– Как вы расцениваете внутреннее состояние России?
– К ней нельзя подходить однозначно. Вы же сами, генерал, учили меня отыскивать взаимосвязи между событиями, скрытую логику исторического процесса. Пусть не покажется вам парадоксальным, но я наградил бы Сталина Железным крестом за то, что он уничтожил в России все здоровые силы, способные вступить в противоборство с Германией. Он истребил активную часть крестьянства. Изуверские лозунги сплошной коллективизации и уничтожение кулака как класса обрекли миллионы людей на смерть от голода. В самом урожайном тридцать третьем году погибло больше, чем умерло от голода в Поволжье после Гражданской войны. Он сослал в тюрьмы, ссылку, рудники сотни тысяч людей технической и творческой квалификации, расстрелял почти всех командиров Красной армии от маршалов до полковников.
– Вы как будто осуждаете сталинский террор, – усмехнулся Карл.
– Я излагаю факты, – не принял колкости Юстин. – Я не умозрительно, а наяву ощутил пресс страха, который сдавил русский народ.
– Много ли в России изгоев?
– Точной цифры назвать не могу. Все открытые публикации – сплошное вранье. Могу лишь предположить. После всех расстрелянных и погибших на этапах – миллионов двадцать находится в концлагерях, еще столько же так называемые ЧСВН – члены семей врагов народа, их положение не лучше кацетников. Да больше сорока миллионов крестьян без паспорта, то есть прикованных к своим колхозам, как рабы к галерам. Они получают разовые справки, если есть уважительная причина съездить в районный центр.
– Это же чудовищный геноцид?
– И он нам на руку.
– А вы не находите аналогий с нашей империей? – задал неожиданный вопрос генерал, искоса взглянув па Юстина.
– Кое в чем нахожу, – тот смело посмотрел в глаза Карла. – Ленин создал большевистскую партию и поставил ее во главе государства, разогнав все другие партии. Однопартийная система оказалась столь привлекательной, что ею воспользовались сначала дуче в Италии, затем фюрер в Германии. Так что верными ленинцами можно скорее назвать Муссолини и Гитлера, чем Сталина.
Юстин жадно отхлебнул кофе, продолжал:
– Любые войны всегда заканчивались пиром. Но есть война, которой не будет конца. Она извечна. Это война между людьми яркого ума и тупицами, пионерами и консерваторами, подвижниками и подлецами, мыслителями и фельдфебелями, совестливыми и бесчестными. Счастье для народа, если им руководят первые. Горе – если к власти доберутся вторые. Сталин дал раздолье вторым. Ему не нужны люди с оригинальным мышлением, способностями, умом. Он создал систему угодливости перед вышестоящими, слепого послушания, всепоглощающей лжи. Эта система поощряет самое отвратительное, что дремлет в человеке, как вирус: доносительство, предательство, отказ от друзей, родителей, своих убеждений. Не скрою, тут есть некоторые аналогии с нашей системой. Но наши тоталитарные порядки временные. Я в это верю, как верю в стремление фюрера осчастливить немецкий народ. У русских же пороки уже всосались в кровь на много поколений вперед.
– Теперь мне ясны ваши взгляды, – после нескольких минут обдумывания проговорил Гайсхофер. – Постарайтесь изложить их в своей статье. Мне бы хотелось, чтобы она попала в июньский номер. Ни раньше, не позже, а именно в июньский.
Простившись с Хаусхофером, Юстин сел в машину и погнал в Куммерсдорф в танковую обитель Фердинанда Порше. На въезде в городок он остановил «опель», выключил зажигание, долго сидел, отдыхая. Крестьянин в войлочном колпаке и шортах прогнал стадо сытых бурых коров, равнодушным взглядом скользнул по машине, увидев человека за рулем, вежливо приподнял колпак, Юстин кивнул в ответ и отжал муфту сцепления.
Из проходной, скрытой в тени кленов, позвонил конструктору. Тут же появился Густав, провел знакомым двориком, засаженным цветами, к зданию бюро. У дверей кабинета предупредил:
– С минуты на минуту доктор ожидает партайгеноссе Роберта Лея. Постарайтесь ограничить визит во времени.
При виде входящего Юстина озабоченное лицо Фердинанда разгладилось. Приветливо показав на кресло, он проговорил:
– Я уже подумал, вы забыли обо мне.
– У меня было мало времени, доктор. В России пришлось повертеться, – Юстин подал папку с описанием и чертежами русской тридцатьчетверки, но Порше отодвинул ее к краю стола, даже не заглянув.
– У русских всегда много идей, но почти никогда они не успевали их претворить. Ленивы, тяжелы на подъем.
– Вы считаете, они не успеют наладить производство этих танков? – Юстин бросил осторожный взгляд на конструктора, полагая, что тому известна более реальная дата начала войны.
Однако Фердинанд вильнул в сторону:
– Еще в пятнадцатом веке артиллеристы задумались: какой смысл поражать вражеского солдата большим ядром, когда достаточно маленького камушка, чтобы вывести его из строя. И вот тогда против пехоты они стали закладывать вместо ядра кучу мелких камней. Потом додумались заменить камни железными шариками – они летели дальше и били точней. И все же поражали цель на расстоянии в двести-пятьсот метров. Тогда английскому капитану Шрапнелю пришла мысль закладывать шарики вперемежку с порохом в ядро. Оно разрывалось в неприятельских рядах, снопами выкашивая бойцов. Последователям Шрапнеля с помощью дистанционной трубки удалось заставить снаряд разрываться там, где нужно. Наши танковые дивизии я сравниваю с таким снарядом, а шрапнелины – с отдельными машинами, они врываются во вражеские тылы и, ударяя по сторонам, уничтожают все, что им противостоит. А русские, даже успей сделать одну-другую тысячу новых машин, обязательно растянут их по всему фронту, потому что свои корпуса они расформировали, а другой организации не придумали.
– А бригады?
– Их без труда разобьют мои «тройки».
– Тогда зачем вам еще и «четверки»?
– Они станут разрушать крепости, такие, как, скажем, в Полоцке, Бресте, Смоленске.
– Стало быть, мои усилия пропали даром, – Юстин потянулся к папке с чертежами тридцатьчетверки, намереваясь забрать ее.
Фердинанд быстро накрыл ее ладонью:
– Почему же?! Я сумею оценить ваше усердие. Любопытно все-таки, как русские заставили помирить взаимоисключающие факторы: скорость с тяжестью брони, огневую мощь с маневренностью? Мне это удавалось. А им? – Порше раскрыл папку, взгляд выхватил главные данные: вес – 26,5 тонны, длина – 610 сантиметров, высота – 240, ширина гусениц – 47, клиренс – 40 сантиметров, 12-цилиндровый дизель мощностью 400 лошадиных сил…
Удивили ширина гусениц и довольно высокий клиренс – просвет под днищем. Европейцу такие размеры показались бы чрезмерными, однако Порше видел в России скверные дороги и, будь русским конструктором, тоже бы постарался таким образом увеличить проходимость. Но Восточная кампания, как он догадывался, планировалась на лето, солнечные дни мая – сентября, поэтому возникшее было чувство тревоги за свои танки быстро улетучилось.
Могло бы вызвать беспокойство и то обстоятельство, что броня корпуса устанавливалась с большим наклоном. Это усиливало противоснарядную стойкость машины. На одной из страниц сообщались результаты испытаний: броневой лист толщиной в 100 миллиметров, расположенный под углом в 60 градусов, как у тридцатьчетверки, обладал такой же противоснарядной стойкостью, что и вертикально стоящая бронеплита толщиной 330 миллиметров. Порше и на эту особенность обратил мало внимания.
Не отдал он должного и вооружению, хотя и насторожился. Бронебойный снаряд 76-миллиметровой русской пушки обладал начальной скоростью 662 метра в секунду, в то время как 75-миллиметровая пушка у более тяжелого Т-4 имела начальную скорость всего 390 метров в секунду. А «королева танковых сражений» – Т-3 – с 37– и 50-миллиметровыми орудиями для советской тридцатьчетверки вообще представлялась чем-то вроде хлопушки.
Через два года Фердинанд Порше вспомнит о первом смятении, начнет вносить судорожные поправки в давно отлаженное производство, однако неумолимое время будет отсчитывать свой ход, который в конце концов приведет к роковому финалу. Но пока шел сорок первый. Франция еле дышала через хилые легкие правительства в Виши. Из Норвегии на рыбацких шхунах уплывали последние солдаты английских коммандос. Над Британскими островами висели армады бомбардировщиков Геринга. «Рыжая лисица пустыни» Роммель, точно мышей-полевок, глотал города в Тунисе и Ливии…
Небрежным движением пальца Фердинанд захлопнул папку и, как бы подводя итог разговору, произнес:
– Я уверен, дорогой Юстин, что скажут свое наши «шрапнельные снаряды». Ждать осталось недолго.
Неслышно, как тень, появился Густав, точная копия отца – такой же рыжеволосый, веснушчатый, синеглазый, только моложе на двадцать лет. Юстин спиной почувствовал его присутствие. Поняв, что пора уходить, он произнес прощальную фразу:
