Лишняя болтовня только осложняла задание, и лейтенант изменил тон. Приказал механику проверить давление масла, предупредил десант, чтобы внимательно смотрели по сторонам и сразу открывали огонь, если увидят немецких пехотинцев. Снаряд уже был в казеннике.
— Двигаем, — скомандовал он.
Самоходчики были отчасти правы. Местность для маневрирования и подходы к доту оказались не самые удачные. Вокруг находились запасные траншеи и капониры. Большинство из них были пустые. Основная часть гарнизона сосредоточилась возле командного пункта. Но и здесь находились засады. Уже через сотню метров из окопов ударили гранатометчики.
Заряд фаустпатрона не долетел до цели, а 30-миллиметровая кумулятивная граната не пробила броню. Десантники, вопреки опасениям экипажа, бросать самоходку не пытались и открыли дружный огонь из автоматов.
Миновали полузасыпанный капонир, откуда торчали обломки противотанковой пушки. Проводили глазами раненого артиллериста, пытавшегося спрятаться.
— Тоже жить хочет, — невесело усмехнулся механик.
Но десантники, которые несли постоянные потери, дали несколько очередей и добили немца.
— Чтобы в спину не пальнул!
Пока «зверобой» находился вне зоны обстрела, но едва выскочили на открытое место, выстрелило орудие из дота. Болванка ударилась о каменистую землю, отрикошетила и врезалась в кусты, которые сразу задымились.
— Началось, — бормотал наводчик. — Стреляем?
— Рано. Отсюда мы стену не пробьем.
Павел сидел за прицелом и знал, что необходимо подойти ближе.
— Стреляй, — теребили его наводчик и заряжающий.
Новый снаряд пронесся в нескольких метрах от самоходки и закувыркался, разбрасывая искры. Угол обстрела из амбразуры оказался более широким, чем ожидал лейтенант. Третий снаряд мог стать смертельным для экипажа и машины.
Эти раскаленные десятикилограммовые болванки, летящие со скоростью девятьсот метров в секунду, проламывают броню и крушат в рубке все подряд, оставляя людям мало шансов выжить.
Обе «тридцатьчетверки» и самоходка Ерофеева вели бой с гарнизоном укрепрайона. Что там творится, Рогожкин не видел, но помощь, судя по всему, они оказать не могли.
Из траншеи ударили пулеметные очереди, вылетел огненный шар фаустпатрона. Здесь, в центре укрепрайона, стрелковых точек хватало.
— Десант прыгает, — почти радостно объявил механик. — Я же говорил! Кранты нам приходят.
— Бери левее, вон к тем кустам. Теперь стой!
Механик упрямо вел машину подальше от опасного места. Под уклон, откуда стрелять было невозможно, зато сам будешь в безопасности. Он хотел спастись и не верил в успех атаки.
— Дорожка! — заорал лейтенант. — Оглох, что ли, или от страха сдурел?
Механик хотел съязвить в ответ, но получил толчок сапогом в спину и понял, что их лейтенант сильно изменился и твердо намерен уничтожить дот. Трусости он не потерпит.
Самоходка резко затормозила. До бетонной коробки оставалось четыреста метров. Павел нажал на спуск. Попал в цель с первого раза. Он еще в училище считался одним из лучших стрелков. Но снаряд врезался в основание, где слой бетона гораздо толще. Зато такие попадания хорошо встряхивают бетонные коробки и дают трещины.
Второй снаряд поднял облако цементной пыли, а орудие внутри дота замолчало.
— Бей, командир! Уделай его! — кричали наводчик и механик.
Экипаж с надеждой смотрел на лейтенанта, а заряжающий докладывал:
— Бетонобойный снаряд зарядил. Единственный в боекомплекте.
Дослушать его не успели. Грохнула пушка-гаубица, выталкивая тяжелый снаряд, и одновременно огрызнулось орудие «восемь-восемь» из амбразуры дота.
Болванка ударила в нижнюю лобовую часть брони, снесла запасные траки, подвешенные для дополнительной защиты, и, скользнув вниз, врезалась в зашипевшую от жара землю.
Рогожкин выстрелил точнее. Его утяжеленный фугасный снаряд взорвался под амбразурой. Вывернул кусок бетона, а взрывная волна хлестнула внутри дота, сминая орудийный ствол, раскидывая в стороны расчет. Из развороченной амбразуры потянула струя дыма, плясали языки пламени.
— Уделали! — кричал наводчик. — Молодец, Пашка!
Заряжающий уже перезарядил орудие.
— Врежем еще разок для верности?
— Надо оглядеться, — ответил лейтенант Рогожкин. — Чего механик молчит? Максим, что с тобой?
Двадцатилетний механик-водитель Максим Усков не отвечал. Он и так был небольшого роста, а сейчас свернулся в комок и тихо стонал. Ему требовалась помощь, но из окопа возле горящего дота стреляли из гранатомета и автоматов.
Павел выпустил еще один снаряд. На месте окопа взлетел фонтан земли, дымилась глубокая воронка. В ту же минуту начали детонировать снаряды внутри горящего дота. Вначале вспыхивал порох в массивных гильзах, освещая внутренности полуразрушенного дота слепящим желто-белым светом.
Взрывались по нескольку штук сразу фугасные головки, затем шарахнул боезапас в орудийном погребе. Обвалилась одна стена, вынесло и отбросило смятые металлические ворота, через которые вкатывали в дот орудие.
Убегали несколько уцелевших артиллеристов. По ним открыли стрельбу подоспевшие десантники. Расстояние было большое, они мазали. Но это уже не имело значения — из-под уклона показалась одна, другая «тридцатьчетверка». Следом выползла самоходка Чистякова. Лейтенант Рогожкин узнал ее по номеру.
— Наши! — орал экипаж. — Конец фрицам.
Кто-то дал сгоряча очередь вверх. Рогожкин вместе с заряжающим вытащили механика. Десятикилограммовый снаряд, ударивший в броню, натворил дел, хотя машина осталась целой.
Зато доживал последние минуты механик, воевавший сначала на танках, а затем на самоходке. Сильный удар по броне раздробил ему кости ног, отбил внутренности. Лицо старшего сержанта пожелтело и сморщилось.
— Доктора мне, — почти неслышно шептали губы, с которых тянулась клейкая бурая слюна. — Я жить хочу…
— Какой там доктор, — тихо проговорил заряжающий, снимая танкошлем. — Все печёнки отбило. Отходит механик наш.
Долгий бой за хорошо укрепленную высоту, одну из многих на Зееловских холмах, подходил к концу. Комендант окруженного и полуразбитого укрепрайона пытался организовать круговую оборону. Но подполковник Фомин, обозленный гибелью людей и бессмысленным упорством немцев, сам раненный в руку, приказал дать несколько залпов из гаубиц «зверобоев».
— Не хотят сдаваться, пусть подыхают!
Тяжелые снаряды сносили блиндажи, выворачивали бронеколпаки с крупнокалиберными пулеметами. На месте траншей дымились огромные воронки. Продолжали упрямо вести огонь эсэсовцы, сбившиеся в крепкий кулак. Им уже давно внушили, что русские эсэсовцев в плен не берут. Все они были повязаны круговой порукой, принимая участие в казнях пленных и заложников.
Подполковник дал приказ собрать огнеметчиков. Сразу полдесятка фугасных и ранцевых огнеметов обрушили шипящие струи огня на позицию эсэсовцев. Там творилось невообразимое. Горящие фигуры, крича, метались по траншее, выскакивали наверх. Кто-то катался по земле, пытаясь сбить пламя. Но липкая смесь, способная прожечь металл, не оставляла им шансов на жизнь.
В разных местах подняли белые тряпки, нательные рубашки. Сдавались не только солдаты вермахта, но и эсэсовцы. В плен сдались около ста пятидесяти человек, оборонявших укрепрайон. Вдвое больше были убиты.
Сумели выскользнуть из кольца единицы. Это были остатки роты эсэсовцев, выскочившие из траншей, прежде чем ударили огнеметы. Большинство сумели пробежать только несколько десятков шагов. Десантники развернули трофейный пулемет и стреляли вслед длинными очередями.
Никита Зосимов и его отделение опустошали диски автоматов, не жалея патронов. Сам он погнался вслед и швырнул две гранаты, которые до цели не долетели. Впрочем, живых эсэсовцев уже не оставалось, лишь двое-трое скатились в узкий овраг под прикрытие кустарника.
Наши потери при взятии этого укрепрайона были значительно больше. Командир полка Пантелеев, приехавший на место боя, смотрел на сгоревшие «зверобои», танки, тела десантников и пехотинцев из стрелкового полка.
— Дорого нам встанут эти высоты, — сказал он. — Сутки возле чертова холма провозились, а для погибших не меньше двух братских могил копать придется.
К нему подошел Чистяков, козырнул. Пантелеев оглядел закопченного капитана с перевязанной рукой.
— Повоевал, Саня?
— Все воевали, Иван Васильевич. Потери большие.
— Вижу.
К Пантелееву подвели майора, коменданта укрепрайона. Тот старался держаться уверенно, но в глазах читалась обреченность. Внимательно глянув на него, Пантелеев зло обронил:
— Угадал, фриц. Перебить вас всех оставшихся и оставить здесь гнить. Или ты другое предлагаешь?
