— Новость очень плохая, — Саша держит паузу как хороший актер, дожидаясь, пока утихнут смешки за столом.
— Захоронение будет шестого числа…
Отлично. Замолкли все. Тишина мертвая.
Обычно, захоронения весной всегда восьмого мая. Перед Днем Победы. Вахта заканчивается в этот день.
— А с-смысл в чем? — Юра первым озвучил общий вопрос.
— Смысл, Юрий Тимофеевич, в том, что восьмого числа на торжественные мероприятия, посвященные Дню Победы приедет кто-то из на наших снусмумриков, — и Саша ткнул пальцем в тент.
— В смысле, Валька Матвиенко, что ли? — не понял Еж.
— Нет. Кто-то из президентов. Этот или тот — не знаю. Захоронение переносится на шестое — в целях безопасности. Поисковикам просили передать, чтобы носа не показывали из своих палаток. Иначе будут проблемы. Большие.
— Понятно. Как обычно — мы тут лишние, — это командир из Архангельска-Северодвинска голос подал. — Мы значит тут в грязи, сырые, голодные копаем, а эти. Это же нельзя так оставить, он же, они же…
И завел речь на тему, что кто-то предал Россию.
Это он любит.
Зато не любит Саша. И я тоже не люблю эти глупые разговоры. Если тебе не нравится что-то — иди и делай. Что делать? А я откуда знаю? Я тоже не знаю. Но сидеть и возмущаться на нетрезвую голову — более чем глупо. Или и закладывай фугас направленного действия. Одного сегодняшнего склада хватит на весь кортеж, вне зависимости от бронированности лимузинов.
И тут меня осеняет.
Они же нас боятся.
Нет, не только Снусмумрики. И не только поисковиков. Все они всех нас боятся. Не мы их — они нас. И мне вдруг становится приятно.
Меня — уставшего, грязного, мокрого, — они — довольные, сытые, толстые — они меня боятся. Потому что мне уже нечего терять. Почти нечего. Кроме своей семьи. И мне становится понятно, почему унижая свой народ правой рукой, левой они поощряют культ семьи — материнский капитал и все такое. Потому что человек, любящий свою семью будет держаться за нее. Это последний якорь в государстве, которое относится тебе как к рабу. Они не понимают одного. Того, что мы когда-нибудь снимем и этот якорь — зажмуримся и пойдем отвовевывать для своих сыновей нормальную жизнь.
Жизнь, в которой их внуки не будут их искать дедов, брошенных на мусорных свалках. Жизнь, в которой можно работать, а не зарабатывать. Где не нужно быть эффективным, а можно быть полезным. Где можно уметь, а не иметь.
Чего это меня на философствование-то потянуло?
— Машина за останками придет пятого в обед, — продолжает Саша. Мне его жалко. Потому что он сам понимает маразм происходящего, но ничего сделать не может.
— А дальше?
— А дальше оставаться в лагерях…
— Саш, работать-то можно?
Мать твою… Можно ли хоронить людей?
— Разрешения до какого числа?
Администрация Кировского района Ленинградской области выдает разрешения на 'земляные работы'.
— Пятнадцатое.
— Шестнадцатое.
— Четырнадцатое.
Голоса вразнобой. Командиры сообщают — до какого числа они получили разрешение на поиск. Кто как просил — все, на всякий случай, 'напопозже'.
— А с найденными что делать?
— Как обычно, времянки.
Времянка… Нашли. Похоронить их не имеем права. Складываем останки в полиэтиленовый мешок. И снова закапываем около стоянки. На следующий год похороним. Когда можно будет. Когда чиновники разрешат.
Теперь понимаете, почему я все 'чернею' и 'чернею'?
Я не могу, не имею морального права хоронить только тогда, когда мне разрешат. Я имею право похоронить ребят тогда, когда я их нашел. Вернее, не так. Ребята имеют право лечь в домовины в любое время года и суток. Когда ОНИ захотят. А никак не хемули со снусмумриками. Потому что если бы не ребята — лунтики и пунтики сейчас работали бы оскопленными евнухами на фермах Тысячелетнего Рейха. Если бы вообще родились… Не помнящие родства и помнить не желающие… А ведь у одного из наших Главных деда тут нашли пару лет назад. Именно здесь. Под Синявино. Но ему, похоже, все равно.
А потом разговор идет об обычном — кто, где и как работает. Нормально работаем. Кто-то десять бойцов поднял. Кто-то еще ни одного. Саша подбивает итоги — на второе мая всей экспедицией подняли уже сто двенадцать бойцов. Опознанных мало. Очень мало. Один.
Грустно от этого. С другой стороны — это же не грибы. Они не растут снова и снова. И то, что каждый год их становится все меньше — это наша работа. Только я не представляю — как мы будем жить после этого Дня? Это как с солдатами. Воюешь, мечтаешь вернуться домой, дожить до Победы. Доживаешь. Возвращаешься. А дальше-то что?
А дальше надо жить тихой мирной жизнью. Где места для подвига гораздо больше. Где подвиг — не одноразовый рывок на амбразуру, а нудный и рутинный — ежедневный! — труд. Причем, как правило, никем неоцениваемый.
А ведь многие, из тех, кто вернулись — таки не смогли перестроиться. Может быть, потому что ничего не умели, кроме того, как убивать.
Так-то это страшно. Двадцатилетний пацан, который только и умеет — как правильно убивать. А ведь в мирной жизни нужно совершенно другое… И некому тебя научить этой самой мирной жизни.
У нас всех попроще. На войну мы ездим как в отпуск. Кто-то раз в год, кто-то два. Это здесь мы — Змей, Еж, Буденный, Белоснежка, Мать…
А дома мы — юрист, инженер, журналист, спасатель, педагог…
Так что все нормально с нами будет. Наверное. Если сможем остаться людьми, а не функциями.
Собственно говоря, на этом совет и заканчивается. Командиры разбредаются по своим отрядам, с привычной злобой ругая все и вся.
Сашка остается ночевать у нас. В землянке места достаточно. И мы идем к Ваське со Степой.
Там как раз решают — куда идти завтра.
Питерские предлагают идти на поле за дорогу. У них минаки классные — до пяти метров в глубину берут. А поле это — перепахано было после войны. Вместе со всем железом и людьми.
После первой же вспашки трактористы местного колхоза отказались там работать. После нескольких подрывов.
Если выстроиться цепочкой — можно пройти по этому полю — пять километров в длину, пять в ширину — и просто пособирать кости с земли. В прошлом году прошли через него наискосок. Набрали два десятилитровых мешка костей. Где-то берцовая кость. Где-то лучевая. Где-то нижняя челюсть. Где-то ребро.
Как их всех хоронить? Как учитывать?
Никак.
Это доборы.
Есть такой термин — добор. От слова 'добрали'. Ну, например. Идешь по лесу — старый раскоп. Прошлогодний. А в отвале земли косточка сереет. Просто вот не заметили в прошлом году. Бывает такое — неаккуратно сработали. Наша вина, я знаю. А бывает, что прямое попадание — и кости по лесу разбросало. Или ногу-руку оторвало-выкинуло. Или перепахали — как на том поле… Вот это все и есть доборы. За бойца мы их не считаем. Просто вместе со всеми и хороним останочки.
— Мы на поле не можем идти, разрешения на него нет, — говорит Еж.
— Мга разрешения не дала, что ли, — удивляется Степан.
— А мы там и не спрашивали ни разу за семь лет.
Поле — в другом районе. Чтобы там поработать надо — получить разрешение уже не в Кировском районе, а в Мгинском. Граница идет прямо по дороге. Все время представляю себе, что вдруг граница бы шла по лесу. И нашли бы мы бойца, ноги которого в Кировском, а голова во Мгинском. И не имеешь права подымать то, что лежит в другой административной единице. А я не шучу. Начальник Мгинского РОВД за этим следит как за своим огородом. Караулит. Да не шучу я! Два года назад его архаровцы остановили нашего парня, только из леса вышедшего и решившего сократить путь через это проклятое поле.
Наряд его там и цепанул.
Особых страстей не было. Отделался часом в 'бобике' и заполнением протокола. Слава Богу, патронов в карманах не было. Три патрона — основание для задержания. А ежели эти патроны рабочие — основание для пяти лет лишения свободы. Это как экспертиза покажет.
Это мы все прекрасно знаем.
Но решаем идти, все же, на поле. Почему? Да потому как там мало кто копает. Потрудиться там надо. Не. Не как в лесу. Труднее. В лесу легче работать. И не из-за Эти… На Этих нам наплевать. Там…
— Может траншею завтра проверим? — подаю я голос, садясь у костра.
— А качать ее как? Там же задница.
— Как-то надо, — пожимаю плечами.
— Траншея? Какая траншея? — Сашка берет из моих рук кружку с водкой.
— Не доходя мелиоративной канавы метров триста. Перпендикулярно к речке выходит.
Сашка хлебает глоток, передает кружку дальше. Отблески костра на лицах. Дым идет вверх. Если бы не питерская природа — я бы сказал, что день завтра будет солнечный.
— А что там?
— В прошлом году двух бойцов на брустверах подняли, гильз куча, как обычно, Дед фляжку немецкую оттуда поднял. Мы тогда пытались ее перекрыть и воду отчерпать ведрами, но там ключи из дна бьют. Она наполняется, зараза, на глазах. Только сел перекурить — снова полная, — это Артем-Буденный голос подал.
