Где находился четыре дня замполит Борис Аркадьевич Боровицкий, можно было только догадываться. Где-то в тылу. Командир полка Пантелеев предпочитал с ним не связываться. Он уже получал замечания от политработников высокого ранга, чтобы меньше вмешивался в дела своего замполита.
Отношение офицеров-самоходчиков, в котором не чувствовалось уважения к его должности, задевало Боровицкого. Им политотдел приказать ничего не мог, и они смотрели на полковника, увешанного орденами, молча и выжидающе. С Ворониным разобрались (у человека нервы не выдержали), что скажет замполит дальше?
— Свежую прессу получали? — строго спросил полковник. — Там опубликованы новые приказы Верховного Главнокомандующего товарища Сталина.
— Получали, — желчно отозвался комбат Петр Тырсин. — Ваш помощник два раза целые пачки привозил. Только читать некогда было. Воевали да погибших хоронили. У меня одна самоходка вместе с экипажем сгорела, другая подбита. Десантников половина выбыло. И в других батареях потери не меньше. Танкисты с десяток машин потеряли.
— Ну, немцев здесь уничтожено гораздо больше, — помолчав, сказал Боровицкий. — И Зееловские высоты от врага очищены.
— Оборону прорвали, это ясно, — продолжал Тырсин. — А бои еще во многих местах продолжаются.
— Это мелочи, — отмахнулся Боровицкий. — Девятая немецкая армия практически разгромлена, остатки добивают.
И дал задание своему помощнику подсчитать потери, которые понесли немцы в укрепрайоне, для доклада в политотдел. Когда молодой лейтенант подошел с блокнотом к Александру Чистякову, капитан пожал плечами:
— Я не считал. Мы же вместе с танкистами действовали. «Тигр» уничтожили, две «штуги», гаубиц штук семь-восемь.
— Маловато, — чесал карандашом затылок политработник. — Батарея тяжелых самоходок — это пять машин да танковая рота. А вы всего три танка уничтожили. Маловато…
— Слушай, иди отсюда, — не выдержал капитан. — Математик хренов!
— А немецких солдат и офицеров много побили? Мне же поручили сосчитать для доклада в политотдел.
— Ходи и считай! Тебе все равно делать нечего. Хоть на врага вблизи посмотришь.
— Шутите, товарищ комбат. Я один их не сумею посчитать. Они по всему холму разбросаны.
— Пиши «тыща», не ошибешься, все будут довольны, — засмеялся Чистяков. — Вон к Ерофееву подойди и к Воробьеву. Они тебе подробно расскажут. Может, статью про них в газетку черкнешь.
Подступал сырой апрельский вечер. Ремонтная рота во главе с зампотехом полка продолжала ремонт поврежденных машин. Искрила электросварка, к генератору подсоединили переносные лампы. Вместе с ремонтниками работали экипажи. Знали, что пока не устранят недоделки, отдохнуть не удастся.
Командиры батарей собрались в кружок возле небольшого костра. Вообще-то разводить огонь запрещалось, но электросварка и лампы все равно демаскировали позиции.
По периметру поста были выставлены посты с пулеметами. Кое-где еще продолжалась стрельба. Шипя, взлетали осветительные ракеты. В городке догорал островерхий каменный дом. Потихоньку наливали в кружки трофейный коньяк и ром. Закусывали сухарями и трофейным шпиком.
Пантелеев «употреблять» не запрещал, надеясь, что комбаты меру знают. Капитана Воронина назначили дежурным. Он потягивал кислое вино и жаловался, что надеялся хорошо выпить, отдохнуть, а тут посты обходи всю ночь.
Обменивались впечатлениями о четырех днях почти непрерывных боев. Командир первой батареи Юрий Назарович Глущенко негромко рассуждал:
— Эсэсовцы и молодняк из гитлерюгенда отчаянно дрались. А те, кто постарше, особой резвости не проявляли. Ждут не дождутся, когда все закончится.
— Но воюют тоже упрямо, — сказал Чистяков. — В плен до последнего почти никто не сдавался.
— Я вчера видел сразу троих немецких офицеров повешенных, — проговорил Глущенко. — Дисциплину держат крепко. За всю войну такого не встречал. Висят два лейтенанта и майор. Оставили без приказа боевые позиции.
— Юрий Назарыч, — спросил Тырсин. — Ты человек грамотный. Много болтают о новой сверхмощной бомбе, которая ход войны изменит. Как думаешь, брехня или что-то есть на самом деле?
Майор пошевелил угли в костре, задумался.
— Конструкторы у них умные. Одни реактивные «Мессершмитты» чего стоят. Сам наблюдал, как пара штук в эскадрилью штурмовиков врезалась. Скорость — не уследишь. За считаные минуты четыре «Ила» своими пушками разнесли. Ну и что толку? «Мессеров» всего два было, погоду они не сделают. Прогнали их наши истребители. А насчет бомбы? «Дорнье-217» четыре тонны груза несет, может, и пять поднимет. Начинят пятитонную чушку самой мощной взрывчаткой, грохоту много будет. А толку?
— Не хватит у них времени что-то сверхмощное придумать, — согласился Чистяков. — Упустили они свои возможности. Пашка Рогожкин неплохо себя показал, — перевел разговор на другую тему капитан. — Дрался смело. Вылечился парень от своей болезни. Надо бы его поддержать, а то всю войну в лейтенантах ходит.
— Я Фомину намекнул, — сказал Глущенко. — Обещал с Пантелеевым поговорить. Ордена раньше Берлина вряд ли кто получит, а насчет звания Рогожкину можно решить.
К ночи заснули измотанные экипажи. В некоторых машинах пополнили выбывших сержантов. Механиков, у кого самоходки были приведены в порядок, уложили спать пораньше. Им целый день вести машины, если завтра продолжится наступление.
В экипаже Чистякова решали, как поступить с наводчиком Колей Марфиным. От сильного удара у него заплыл правый глаз, лицо опухло. Чистяков хотел заменить его и найти другого наводчика. А Николая Марфина отправить хотя бы в санчасть.
Однако наводчик 152-миллиметровой гаубицы-пушки — специальность не менее дефицитная, чем механик-водитель. Да и то, механика можно найти в резерве танковой бригады, а наводчика где найдешь?
Александр поговорил с одним, другим из числа тех, кто недавно пришел или остался без машины. Не глянулись они капитану. Молодой сержант в боях практически не участвовал, а другой кандидат, лет на двенадцать постарше, жаловался на контузию и желания снова садиться в самоходку не испытывал.
— Боишься, что ли? — не выдержал Чистяков. — Так и скажи.
— Контужен я… третий раз, между прочим. А доктор говорит, мол, годишься к строевой. Ему лишь бы выпихнуть человека.
Не слишком молодого старшину-наводчика можно было понять. Он отвоевал три года и хотел переждать последние недели войны в тихом месте.
— Не получится у тебя отсидеться, — с трудом сдерживая раздражение, сказал Чистяков. — Сам знаешь, какие потери понесли. Через день-два новые машины придут, и для тебя место найдется.
— Ничего, я подожду, — вежливо ответил старшина с двумя медалями и орденом на груди. — Спешить не буду.
Чистяков молча повернулся и зашагал к себе.
В батарее остались три машины. Ремонт самоходки Леши Воробьева заканчивался. Он уже приходил и сообщил, что через пару часов будет на месте.
Экипаж укомплектовали. Остался не у дел лейтенант Анатолий Корсак, командир сгоревшей самоходки. Можно сказать, что ему везло. Под Кюстрином двухпудовая мина реактивного миномета угодила в рубку, но броню не пробила. Толя Корсак получил сильную контузию, отлежал несколько дней в санбате и снова вернулся в строй.
Три дня назад его «зверобой» сгорел от двух попаданий снарядов, погибли три человека из экипажа. Лейтенанта крепко ударило о броню, он снова отлежался пару дней и вернулся в батарею. Уходить в резерв Анатолий наотрез отказался.
— Неизвестно, куда попаду, — упрямо твердил лейтенант. — А я к своей батарее привык. Оставьте меня, товарищ капитан.
Решили, что временно Корсак будет находиться в экипаже Чистякова, а там видно будет.
Двадцать первого апреля 1945 года, с рассветом, тяжелый самоходно-артиллерийский полк Пантелеева двинулся в сторону Берлина. В строю находились всего четырнадцать «зверобоев». Треть самоходок сгорели или вышли из строя после тяжелых повреждений.
Это были уже не те машины, которые 16 апреля вступили в бой на Зееловских высотах — свежепокрашенные, некоторые недавно пришедшие с завода.
Большинство самоходок несли на себе следы попаданий снарядов и крупных осколков. Виднелись заваренные пробоины от снарядов, краска обгорела, гусеницы и колеса были частично заменены. Заметно уменьшилось число десантников, они понесли на высотах самые большие потери.
Грузовики с боеприпасами и ремонтным оборудованием были тоже поклеваны пулями и осколками. Осталась всего одна зенитная установка. Впрочем, на все это мало обращали внимания. Впереди был Берлин.
Несмотря на то что столица рейха была крепко разрушена бомбардировками союзной авиации, город был превращен в крепость, которую предстояло упорно штурмовать.
