— Что там еще?
— Вас к телефону, товарищ генерал, — ответил кто-то из свиты. — Просит командир истребительного полка.
— А-а, просит? Ну, раз просит, надо идти.
Генерал нехотя поднялся, нервно поправил ремешок от планшета и сквозь молчаливо расступившуюся свиту неторопливо прошел за перегородку. Вскоре оттуда послышался его голос, и в голосе этом было всего вдоволь: и недоумение, и жалость, и раздражение, и, наконец, мягкая решимость с изрядной долей властности.
— Куда же вы смотрели? Где он сейчас? Повезли в госпиталь? Хорошо, я позвоню туда. Да, сам, лично. А кто за него поведет группу прикрытия? Думаете? Все еще? Но до вылета осталось полчаса. Что из того, что это только случилось? Когда командир полка звонит командиру дивизии, он обязан иметь готовое решение. Только так! Иначе он не командир. Да, кстати, Петр Степанович, лейтенант Логиновский тоже в группе прикрытия? Отлично, он будет со мной в паре. Передайте ему, пожалуйста, буду рад полететь с ним снова. Каким образом? Очень просто — группу прикрытия, раз такое дело, поведу сам.
В свите произошло какое-то неясное движение, видать, от удивления, а может, и от восхищения — генералы летали на фронте не каждый день.
Кирилла же решение генерала не удивило, его удивило другое: когда генерал, быстренько отдав командиру их полка все необходимые распоряжения и еще раз уточнив порядок взаимодействия бомбардировщиков с истребителями, заспешил уходить с КП, он не позабыл отыскать его глазами и кивнуть ему головой как равному.
XIVОт КП до стоянки самолетов, даже если идти не торопясь, ходу было минут пять, и Кирилл с Сысоевым решили пройтись пешком, хотя возле КП стояла дежурная машина — им не захотелось карабкаться в ее запыленный кузов и тереться там друг о друга локтями.
Сысоев подошел к Кириллу первым. Кирилл не удивился, знал, что сердиться тот долго не мог. Да и вылет был на носу, куда денешься, не будешь же и в полете играть в молчанку. А потом, не подойди Сысоев первым, Кирилл сам подошел бы к нему если не на КП, то на стоянке, да еще помог бы нацепить парашют, как он это делал уже не раз, когда чувствовал себя перед ним виноватым.
Сысоев начал с того, что заговорил о генерале.
— Ты скажи, генерал-то, а?
— А что — генерал? — прикинувшись простачком, отозвался Кирилл. — Вроде ничего особенного, дело обыкновенное.
— Ну, не скажи. Когда нас с тобой генералы прикрывали? Полковник, правда, был, не спорю, но всего лишь один раз за всю войну. А так все капитаны да лейтенанты самое большее. А тут — сам генерал, командир дивизии. Шутишь? И во сне такое не приснится.
Кирилл понимал, что Сысоеву решение генерала чрезвычайно льстило, и, хотя в душе тоже разделял его чувства, почему-то не захотел его поддержать, возможно, чтобы выдержать характер: Сысоев, как-никак, подошел к нему первым — это раз, во-вторых, этот же Сысоев, а не кто-нибудь другой, чуть ли не каждый день стращал его тем же самым генералом, как пугалом, а теперь вот разошелся, как худой самовар, и не удержишь, и поэтому ответил намеренно равнодушно и как бы удивляясь его наивности:
— Какая, Боренька, разница, кто тебя прикрывает, рядовой летчик, генерал или маршал? Лишь бы прикрывал как следует.
Сысоеву бы надо обидеться, но у него уже захватило дух.
— Маршал? — обрадованно простонал он, и его легкомысленно-веселый нос тут же как бы начал ловить в воздухе этого маршала с его маршальскими запахами. — Неужели это возможно? Вот бы дожить до такого вылета! Представляешь, мы с тобой на нашей славной «семерке», а в хвосте у нас — маршал. Сам маршал!
— А если «мессер»?
На этот раз Сысоев обиделся.
— Типун тебе на язык. — Потом категорически потребовал: — Сплюнь!
Кирилл сплюнул и, то ли чтобы пронять Сысоева до конца, то ли ради дружеской подначки, добавил как бы между прочим:
— Большие чины, если хочешь знать, из-за нас с тобой, Боренька, особенно-то рисковать не будут, в пекло из-за нашего брата не полезут. Это рядовому летчику, сержанту какому-нибудь или там лейтенанту, терять нечего, а у них, брат, своя арифметика, свой расчет.
Сказал и сник, потому что получилось не очень-то красиво, да и Сысоев, видать, опять обиделся, и Кирилл тут же, чтобы сгладить невыгодное впечатление от этих своих слов, приостановился, будто вспомнив о чем-то, и предложил Сысоеву закурить:
— Прочистим легкие перед вылетом.
Сысоев отказался.
— Они у меня всегда как стеклышко, — мотивировал он свой отказ.
Кирилл закурил один, глубоко и сосредоточенно затянулся, но обычного удовольствия не почувствовал и, не докурив папиросу до половины, будто она оказалась горькой, привстал на цыпочки и швырнул ее в кусты, целясь попасть как раз в макушку ближайшего куста. Но не успел он проследить за полетом папироски до конца, как вдруг там же, в кустах, только чуть левее, увидел Малявку. Что Малявка делала в кустах, он не знал, только заметил, что, встретившись с ним взглядом, она вспыхнула и вроде хотела присесть, но не присела, словно кто ей помешал, лишь замерла, не говоря ни слова, потом чему-то преглупо улыбнулась и закашлялась. Первым побуждением Кирилла было поприветствовать ее небрежным кивком головы и пройти мимо — негоже было летчику перед боевым вылетом пускаться в тары-бары с представительницей женского пола, это считалось дурным предзнаменованием. Но было в выражении глаз и самой фигуре Малявки что-то такое, что он, дав знак Сысоеву, чтобы тот шел пока один, остановился и подозрительно спросил:
— Что ты здесь делаешь? Разве полк не летает?
Малявка все еще почти не дышала, только как-то усиленно моргала, словно ресницы слепили ей глаза, затем прерывисто ответила:
— Не летает. Вас сегодня прикрывают не наши, а «славяне». Нам говорили, я знаю.
«Славянами» в шутку называли на аэродроме истребителей соседнего истребительного полка. Были в дивизии и свои «печенеги» — легкие ночные бомбардировщики, и даже «скифы» — штурмовики полковника Бекасова.
Кирилл улыбнулся: быстро же эта Малявка усвоила местный жаргон, а вот своих все же пощадила, назвала «нашими», а не «союзниками», хотя знала, что на всем фронте их полк кроме как «союзниками» теперь уже не называли. И еще почему-то подумал: вот бы кто его прикрыл с хвоста как надо, хотя повода к такому заключению Малявка сейчас, казалось, никак не давала, стояла перед ним, наоборот, такая маленькая и прибитая, с такими хрупкими, выпиравшими, из-под гимнастерки, острыми ключицами, что другому бы на месте Кирилла на нее было бы жалко глядеть. Но мысль пришла, и Кирилл уже не пожелал с нею расстаться, она увлекла его, разгорячила, и он вдруг протянул нараспев, как если бы от быстроты произношения слова могли утратить смысл и ценность:
— Послушай, Малявка, а тебе никогда не приходило в голову летать самой? А? Из тебя ведь неплохой бы летчик получился. Не сойти мне с места. А? Истребителем, скажем, на «яках» или на «кобрах»? Вот было бы здорово! Никогда не думала? Не было такой мыслишки?
Малявка от неожиданности перестала моргать.
— Нет, в самом деле, — продолжал Кирилл, не обращая внимания на ее пришибленный вид. — Есть ведь у нас в других полках девчата-летчицы, у тех же «славян», к примеру. Летают, дай бог каждому. И смелость, и техника пилотирования — все на месте. А ты? Ты что — хуже? Не боги же горшки обжигают, тоже бы научилась такие виражи закладывать и «бочки» крутить…
Дыханье у Малявки начало приходить в норму, она даже позволила себе шевельнуть уголками губ.
— Я же серьезно говорю, — почему-то обиделся Кирилл. — Из тебя бы первоклассная летчица получилась, честное слово, даром что невеличка. Меня бы вот стала прикрывать, здорово было бы. А смеяться, между прочим, нечего, от смеха на лице могут преждевременно появиться морщинки.
Малявка действительно уже смеялась, только не во весь рот, а так себе, капельку, а когда он смолк, настороженно спросила:
— И что это вам вдруг на ум такое пришло?
Кирилл замялся.
— Просто так, без причины? — повторила Малявка, уже осмелев.
— Ну нет, без причины ничего не бывает. Всегда есть причина.
— Какая все-таки? Вы ее скажете? — не унималась она.
— Скажу, почему не сказать. — Кирилл покашлял. — Другие же летают. А ты разве хуже? Тебе-то уж летать сам бог велел, у тебя и характер, и все, что надо. Натура у тебя, знаешь ли, как раз для авиации, чтобы летать. Не размениваешься на мелочи, нету в тебе киселя этого, чем обычно начиняют вашего брата, женщин то есть.
Малявке опять стало смешно, но ответила она вполне серьезно:
— Спасибо на добром слове, товарищ лейтенант, только летчицы из меня никогда не получится, я боюсь высоты.
— Подумаешь, в детстве я тоже высоты боялся. Залез как-то на колокольню, дружок затащил, так у меня от страха кости друг о дружку стукались, на земле, наверно, слыхать было. А сейчас ничего, летаю.
— Сравнили, товарищ лейтенант. Вы же мужчина, да еще вон какой, а я женщина. Разница большая.
