— Кончай базар! — как-то с неудовольствием процедил Канаев. — Тоже мне петухи.
Через пятнадцать минут — всем спать!
— А ты что на меня, Канаев, так смотришь? Я злость в себе распаляю.
— А не рано ли? — перебил его Юра.
— Нет, не рано. У меня до сих пор перед глазами стоит лицо моего друга, когда он читал письмо, которое ему прислали соседи. Его-то всех порешили. Поэтому при слове «фашист» у меня внутри все холодеет! Ух, доберусь я до них...
Мы хорошо убедились, что хоть умения у Шапорева и было маловато, но мужества и ненависти к фашистам — в избытке.
Под конец нашей трапезы в дом заглянул Дышинский. Поинтересовался, как устроились. От предложенного ужина отказался. На прощание сказал:
— Дневальных не выставляйте. Спать всем!
— Хоть и строгий, а заботливый, — резюмировал Шапорев, — мог бы кого-нибудь послать, так нет — сам пришел. Я не слышал, чтоб он голос на кого-нибудь повысил.
После посещения Дышинского все почувствовали раскованность, легкость оттого, что ночью не придется никому стоять на посту и теперь можем все отдохнуть одновременно.
Начали готовиться ко сну. Накануне спали мало, и сон, хотя время было еще не позднее, брал свое. Ложем нам служил толстый слой соломы, на которой «по-барски» мы и развалились по всему полу от стены до стены. Впервые за три-четыре месяца разделись, улеглись в тепле, под боком мягко, удобно. А это особенно высоко ценится после тяжелой дороги и сытного ужина.
Заснули почти мгновенно, так быстро сморил сон. Проснувшись, я увидел, что в комнате уже светло. Вначале даже не понял, где я. Приподнявшись на локте, осмотрелся. Мерно вздымалась грудь рядом спавшего Гошки. Посапывая, по-детски приоткрыв губы, спал, изредка почмокивая, Юра Канаев. По лицу Юры Соболева плавала мечтательно-растерянная улыбка. Запрокинув голову, с присвистом похрапывал Андрей Пчелинцев. И, глядя на него, никто бы не узнал, что в этом безмятежно спящем, как ребенок, человеке таилась большая сила, решительность. В бою он собран, пружинист, расчетлив в каждом движении, боевит. У этого солдата никогда нет свободного времени — он всегда занят: то чистит автомат, то ремонтирует одежду, то пришивает пуговицу, пусть она будет даже не его, а чужой — помогает товарищу.
Пока мы спали, командование отряда занималось формированием подразделений, еще и еще раз продумывало обеспечение нас всем необходимым. На этот раз выспаться нам дали, как никогда, по-домашнему. Проснулись почти одновременно и лежа обменивались мнениями о том, что ждет нас впереди. Но скоро беседа прервалась, в комнату вошли три офицера. На нашу попытку подняться последовал мягкий останавливающий жест.
Пришедшие поинтересовались нашим самочувствием, настроением и, уходя, сказали:
— Поднимайтесь, завтракайте, а в 12.00 построение.
В назначенный час выходим на построение. Метель по-прежнему беснуется. Подразделениям приказывают идти за поселок, на поле. Наша рота двинулась в указанном направлении. Пройдя метров триста, останавливаемся.
— Плотнее, плотнее, — слышится голос командира, и подразделения становятся друг подле друга.
Начинается митинг, который открывает командующий войсками 37-й армии генерал-лейтенант М. Н. Шарохин. Рядом с ним — член Военного совета полковник И. С. Аношин и начальник разведотдела армии полковник В. И. Щербенко.
Командование напутствовало нас на выполнение сложного и особо важного задания. Но ни слова, как и в дивизии, не было сказано, куда идем, что нам предстоит выполнить. Затем Шарохин представил нам командира отряда подполковника А. Н. Шурупова, его заместителя по политчасти майора К. И. Нефедова и начальника штаба капитана А. Л. Мясникова.
С ответным словом от имени разведчиков выступил Дышинский. Его выступление было кратким. В заключение он сказал:
— Мы готовы вы пол нить любую задачу по освобождению нашей Родины от фашистской чумы. Мы не пожалеем для этого сил, а если понадобится, и своих жизней.
Особое впечатление на меня произвели слова командира отряда Шурупова:
— Выполнять задание предстоит в нелегких условиях, и надо рассчитывать в первую очередь на свои силы, на себя самих. Если верблюд может обходиться без воды две недели, человек — несколько дней, солдат без патронов и гранат не проживет в бою и несколько минут. Поэтому берите с собой как можно больше патронов, гранат. Причем гранат не только ручных, но и противотанковых. В поселке, куда вы вернетесь сейчас, вас ждут подводы с оружием и боеприпасами. Продукты питания вы получили. Выход через полтора часа, — закончил Шурупов.
Командир отряда был среднего роста, из-под шапки выбилась русая прядь волос. Говорил он толково, не громко, но голос твердый, как у человека, умеющего повелевать. О характере говорила резко очерченная линия губ и строгий, проницательный взгляд.
К нашему возвращению в Веселых Тернах уже стояло несколько саней-розвальней, в которых находились новые автоматы, запасные магазины и черные промасленные коробки с автоматными патронами, вскрытые ящики с гранатами.
— Сменяем? — подзадоривал меня Канаев, беря в руки тускло поблескивающий, со следами заводской смазки новенький автомат.
— Нет, не хочу, — отказался я, — со своим уже сроднился. Мы понимаем друг друга без слов, а к новому надо еще приловчиться. А вот парочку запасных магазинов с удовольствием прихвачу.
Мы брали патроны: по четыре-пять коробок в упаковке по 500 штук, по двенадцать — пятнадцать ручных гранат, по две — четыре противотанковых. Все отобранное тщательно укладывали в вещмешки, а запасные снаряженные магазины и сумки с гранатами подвешивали на пояс, где находится обычно армейский нож. Я тоже был не исключение. Запалы положил отдельно. Каждый по-хозяйски аккуратно обернул бумагой, потом, за исключением двух, чтоб были под рукой, еще раз все обернул трофейным носовым платком и аккуратно вложил в левый карман гимнастерки. В результате наша экипировка — оружие, снаряжение и продукты питания — по весу получилась солидной. Маскхалаты, с надетыми сверху вещмешками, делали наши фигуры мешкообразными, неуклюжими.
В установленное время строимся, и вскоре начинается марш. Подразделение за подразделением вытягивается цепочкой из населенного пункта, и колонна приходит в движение. Наша рота идет где-то в середине колонны, за саперами. Разведчики все вооружены автоматами, за исключением Сергея Усачева, у которого за плечами была снайперская винтовка. Он единственный в роте носил очки, но стрелял отменно. Саперы, в отличие от нас, частично вооружены карабинами, кроме того, каждая пара несла по противотанковой трофейной мине, прозванной «сковородкой».
Впереди отряда на неказистой кобыленке ехал Шурупов. За ним шли офицеры штаба отряда.
Во главе нашей роты, как всегда, быстрой походкой, часто семеня ногами, по привычке свысока поглядывая на окружающих, шел старший лейтенант М. Д. Садков. Рядом с Дышинским — незнакомый нам коренастый паренек с карабином за спиной, двумя «лимонками» и пистолетом на поясе. Они почти все время переговаривались, наклоняясь друг к другу.
Хвост колонны терялся в снежной круговерти, где шествие замыкал подслеповатый мерин, запряженный в сани, на которых лежали запасной комплект питания к двум рациям и телефонам.
Метет по-прежнему. Слабо наезженная, с часто встречающимися сугробами дорога идет вдоль склона. Где-то справа — противник, а мы идем вдоль линии фронта, на юг.
Саперы и идущие впереди их автоматчики раза два пытались запевать, но их не поддержали. Солидный груз, теплая одежда, трудная дорога давали о себе знать. С такой ношей не до пения. Отряд шел навстречу большим испытаниям. И все понимали это.
«Что ожидает нас впереди?» — думал я, изредка перебрасываясь отдельными фразами с товарищами, глубоко загребая снег сапогами. Хуже нет неизвестности. Идешь и не знаешь куда. Ясно одно — предстоит бой, сложная и трудная операция, по-видимому, в ближнем тылу противника. Говорить было тяжело, и в основном шли молча. Метель разыгралась не на шутку.
— Как самочувствие? — поинтересовался подошедший Дышинский у Канаева.
— В норме, товарищ лейтенант! Вот только Пчелинцев попал впросак. Отвечает невпопад, думать не хочет, утверждает, что это загадка. Уверяю, не загадка. Просто голова у него забита другим — о хозяйской дочке думает. Тогда я вам коротенький анекдот расскажу. Идет? Сидят по весне на завалинке, солнышку радуются два старых-старых деда и вспоминают. И вот один из них обращается к другому:
— Кум! Русско-японскую кампанию небось не забыл?
— Помню, помню. Разве такое забывается?
— А помнишь, как нам в Порт-Артуре порошки какие-то давали, чтоб мы до баб не были охочи?
— Ну и что? Ведь это когда было-то?
— Как что? — оживился дед. — На меня вроде начинает действовать.
