— Вы не можете не согласиться, что ракеты, которые конструирует мое бюро, определяют будущее развитие цивилизации, — еще жестче заговорил Браун, раздраженный явным легкомыслием собеседников. — Я имею в виду не только военный потенциал, но и исследование межзвездного пространства. Полеты астронавтов к Луне, Марсу, Венере. Поэтому не вижу ничего предосудительного в том, что желаю знать, на кого мне следует рассчитывать в будущем, каким идеалам служить и какими политическими и нравственными критериями руководствоваться.
Скорцени и Боргезе еще раз обратились за советом к вину. Но в этот раз оно оказалось плохим советчиком. Впрочем, оба прекрасно понимали, что фон Браун прав. Они-то, рыцари сатаны, создавать не создают, а только разрушают. Поэтому им легче смириться с тем, что, если так пойдет и дальше, возможно, через год от Европы останутся лишь огромные руины. Континент руин. А Браун и его люди создают. Им с такой перспективой сжиться труднее.
— Господин фон Браун, — воспользовался Скорцени сухим официальным языком, — как один из руководителей службы безопасности, могу заверить, что лично я и мои люди позаботимся о том, чтобы и после войны вы смогли спокойно разрабатывать свои технические идеи. И для нас, при всем нашем патриотизме, не столь важно, где именно это будет происходить: в Берлине, Риме, Лондоне… Куда важнее, чтобы ваши разработки не достались коммунистам.
— Вот-вот, — оживился фон Браун. — Это было бы непростительной оплошностью всего западного мира, если бы наши конструкторы и их разработки оказались во власти НКВД и стали служить коммунистической экспансии.
— И все же какую страну вы считаете предпочтительнее других? — поинтересовался Боргезе.
— Увы, не Италию.
— Мои патриотические чувства это не задевает. Вечному Риму трудно претендовать на роль технического Вавилона.
— Соперничая при этом со Штатами, — добавил Скорцени.
— Вот вам ответ, — оживленно поддержал его конструктор. — Только американцы способны реализовать замыслы, которые могут быть развиты на основании наших разработок. Что касается Германии, то боюсь, что после капитуляции она в состоянии будет технически переварить хотя бы часть наших проектов не раньше, чем лет через десять. А это, увы, — потерянное время.
Скорцени и Боргезе помолчали. Они понимали, что для подобных заявлений фон Брауну понадобилось определенное мужество. Конструктор прекрасно знал, сколько идей погибло в гестаповских концлагерях. Вместе с их носителями.
— Мы не можем пока что давать вам какие-то определенные гарантии, господин Штрайдер, — вспомнил вдруг о псевдониме конструктора Скорцени… — Кроме одной: будем помнить о ваших научных поисках как о достойном будущем Германии.
— Хотелось бы надеяться, что вы не забудете обо мне и после войны, — чуть ли не заискивающе молвил известный ученый.
«Как же мы приучили своих гениев кланяться и становиться на колени перед каждым мундиром! — подумал Скорцени, чувствуя, что неприязнь к фон Брауну сливается с чувством жалости и досады. — Еще долго после войны они не смогут распрямить спины, очень долго».
— Не слишком ли рано вы запаниковали? — непонятно на что вдруг разозлился он. То ли на фон Брауна, то ли на свой, тот самый, мундир.
— Сото, — позвал Семенов, как только подполковник Имоти попрощался с ним.
Японка, которая находилась в прихожей, неслышно приблизилась к дверной занавеси и, отвернув кончик, виновато заглянула в комнату. Было в ее выходке что-то настолько ребячье, что генерал поневоле усмехнулся.
— Тебе никогда не хотелось уехать со мной в Харбин?
— И-никогда.
— И-это ж и-почему ж? — явно передразнил ее атаман. Ясно, что не хотелось. Но хоть бы соврала для приличия.
Сото все еще стояла, опершись плечом о дверной косяк и придерживая занавеску подбородком. Рожица ее при этом была подчеркнуто серьезной, а потому казалась откровенно шкодливой.
— И-мне и-сдесь халасо. Тебе пльоха?
— Зайди сюда, сядь рядом и прекрати эти подворотные бирюльки.
Сото покорно оставила свое убежище, приблизилась к столику и, по-восточному окрестив ноги, опустилась на циновку. В ее глазах вырисовывалась истинно собачья покорность.
«А ведь залетно играет, паршивка узкоглазая, — вынужден был признать Семенов. — За-лет-но… Вышколили. А ты чего хотел, чтобы к тебе уличную подослали? Прими и смирись. Тем более, что с таким привеском и смириться нетрудно».
— Значит^ так: ты поедешь со мной в Харбин. Будешь числиться секретаршей и переводчицей.
— У вас и-есть и-переводчик, генерал.
— Отныне будешь ты. Заодно попытаешься охранять меня, — Семенов попробовал свести это предложение к шутке, однако Сото восприняла его всерьез.
— Охранять, да? А Фротов?
— У тебя это будет получаться лучше, чем у Фротова.
— И-лучсе, да! Вы будете собирать деньги, да?
— Какие еще деньги?
— Когда вашу армию разобьют, вы сможете уехать вместе со мной в Японию. Вам нужно будет многа денег.
По тому, сколь старательно, почти без акцента и сюсюканья, произнесла все это Сото, атаман определил, что фразу японка выучила, буквально вызубрила. Но сочинила ее не она, авторы остались в штабе Квантунской.
«По крайней мере не забывают о твоем существовании, — успокоил себя командующий. — Это все, чем ты можешь утешиться. Было бы куда хуже, если бы тот же подполковник Имоти, услышав твое имя, долго потирал лоб, пытаясь вспомнить, о ком речь. Так что тебе не на кого пенять. Не говоря уже о том, что ты не имеешь права жаловаться на судьбу. У слуги существует только одно, Богом ниспосланное, право — вечно благодарить своего хозяина. Но ведь ты-то пока что не в слугах-приказчиках числишься здесь, в соболях-алмазах!» — швырнул себе в лицо генерал.
Неожиданно Семенов поймал себя на том, что, увлекшись, совершенно забыл о странном объяснении Сото, к которому стоило бы прислушаться повнимательнее.
— Думаешь, разобьют? — попытался он начать издалека.
Сото, радостно улыбаясь, кивнула:
— И-расопьют. И-вы поедете со мной в Японию. Нусна многа денег. Дом купить. Рисовое поле купить, да?
— Так что, тебя уже сейчас готовят к тому, что придется увозить генерала Семенова в Японию?
— И-готовят, — придурковато улыбнулась Сото.
В эти минуты Семенов не узнавал ее. Девушку словно бы подменили. Все ее поведение в данной ситуации можно было воспринимать лишь как грубое, совершенно неазиатское издевательство.
— Сегодня — день чудес и святого великомученика Семенова.
— А мозет, и не расопыот. Но война коница. Зацем всю зизнь зить на границе, да? Генерал, который слузил императору Японии, мозет зить в Японии.
«А ведь, если разобраться, она просто-напросто намекает на то, что меня могут убрать отсюда, дабы не мешал улаживать сепаратный мир с Россией, — с грустью расшифровал для себя сюсюкающее щебетание Сото. — Они уже задумываются над таким концом атамана Семенова. И с помощью Сето даже готовят тебя. Что ж, вполне в японском духе, в соболях-алмазах».
Атаман вдруг ощутил острую неотвратимую потребность упиться. Сейчас же, до полусмерти.
Могли он, создавая здесь, в Маньчжурии, свою армию, предполагать, что все его наполеоновские планы и приготовления завершатся таким вот диким осознанием собственной ненужности?
— Ладно, паршивка узкоглазая, — задумчиво проворчал он, уставившись в окно, — собирайся в дорогу. Завтра на рассвете отбываем в Харбин.
— И-я и-собираюсь.
— Уже?! Ночью не сбежишь?
— И-ноцью и-японка долзна вести себе так, чтобы к утру мус-цина не передумал сделать то, сто пообедал сделать вецером, — нежно склонила головку Сото, молитвенно сложив ладони у подбородка.
— Во паршивка! — удивленно покачал головой атаман, любовно погладив девушку по щеке. — Знать бы еще, что там у тебя на уме, — постучал пальцем по ее виску.
* * *
А тем временем подполковник Имоти вновь нагрянул в следственную тюрьму армейской контрразведки.
— Где Лукина? — спросил он дежурного лейтенанта, того самого, что во время прошлого визита помог ему и генералу Семенову отыскать камеру террористки.
— Она там, — лицо лейтенанта вытянулось и задеревенело. — В той же камере.
— В той же? Вы, может быть, не поняли, о ком я спросил?! — с холодной вежливой улыбкой поинтересовался Имоти.
— Понял, — едва слышно проговорил лейтенант. — Она в той же камере, в которой вы, господин подполковник, беседовали с ней.
— Проведите.
— Но, видите ли…
— Я сказал: проведите.
— Мне приказано ни в коем случае не тревожить…
— Кого не тревожить? Лукину?
— Начальника тюрьмы майора Тосузи.
— Вот оно что! Я-то думаю, чего это вы так занервничали. Майор лично допрашивает террористку?
