал неизвестного! — доложил он сидевшему за столом и читавшему какие-то бумаги пожилому офицеру.

— Отведите задержанного к начальнику штаба, — распорядился подполковник, не поднимая головы от бумаг.

Лейтенант козырнул, но не ушел. Немного помявшись, он смущенно добавил:

— Мы хотели было доставить его к начальнику штаба, а он не идет. «Я, говорит, хочу видеть подполковника Урманова и разговаривать буду только с ним. Больше ни с кем».

Подполковник поднял голову и удивленно поглядел на лейтенанта.

— Скажите, Сидоренко, а кто такой этот неизвестный?

— Да мальчонка какой-то лет четырнадцати-пятнадцати.

— Мальчик? — переспросил подполковник. — Ну что ж, приведите его сюда.

Через несколько минут в кабинет подполковника Урманова, командира одного из полков Советской Армии, стоявших на Северном Сахалине невдалеке от государственной границы, вошел задержанный полковым патрулем неизвестный.

Это был невысокий русоголовый парнишка в белой рубашке и холщовых брюках. Он еще не остыл от недавнего спора: на его щеках горел румянец, а в голубых глазах светилось торжество.

Подполковник с любопытством разглядывал мальчика.

Парнишка переступил с ноги на ногу, потом вытянулся, как по команде «смирно», и срывающимся мальчишеским голосом отчеканил:

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться!

Подполковник чуть улыбнулся и кивнул головой:

— Обратитесь.

Подполковник Урманов производил впечатление человека сурового: черные густые брови, сдвинутые на переносице, глубоко посаженные блестящие черные глаза, пристальный, пронизывающий взгляд. Но, уловив улыбку в его взгляде, мальчик вдруг тоже улыбнулся и, шмыгнув носом, заговорил совсем не по-военному:

— Вы не ругайте меня, товарищ начальник… Мне очень к вам надо…

— Ладно, ладно, не буду ругать, — засмеялся Урманов. — Но кто ты, откуда? Как ты сюда попал?

Попасть в штаб действительно было нелегко. Кругом дремучие, непроходимые леса, глубокие овраги, высокие каменистые горы, топкие болота. Здесь редко можно встретить штатского человека. Да и не положено тут ходить посторонним: государственная граница всего в трех километрах.

Слова подполковника, а еще больше тон, каким они были сказаны, приободрили мальчика, и он вздохнул с облегчением:

— Я из Онора. Из села Онор. Фамилия моя Ковальчук, Миша Ковальчук. А еще ребята зовут меня Атаманычем.

— Атаманычем? Как же понимать это прозвище?

Миша смутился и опустил глаза.

В эту минуту загудел «зуммер» полевого телефона, и Урманов снял трубку.

— Да, я слушаю.

Миша не слышал, что говорил подполковник, он напряженно думал, что бы ответить Урманову, и ничего не мог придумать.

Тем временем подполковник кончил разговор, положил трубку на рычаг и снова повернулся к мальчику:

— Ну что же ты молчишь? Может быть, это тайна?

— Что — тайна?

— Почему товарищи прозвали тебя Атаманычем.

— Да нет… не тайна… Просто, когда мы с ребятами играли в войну или в казаки-разбойники, они меня всегда атаманом выбирали… Вот и прозвали так…

— Понятно, — сказал подполковник. — Ну, а как же ты сюда дорогу нашел?

— Мы на Октябрьские праздники к вам с концертом самодеятельности приезжали, когда я еще в пятом классе учился. Помните?

— Это же было года два назад! И ты с тех пор дорогу запомнил?

— Чего ж тут такого? Конечно, запомнил.

— Так. Ну, о чем же ты сейчас со мной собираешься разговаривать?

— Товарищ подполковник, возьмите меня в армию… Мне очень надо… Я хочу мстить фашистам…

— Вот оно что… Но ведь ты же еще очень мал.

— Товарищ подполковник, я не маленький… У меня рост такой… Мне уже пятнадцатый год!

— Что же ты будешь делать в армии?

— Все, что прикажут. Как Александр Полетаев.

— Кто?

— Александр Полетаев — пионер из Ленинграда. Про него в «Пионерской правде» писали. У него в блокаду родители погибли, а он пошел на фронт. Был разведчиком: в тыл к фашистам ходил.

— Но ведь это было на Западе, — пристально глядя на Мишу, задумчиво проговорил подполковник, — там идет война, а у нас тут, на Востоке, никакой войны нет.

— Войны нет, а враги есть. Самураи — такие же фашисты.

— Да, ты правильно говоришь: самураи не лучше фашистов… А стрелять ты умеешь?

— Умею! — радостно воскликнул Миша. — Я по стрельбе из мелкокалиберной в нашей школе первое место занял. В прошлом году Кировский райсовет Осоавиахима меня даже почетной грамотой наградил. Она у меня тут, с собой…

Миша сунул руку в карман, потом в другой, потом растерянно пошарил за пазухой и, взглянув на подполковника, залился краской.

— Вот растяпа, дома оставил… — пробормотал он. — Все время с собой носил, а тут забыл, дурная голова!..

Мальчик был смущен и огорчен.

— Ладно, Атаманыч, не горюй, — сказал подполковник. — Мы и без грамоты сможем проверить, как ты стреляешь. Ты мне вот что скажи: есть хочешь?

— Нет, не хочу… Я обедал… — тихо ответил мальчик и покраснел еще больше.

— Когда же ты обедал, вчера? — улыбнулся Урманов.

Миша ничего не ответил. По правде сказать, он и вчера не обедал, и вообще уже сутки ничего не ел. Подполковник все понял и так.

— Сейчас прежде всего мы тебя накормим, — сказал он Мише.

— А в армию возьмете?

— Такое дело сразу не решишь, — ответил подполковник. — Тут подумать надо, посоветоваться. Кроме того, ведь тебе учиться надо. Ты, как я понимаю, седьмой класс кончил?

— Седьмой.

— Ну вот. Тебе же дальше надо учиться. А потом, что твои родители скажут? Небось с отцом-матерью не посоветовался?

— У меня никого нет, — тихо проговорил Миша. — Отец на фронте погиб, а мать умерла… Отец у меня был танкист, майор… Весной мы от него получили последнее письмо. Он писал, что немцы бегут во все лопатки, так бегут, что за ними поспевать трудно. А потом от него долго не было писем, и уж осенью пришло извещение… — На глазах у Миши показались слезы, но он, тяжело вздохнув, продолжал еще тише: — Мать тогда в больнице лежала… Она и раньше часто болела, а тут совсем слегла… и умерла…

Миша всхлипнул. Теперь слезы текли у него по щекам, и он не мог их сдержать.

Подполковник глубоко вздохнул. Из окна кабинета открывался красивый вид. Был вечер. Заходящее солнце золотило вершины далеких сопок. Но Урманов не замечал ни солнца, ни сопок, ни всей этой красоты. Он быстро подошел к мальчику и прижал его голову к своей груди:

— Ладно, успокойся, Атаманыч… Слезами горю не поможешь… И помни: герои не плачут. Сейчас ты пойдешь пообедаешь, а вечером мы еще поговорим с тобой.

Подполковник нажал кнопку звонка. В кабинет вошел молодой лейтенант.

— Товарищ Сидоренко, — приказал подполковник, — проводите мальчика в столовую и скажите, чтобы его накормили.

— Есть! — ответил лейтенант.

Когда мальчик с лейтенантом вышли, подполковник снова сел за стол. Он читал лежавшее перед ним донесение, но мысли его были далеко.

…Перед войной Урманов служил в Белоруссии. В мае сорок первого года его перевели в другой военный округ, он выехал к месту назначения, а семья осталась пока в Минске — жена и сын Юрик… Потом началась война, и вот уже четвертый год, как подполковник ничего не знал об их судьбе. Может быть, они погибли, может быть, успели уйти на восток… А может быть, его Юра пришел в какую-нибудь воинскую часть, как этот Атаманыч?

Подполковник вызвал начальника штаба и дал ему указание связаться с Онорским сельсоветом и запросить справку о Мише Ковальчуке.

В Оноре Миши Ковальчука хватились не сразу. На другой день, после того как он ушел из села, с районного сбора пионервожатых возвратилась домой Мишина одноклассница Нина Светлова.

Они с Мишей дружили, и поэтому Нину удивило, что он не вышел ее встретить и даже не пришел узнать про сбор.

Сначала Нина немного обиделась, но потом забеспокоилась, уж не заболел ли он.

Когда Нина подошла к Мишиному дому, то первое, что бросилось ей в глаза, был большой замок на дверях и заложенный за накладку листок белой бумаги.

Нина достала из-за накладки листок и развернула его.

Это была коротенькая записка: «Не ищите меня. Прощайте. Миша Ковальчук — Атаманыч».