Ее вызвали в военкомат, и она толком не смогла сказать, кем приходится Еремину. Не помнит уже, что ответила тогда, при оформлении денежного аттестата. Да и как объяснишь — дети Еремина зовут мамой, любят ее.
Еремин был переведен в Минск, даже в Челябинск не смог заехать. Анна Степановна засобиралась в дорогу — решила дать возможность ребятам повидать отца. Поехала в часть, да там и осталась.
85-я стрелковая дивизия, в которой служил Еремин и теперь работала в партучете политотдела Ананьева, была, как говорится, на колесах, еще не определилось окончательно ее местоположение. Тревожная обстановка пограничной территории, переезды, переходы…
«Стало известно, что 85-я стрелковая дивизия должна передислоцироваться в Гродно. Я думала тоже ехать с политотделом, но меня вызвали Бандовский и Толкачев и сказали, что с детьми ехать нельзя, положение очень тревожное. Дивизия уехала, я стала работать в клингородке начальником отдела кадров».
(Из письма Анны Степановны Ананьевой.)
…На рассвете 22 июня 1941 года бомбили Минск. Тревога сжала сердце. Война? Провокация? А как же Василий? Ведь он сейчас там, на границе! Хорошо, что дети сейчас у бабушки, в Серпухове. Стало чуть легче.
Василия Степановича не чаяла увидеть. Но он забежал к ней в городок на третий день войны:
— Анна… Береги себя. Детей…
Это была их последняя встреча. Василий Степанович уходил формировать новые части из разрозненных батальонов и рот. Как узнала потом, много позднее, погиб он в сорок третьем году.
Анну Степановну захлестнули дела. На руках паспорта и военные билеты персонала, документы больных. Как-то сразу сориентировались: только стали прибывать раненые офицеры и солдаты, переодевали их в гражданскую одежду, выдавали чужие паспорта больных. Собирали оружие, патроны. Их было уже четверо — А. С. Ананьева, Л. А. Мохова — старшая сестра-хозяйка, У. Д. Жогло — медсестра и А. И. Куприщенкова — санитарка.
Помощник прокурора республики Маркевич создал подпольную партийную группу Комаровского района. Начиналась новая работа — в условиях подполья.
«В начале августа 1941 года в старом здании областной больницы по улице Подлесной гитлеровцы разместили лазарет для военнопленных. Их привозили на грузовиках, складывая в кузов, как дрова.
В лазарете было несколько женщин из бывших работников первого клинического городка: Мохова, Жогло, Куприщенкова, Яшина, Бергман, Ананьева. С трудом добывая пищу, они кормили раненых, промывали раны, накладывали повязки, рискуя жизнью, помогали пленным бежать. В лихую годину они оставались на боевом посту…»
(Карлос Шерман, сотрудник Академии наук БССР. Газетная корреспонденция.)
В самом начале я уже рассказывал о том, что в лазарете увидела Ананьева Николая Ивановича Толкачева, отходила его, переправила к себе домой на чердак…
«Через неделю сосед Ананьевой сказал Анне: «Или сегодня же уберетесь вон, или я доложу в гестапо». Тогда подпольщики переправили Николая Ивановича к Куприщенковой, жившей но улице Подлесной, напротив первого клинического городка. Ананьева с ребенком перешла на квартиру Маркевича».
(Карлос Шерман, газетная корреспонденция.)
«На чердаке ему было хорошо. Одежду мы достали, еды тоже приносили достаточно. Он был там примерно неделю-полторы, а потом его обнаружил сосед из «бывших»… Он меня схватил и потащил в гестапо за укрывательство офицера (сам решил, что я укрываю офицера). Я ему пригрозила, что скажу про приемник, который тот прятал на чердаке, если только выдаст меня. Объяснила, что я никто, и муж мой никто, старик, в армии не был, а попал под обстрел и т. д. Я назвала Толкачева мужем. Не доходя до гестапо, сосед меня отпустил и сказал, чтобы я забирала своего старика и шла подальше. Санитарка Аня Куприщенкова не побоялась спрятать у себя Николая Ивановича.
Ходили мы к нему часто. Лекарства приносили Анна Алексеевна Мохова, Устинья Даниловна Жогло. Мохова говорила, что медикаменты доставала у доктора Владысика и профессора Клумова.
Николай Иванович долго не мог ходить… Я уже встречалась с ним редко, так как Маркевич после одной из диверсий ушел в отряд, а за нашим домом началась слежка. Предупредила Толкачева, что как только придут связные, я тоже уйду в отряд. Он же к этому времени установил связи с Минским подпольем…»
(Из письма Анны Степановны Ананьевой.)
Анна Степановна перебралась в лес. Галя, родившаяся 31 августа сорок первого года, осталась в Минске у знакомых.
«Слушали: О создании агитгруппы, информирует С. Соколов.
Постановили: Создать при Лидском подпольном горкоме партии агитгруппу, комплектование которой поручить тов. А. Ананьевой. Программу для выступления агитгруппы поручить составить тов. Ананьевой и Драгуну. Агитгруппа должна обслуживать 8—9 пунктов в месяц».
(Протокол заседания Лидского подпольного горкома партии.)
«…Писать особенно не умею. Удивляюсь, как это я могла в партизанах, без газет и какой-либо литературы сочинять частушки и сценки, высмеивающие Гитлера. Роль Гитлера исполнял Сченснович. Знаки фашистского отличия поснимали с «языков». Когда «Гитлер» показывался на сцене (сцена — это обуглившийся фундамент сожженного фашистами дома), то не только дети и женщины, а даже мужчины шарахались в сторону».
(Из письма Анны Степановны Ананьевой.)
Заслуженного деятеля искусств БССР Николая Игнатьевича Сченсновича уже нет в живых. Он умер в январе 1969 года. Но сохранились его воспоминания, опубликованные в журнале «Неман»:
«…На другой день в лагере межрайцентра, укрывшемся в густом сосняке, на песчаном острове, со всех сторон окруженном болотами, я впервые встретился с Ефимом Даниловичем Гапеевым. Он был уполномоченным ЦК КПБ(б) по межрайцентру Лидского подпольного горкома партии.
Без каких-либо вступлений Гапеев сказал мне:
— Для усиления агитационно-массовой работы мы решили создать при межрайцентре бригаду самодеятельности. Хотите в нее включиться?
Я был так взволнован, что на радостях не смог и слова вымолвить в ответ, только утвердительно кивнул.
— Значит, договорились. Думается, что вы как профессиональный артист с большим опытом могли бы стать… ну, что ли, режиссером бригады…
Он пригласил к себе машинистку межрайцентра коммунистку Анну Степановну Ананьеву, которой было поручено возглавить агитбригаду.
Оказалось, что Ананьева и радистка Юдинцева уже подготовили частушки на злобу дня и монтаж, высмеивающий Гитлера и его союзников».
Сченсновичу поручили написать небольшие сценки, и пока он мучился над ними, агитбригада уже начала действовать. Большим успехом пользовались сочиненные Анной Степановной куплеты о Гитлере, которые пели на мотив «Лявонихи»:
Эх ты, Гитлер, ты пустая голова!
На победу все надеешься.
Красна Армия к Берлину подойдет,
Вот тогда куда ты денешься?
В агитбригаду собралось восемнадцать человек. Нагрузка на каждого была велика. Приходилось на «артиста» по нескольку ролей в далеких друг от друга жанрах: частушки, декламация, танцы, игровые сценки. К сожалению, репертуар не сохранился. Перепечатанные Ананьевой роли учили наизусть, а потом бумага шла на «козьи ножки».
Премьера состоялась 2 мая 1943 года; А 1-го был дан «концерт» фашистам из всех видов партизанского оружия. И вот участники боев собрались в лесном театре. Трехчасовая программа имела огромный успех! И на другой день секретарь подпольного горкома предложил выехать «на гастроли» — по деревням и отрядам партизанской зоны.
Партизанский театр шел лесными тропами от села к селу, от лагеря к лагерю. Крепла его слава и… дошла до фашистов. В немецких гарнизонах говорили, что к партизанам сбросили на парашютах московский ансамбль песни и пляски. Сопровождает его в поездках по зоне высокое партизанское начальство. Разведка донесла о реальной угрозе выхода частей на охоту за театром. Потому-то, уходя «на гастроли», артисты брали с собой увеличенный боезапас и спать ложились, держа в руках оружие.
Это была трудная работа. Многокилометровые марши, а потом выступления, да еще и вечера отдыха…
«В памяти у меня сохранился один из «вечеров отдыха», по-моему, в отряде имени Ворошилова.
В просторной хате на припечке горит, потрескивая, лучина, в красном углу сидит Васька Бегун и, склонив к мехам голову (от усталости), играет вальс. Лучина то притухает, то разгорается. И в этом постоянно меняющемся освещении кажутся странными кружения пар, блестящие от возбуждения глаза, улыбки на лицах. Необычность картины усиливают автоматы за спиной у многих танцующих. Рядом со мной на лавке сидит Ананьева. Она вконец измучена дорогой, исполнением обязанностей ведущего в программе, крепится. К ней подходит высоченный парень в кубанке набекрень. Галантно кланяется и подставляет даме руку кренделем. Вздохнув, Анна Степановна вдруг задорно вскрикивает: «С удовольствием!» — и идет танцевать.
