— Ладно, — сказал комиссар. — Обещаю, как говорят бюрократы, заострить вопрос и поставить его ребром. Будем надеяться, что в ближайшие дни нам вместе с грузом подбросят посылочку с письмами и свежими газетами.
— Меня вот что волнует, товарищ комиссар, — вступил в разговор сержант Григорьев. — Отчего это до сих лор Америка не объявляет Германии войну? Яичным порошком да тушенкой хотят отделаться?
— Ничего не попишешь, — развел руками комиссар. — Хитрые торгаши, присматриваются, ждут, кто кого одолеет.
К столу из кухни подошел Сандыбаев — один из скромных и храбрых разведчиков отряда:
— Товарищ комиссар, а мне можно задать один вопрос?
— Можно, и не один. Ты у нас, Алимхан, редко выступаешь на людях.
— Мы с моим другом Корытовым посоветовались и решили вступить в партию. Освобождать Подмосковье от врага хотим в рядах ВКП(б).
Комиссару всегда нравились эти смелые и отчаянные ребята и слова Сандыбаева он воспринял с радостным чувством.
— Порядок вступления в партию — уставный. Нужно написать заявление, найти рекомендующих коммунистов и наша партийная организация без задержки рассмотрит ваши заявления. Для таких орлов, как вы с Корытовым, получить рекомендации в отряде не проблема. А дальше… вернемся на Красноказарменную и официально оформим через политотдел ваше вступление в большевистские ряды.
Затем завязался общий разговор. Обсудили военное положение в Европе, вспомнили Бородинскую битву 1812 года и недавнее сражение на Бородинском поле. Кто-то попросил рассказать об Иване Сусанине.
Выполнив эту просьбу, Огнивцев сказал:
— Вы замечаете, друзья, как много общего у нашего народа, бойцов Красной Армии с нашими героическими предками? Будем же достойны их славы, впишем новые славные страницы в историю своего Отечества!
Бурные аплодисменты, каких никогда не слышали стены этого крестьянского дома, не умолкали несколько минут.
— На этом закончим, товарищи, — встал капитан Шевченко. — Нет возражений?
…Разошелся личный состав на отдых, остались в комнате командир, комиссар и начальник штаба.
— Мне кажется, не очень организованно прошло собрание, — заметил старший лейтенант Ергин, с усилием открывая форточку. — Не было в нем какого-то единого стержня, что ли. Винегрет какой-то…
— Не будь занудой, энша, — бодро откликнулся капитан Шевченко. — Я считаю, все было, как надо. А ты как думаешь, комиссар?
Огнивцев только улыбнулся в ответ.
— Всем отдыхать! — приказным тоном завершил разговор командир отряда. — Завтра «рабочий день»…
«Рабочий день! Хорошо сказано, — подумал комиссар. — Да, война — это неимоверно тяжкий, в крови и поте лица труд и только через него можно прийти к победе».
Еще до сообщения Совинформбюро о поражении немецких войск на подступах к Москве командование отряда было информировано штабом фронта о том, что 6 декабря 30-я армия, усиленная сибирскими и уральскими дивизиями, прорвала оборону врага севернее Клина и, развивая успех, вышла к его подступам. Немецко-фашистские войска на этом участке оказались в полуокружении и вынуждены были отступать, ведя тяжелые бои. Для маневра резервами, подвоза боеприпасов и горючего у врага остались дороги Клин — Новопетровское на юг и Клин — Высоковск — Теряево — на запад. Вторая после сильных снегопадов стала труднопроходимой для колесных машин. К тому же на ней активно действовали волоколамские партизаны. В связи с этим шоссе Клин — Новопетровское стало главной транспортной артерией противника.
Отряд находился в лесу всего в шести километрах от этой магистрали. По шоссе почти сплошным потоком шли машины, тащились повозки. Лишь на короткое время ночью движение здесь затихало.
На север в район Клина двигались танки, тягачи с прицепленными к ним артиллерийскими орудиями, грузовые машины с пехотой. А на юг понуро ползли покореженные автомобили и сани с ранеными и награбленным добром. Их сопровождали укутанные в разное тряпье солдаты. Многие из них уныло шагали рядом с заиндевевшими лошадьми, загребая снег разномастной, самой фантастической обувью.
В санитарных машинах везли раненых офицеров со свежими следами крови на бинтах, подавленных, злых, обескураженных провалом наступления и вдобавок беспорядком на шоссе, где начисто отсутствовала служба регулирования. Машины на подъемах то и дело буксовали, возникали заторы, беспорядочная толчея, неразбериха. Да, такого хаоса никогда не видели на военных дорогах офицеры вермахта, мечтавшие еще неделю тому назад о победном параде на Красной площади в Москве.
Огнивцев считал, что было бы рационально перекрыть эту магистраль хорошим завалом, создать на ней добрую пробку и хорошенько потрепать оккупантов. Он неоднократно говорил об этом Шевченко. Однако тот или отмалчивался, или отделывался неопределенными отговорками.
Наконец комиссар, как-то оставшись наедине с командиром, решил объясниться с ним начистоту.
— Что мы сидим сложа руки, Александр Иосифович, чего ждем? Почему не используем благоприятную обстановку для устройства засады на шоссе? Штаб фронта не простит нам эту пассивность, — горячо говорил Огнивцев. — Надо помешать врагу в переброске резервов на передний край и добивать отползающих гадов.
Капитан Шевченко давно не видел своего комиссара и друга в столь возбужденном состоянии. Но командир хотел иметь рядом с собой единомышленника, не бездумного исполнителя. К тому же он знал, как важно дать взволнованному собеседнику высказаться до конца, чтобы глубже узнать ход его мыслей, полнее понять сущность доводов.
Поэтому он сдержал вспыхнувшее раздражение и подчеркнуто спокойно, словно думая вслух, сказал:
— Да, перекрыть магистраль было бы здорово. Это все равно что зажать противнику глотку…
— В чем же дело?
— А в том, что сил у нас мало и боеприпасы на исходе. Наделаем треску-звону… Противнику наш слабый удар будет как слону дробина. А отряд погубим… Я, понимаешь, Ваня, никак не могу простить себе гибели Васильева и его бойцов. Упились успехом, увлеклись сбором штабных документов, трофеев… Вот и…
— После драки кулаками не машут, товарищ капитан, — официально, подчеркивая, что он не склонен переходить на дружеский тон, сказал комиссар. — Об этом надо было подумать раньше. А потери… Потери, конечно, очень горьки, но, к сожалению, неизбежны.
— Спасибо за напоминание, — с сарказмом произнес Шевченко. — Но не кажется ли вам, что мы поменялись ролями. Раньше вы мне советовали проявлять побольше осмотрительности, а сейчас предлагаете отряду сунуть голову в петлю. Да еще и оправдываете жертвы, которых можно было бы избежать без ущерба делу.
— Это долгий разговор. Сейчас речь о другом: надо помешать переброске резервов противника к переднему краю и отходу вражеских тылов.
— И что же конкретно вы предлагаете?
— Сделать на лесной дороге завал и растрепать хоть одну автоколонну гитлеровцев…
— Я категорически против! — резко заявил Шевченко и зло бросил на разостланную на столе карту цветной карандаш.
— Как так «против»? Против чего? Я не узнаю вас…
— Повторяю: я против засады нашими силами. Нас просто сомнут. Там идет махина! И не на прогулку, а на спасение собственной шкуры. Другого выхода, как пробиться через наши трупы, у них нет… Мне один мудрый человек еще в июне, на второй день войны, говорил: под танк если бросаться, то с гранатой, а не с кукишем.
— Но не сидеть же нам в роли наблюдателей в такое время, — возмутился комиссар.
— О силах, заброшенных в фашистские тылы, надо было думать тем, кто находится в штабе фронта. Они что?.. Разве не знали, что немцы будут отходить, что их кто-то должен трепать, бить на дорогах отхода? Где же мобильные подвижные части, хоть один-два полка, которые могли бы действовать на флангах и в тылу отступающих немецких войск?
— Да где же было взять эти мобильные полки, когда каждый солдат был на счету?
— Все это так, — упрямо проговорил командир, — но разве штабники не понимают, что здесь такая часть нанесет врагу во много раз больший ущерб, чем наступая на фронте…
Просторная изба деда Евлампия, не загроможденная мебелью, позволяла Шевченко вольготно вышагивать по ней, жестикулируя и высказывая свои соображения по поводу организации боевых действий во вражеском тылу. Он был особенно недоволен тем, что штаб перебросил через линию фронта численно малые группы. Вот если бы он занимался этим, то меньше батальона не засылал бы, разве что только отдельные диверсионные группы с конкретным разовым заданием. Из-за малочисленности отрядов, по его мнению, многие из них были обречены на явную гибель, особенно группы девушек, слабее подготовленных в военном отношении.
