Порта с Малышом отправились на охоту за золотыми зубами еще до того, как атака завершилась. Им сказали, что у японцев обычно много золотых зубов. Каково же было их разочарование, когда энергичные поиски принесли всего девять. Охотники за зубами решили осмотреть трупы снова при свете дня. В темноте они могли не заметить какие-то коронки. Майор Майк по крайней мере в двадцатый раз пригрозил им трибуналом, но на них это не подействовало. Ничто не могло одолеть их жажду золота. Малыш с гордостью показывал всем замечательный глазной зуб.
Нас отвели на новую позицию у высоты 593, напротив которой находилась Тридцать четвертая техасская дивизия. На горизонте нам была видна Рокка Янула, на которую снаряды сыпались дождем. Майк несколько часов неотрывно глядел в бинокль, выискивая знакомые лица, потому что чуть в стороне от нас находился Сто тридцать третий пехотный полк США, а Майк служил в нем новобранцем.
Мы видели, что он замышляет против них какую-то подлую шутку. Он имел на них зуб. Внезапно Майк увидел нескольких знакомых. Оттолкнул артиллерийского наблюдателя, схватил полевой телефон и потребовал соединить его с майором, который командовал батареей. Лейтенант Фрик попытался урезонить его.
— Не надо, Майк. Они нас уничтожат.
Майор злобно улыбнулся и сунул в рот большую сигару.
— Пошел вон! Это моя личная война. Я ждал этого много лет. — И подозвал Порту, который расхаживал с двухметровым луком, найденным возле трупа американца[141]. Указал ему цель. — Видишь вон те три куста возле большого камня?
Порта кивнул.
— Чуть правее, примерно на три пальца, есть просвет, — продолжал Майк. — Видишь его?
Порта пристально посмотрел в бинокль, потом протяжно свистнул.
— Ясно. Наблюдательный пункт.
Майк усмехнулся и закусил сигару.
— Нет! Это командный пункт. Там есть один мерзавец, который служил вместе со мной в шестой роте. Можешь пустить туда стрелу с запиской?
— Могу, — ответил Порта.
Майор Майк вырвал лист из полевой книжки и стал быстро писать:
«Джо Даннаван, помнишь Майкла Брауна? Мы вместе были в Шаффилдских казармах. Ты плевал на меня, Даннаван. Выгнали меня по твоей вине. Теперь я майор.
Мы придем и засунем твою башку тебе же в задницу. На нашем счете накопились большие проценты, которые нужно уплатить, и я доберусь до тебя, Джо, даже если ты спрячешься в штабе генерала Кларка!
Ровно через три минуты я начну артобстрел. Спрячься, Джо, иначе лишишься башки, а мне этого не хочется. Я хочу взять тебя живым. Клянусь Богом, Джо, ты будешь вопить, как мы в гарнизонной тюрьме, когда майор Одноногий избивал нас.
До встречи, Джо!
Майк Браун,
майор, командир роты».
Порта привязал лист к длинной стреле, натянул тетиву, тщательно прицелился, и записка со свистом унеслась.
Майк запустил секундомер, бросился к полевому телефону, схватил расчеты наблюдателя и с сатанинской усмешкой отдал приказ батарее тяжелых гаубиц. Потом потребовал соединить его с батареей реактивных установок.
Ровно через три минуты после того, как Порта выпустил стрелу, раздался такой гром, словно над нашими головами неслась сотня паровозов. Мы невольно опустились на колени. Над позициями противника взметнулась стена огня, земли, камней. Это стреляли гаубицы. Они произвели десять залпов. Через пять секунд к гаубицам присоединилась реактивная батарея. Снаряды гаубиц были разрушительны, но они не шли ни в какое сравнение с трехсотмиллиметровыми реактивными снарядами, летевшими с длинными хвостами пламени. Мы много раз попадали под такой огонь и всегда укрывались в ужасе на дне траншеи. Мы знали, что на реактивной батарее три установки, и у каждой десять направляющих[142]. Таким образом, работало тридцать этих ужасающих штук, и все потому, что майор Майк имел зуб на одного человека. Он сидел на дне траншеи, широко расставив ноги, и злобно улыбался.
Тишина после этого града снарядов казалась жуткой.
— Берегитесь, — сказал лейтенант Фрик. — Они непременно ответят.
И американцы ответили. Целые четверть часа они палили из всех орудий. Потом вновь наступила тишина.
Майк сидел в своем окопе, обдумывая новый ход. Вскоре после наступления темноты он призвал добровольцев для штурмовой группы. Но о личной войне майора Майка знали все, поэтому на призыв никто не откликнулся. Майк язвил, обзывал нас маменькиными сынками, однако мы пропускали его шпильки мимо ушей.
— Я возглавлю ее сам, — сказал Майк, словно это что-то означало. Уверенности в нем как в командире ночной штурмовой группы у нас не было. Приказать нам он не посмел. Если б приказал и дела приняли скверный оборот, для него это могло бы иметь очень неприятные последствия. На противоположной стороне находились не дилетанты. Поэтому вылазки в ту ночь не состоялось. Майк даже обещал Порте с Малышом шестьдесят сигарет с опиумом и возможность дергать золотые зубы сколько угодно, если они смогут собрать группу. Малыш и Порта не скупились на угрозы и заманчивые обещания, но мы их не слушали. Наутро американцы принялись издеваться над Майком. Перебросили к нам старый сапог с дохлой крысой внутри. Смысл послания был ясен. Потом прибегли к громкоговорителю:
— Мы не забыли тебя, Браун. Ты самый гнусный изменник, носивший когда-либо американский мундир. Тебе самое место среди фрицев. Я жду тебя; только не вынуждай ждать слишком долго. Не хочу натирать из-за тебя мозоль на заднице, липовый майор Браун. Обещаем двадцать тысяч долларов[143] и столько сигарет, сколько смогут унести два человека, если твоя рота отрежет тебе башку и перебросит ее к нам. А если откажется, мы перебьем всех, когда придем за тобой.
Американские снайперы весь день вели охоту. Убили одиннадцать наших. Сразу же после полуночи они сняли наших часовых, и лишь благодаря Легионеру не разделались с нами. Он вылез из окопа отлить и увидел подбегающих американцев. Тут же открыл огонь из ручного пулемета, и потребовалось десять минут ожесточенного боя, чтобы заставить их отойти. Это стоило нам еще двенадцати человек. Но теперь с нас было достаточно. Американцы зашли слишком далеко.
Майк восторженно потер руки, когда к нему подошел Легионер и доложил, что штурмовая группа готова. Мы собирались проскользнуть на американские позиции и схватить приятеля Майка сразу после семи часов вечера, когда там будут выдавать ужин. Они сосредоточатся на еде, и поскольку мы ужинали примерно в это же время, им в голову не придет ждать нашей вылазки. Эта идея Легионера встретила значительное противодействие таких любителей поесть, как Порта. Майку она тоже не особенно нравилась, но Легионер настоял на своем. Малыш с Хайде сделали проход в проволочном заграждении, и мы проползли через него почти со скоростью молнии. Собрались в двух снарядных воронках перед позицией противника. Отвернули колпачки гранат, сняли автоматы с предохранителей. Находились мы так близко, что слышали, как американцы шутят по поводу содержимого своих котелков. Один сказал, что это тушенка из мертвых немецких телефонисток. Двое пререкались из-за бутылки джина.
Майк рассмотрел подходы через свой инфракрасный бинокль. Шепотом приказал Малышу идти с ним и помочь утащить Джо Даннавана. Американцы, казалось, забыли обо всем, кроме еды. Майк взмахнул рукой, подавая сигнал к атаке.
Мы ринулись вперед. Один котелок взлетел высоко в воздух, когда в него угодила граната. Мы бросали в их окопы гранаты, мины и приканчивали уцелевших автоматными очередями.
Поднялось невообразимое смятение. Через несколько минут мы возвращались обратно. Перед уходом едва успели уничтожить их минометы вместе с крупнокалиберными пулеметами. Спрыгнули мы в свои траншеи, тяжело дыша.
Майк едва не потерял дар речи от ярости. Малыш был слишком груб с Даннаваном и задушил его, поэтому Майку оставалось только пинать мертвое тело. Пожалуй, еще больше злило его то, что он даже не мог наказать Малыша за неуклюжесть, поскольку вылазка была совершенно непредусмотренной.
После этого мы несколько дней развлекались стрельбой из лука и трубки для пуска стрел[144].
Пошел дождь. Мы мерзли в маскировочном обмундировании. Поглядывали на монастырь, напоминающий угрожающе сжатый кулак. Однажды рано утром весь юго-западный горизонт словно бы взлетел в пламени. Небеса разверзлись, и мы как будто бы заглянули в целый ряд громадных доменных печей. Горы содрогались. Вся долина Лире затряслась от ужаса, когда восемь тысяч тонн стали с грохотом обрушились на нас. Началось величайшее в истории артиллерийское сражение. За один день на наши позиции упало столько снарядов, сколько было выпущено в ходе всей битвы под Верденом[145]. Обстрел неумолимо продолжался час за часом.
