Каждый полк нашей дивизии был представлен взводом автоматчиков: от 276-го гвардейского стрелкового полка — под командованием гвардии лейтенанта М. М. Цимбала;
от 282-го гвардейского стрелкового полка — под командованием гвардии лейтенанта Г. М. Дьячко;
от 280-го гвардейского стрелкового полка -1 старший лейтенант Боровских, который и возглавил роту автоматчиков;
от 116-го армейского саперного батальона — рота саперов под командованием лейтенанта И. К. Голубчика;
армейский полк связи выделил две радиостанции с радистами и телефонистами.
Партийные органы подобрали семь проводников из местных жителей. Двое из них были несовершеннолетними. В отряде было около 200 человек.
Учитывая важность и сложность предстоящей операции, как позже рассказал Николай Зайцев, политотдел решил увеличить партийную прослойку. При штабе армии формировались курсы комсоргов и парторгов батальонов. Отобранные на учебу кандидаты размещались в 213-м запасном полку. Вот туда 19 февраля и прибыл к нам на беседу начальник политотдела 37-й армии полковник B. C. Мельников.
В конце беседы он обратился к нам:
— Товарищи коммунисты! Вам выпала почетная задача вписать еще одну замечательную страницу в историю Великой Отечественной войны. Нужны добровольцы!
И все присутствующие, 21 коммунист, выразили согласие на участие в операции. Затем нас распределили по подразделениям.
Так мы, трое автоматчиков: Зиневич и Алиев и я, попали во взвод Дышинского.
В составе отряда насчитывалось 49 коммунистов и 33 комсомольца. И уже позже приглядываясь, я видел, что стоящие в строю далеко не новобранцы, а опытные, не раз смотревшие смерти в глаза, закаленные в боях воины. Одни дрались у стен Сталинграда, другие — в горных теснинах Северного Кавказа, третьи прошли Курскую дугу и форсировали Днепр.
Утром 19 февраля командир разведроты гвардии старший лейтенант М. Д. Садков получил уведомление о том, что в 11.00 в расположение роты, на рудник Калачевский, приедет командир дивизии. Это известие не оставило никого равнодушным. Одно дело — когда комдив почти каждый день бывал в полках, другое — посещение им такого маленького подразделения, как наша разведрота.
К указанному времени, оживленно переговариваясь, подталкивая друг друга (нелишне и погреться), весь личный состав роты ожидал приезда командира дивизии у большого, с двумя входами, деревянного дома, в котором мы жили. Сверху, с крыш, метель играючи бросала в нас большими пригоршнями снег и все непременно старалась попасть кому-нибудь в лицо или за воротник. Иногда ей это удавалось, и над «счастливчиком» подшучивали и гадали, кто следующий получит такой подарок.
А снежило вовсю. Вьюга, начавшаяся под утро, теперь основательно разыгралась, вошла в свою роль и на радостях неистово бросалась на все встречающееся ей на пути, стараясь завертеть и закружить в хороводе снежинок... На минуту, словно обессилев, в изнеможении успокаивалась, чтобы передохнуть, затем вновь оживала и, приободрившись, с удвоенной силой принималась играть миллиардами крупных, как вата, снежинок. Она перекатывала их, и они, снежинки, казалось, текли по земле, заравнивая углубления, а с подветренной стороны домов и сараев уже успела намести причудливые, серповидной формы, карнизы. В промежутках между строениями снег стал настолько твердым, что наст выдерживал нагрузку человека.
Выбравшись из тепла, мы оказались во власти хохота и завывания метели, но быстро освоились с ней. Нам, разведчикам, нравилась такая погода, когда снег слепит глаза, в залихватском посвисте ветра гаснут посторонние звуки, шорохи, особенно если направление ветра со стороны противника. Такая погода резко уменьшала видимость и создавала более благоприятные условия для проведения успешной операции.
Все это вызывало оживление и поддерживало наше веселое настроение. Клубится парок от дыхания полусотни людей. Идет разговор... Как обычно, в центре внимания — Канаев. Если раньше пальму первенства заводилы удавалось держать Феде Антилову, то теперь после его гибели при разведке боем под рудником Калачевским ею завладел Юра. Он не умолкал ни на минуту — то забавно рассказывал о своих промахах, то подтрунивал над товарищами. И как-то получалось так, что, едва он появлялся, вокруг него образовывался кружок слушателей. Так было и на этот раз. К тому же Юра был начитанным человеком и в спор с ним вступать решался не всякий. Имея охватистый ум, умея оценивать ситуацию, он мог задать такой вопрос, так его преподнести, что и осведомленного мог поставить в затруднительное положение.
— Вот ты скажи мне, — и он, прищурившись и пристально смотря в лицо Юре Константинову, стоявшему рядом, продолжал, — о чем мечтал молодой Марат, один из руководителей французской революции?
Чувствуя, что приковал к себе внимание, он распалялся и, не дождавшись ответа и не обращая внимания на метель, не говорил, а кричал, стараясь пересилить вой ветра:
— В пятнадцать лет быть профессором, в двадцать пять — гением и принести себя в жертву отечеству!
— А ты о чем мечтаешь? — поинтересовался Сергей Усачев. — Кем ты хочешь быть?
— Главным в моей жизни будет спорт, — говорил Юра Канаев. — Сперва сам буду выступать. Потом займусь преподавательской, тренерской работой.
И, забегая далеко вперед, скажу, что мой фронтовой друг доказал, что и в мирной жизни он верен своим принципам: дал слово — сдержи, пообещал — сделай. Жаль, что прожил он всего пятьдесят три года... Умер в 1977 году от тяжелой болезни. Но сумел многого достичь — декан факультета физвоспитания Пермского государственного пединститута, член научно-методического совета Министерства просвещения СССР, председатель областной федерации лыжного спорта, член городского комитета по физкультуре и спорту. А к фронтовым наградам добавился знак «Отличник народного образования».
Вот таким он был, мой фронтовой друг...
...Его шутки, прибаутки, дельные присказки в то утро метались, как верховой пожар в тайге, легко перескакивая с одного на другое.
— Что-то начальство не очень торопится, уже без пяти одиннадцать, — не совсем тактично сострил кто-то.
— Разговорчики! — прорезал, как молодой петушок, свой голос Садков, и его голова, как стрелка компаса, заметалась, стараясь узнать, кто сказал. На минуту стало тихо.
— Сколько я тебе говорил, — шепотом в тон неудачной шутке процедил Канаев, — не критикуй начальство.
— Канаев, Канаев, и тебя это касается, — назидательно произнес Дышинский, — не можешь без комментариев. Иногда язычку следует и кашки давать — поговаривала, бывало, моя бабушка.
— Едут! Едут! — крикнул кто-то из разведчиков, сумевший сквозь посвист ветра и шорох поземки по крыше расслышать рокот моторов приближающихся машин. Ротный словно ждал этого момента. Он молодцевато передернул плечами, одернул шинель, провел руками по ремню, скорее по привычке, чем по надобности, и бегло осмотрел всех. Рябоватое лицо его стало серьезным и даже каким-то отчужденным. Оно всегда становилось таким при встречах с вышестоящими командирами. Ему было чуждо заискивание, но робость перед ними Садков испытывал каждый раз. Окинув нас еще раз прощупывающим взглядом и как бы подводя черту ожиданию, коротко бросил:
— Кончай курить! Рота, в две шеренги становись! Разведчики, суетясь, начали торопливо строиться. Мы давно отвыкли от таких ранее до боли знакомых команд, поэтому при построении было много бестолковой толкотни. Наконец, разобрались и выстроились.
Окопный быт наложил на нас свой отпечаток. Тяжело разведчику в обороне. Порой, как я уже рассказывал, для того, чтобы притащить «языка», мы сами несли большие потери. И вот войска переходят в наступление. Работы тоже много, но она радует. Каждый день все вперед и вперед. И хоть спать приходится очень мало, но в душе подъем, радость. Мы первые входили в деревни, села и города. Мы были первые, кого целовали и обнимали жители. Нас не знали куда посадить и чем угостить. Мы были первыми, кто видел слезы радости измученных неволей людей. Это не забывается, остается на всю жизнь.
Наш строй внешне выглядел далеко не внушительно. Одеты были по-разному — и в добротные белые полушубки, и в не первой свежести, замызганные, подпаленные шинелишки, и в потрепанные телогрейки. Но, несмотря на пестроту одежды, выглядели мы бодро, даже озорно. Тщательно выбриты, у большинства слегка сдвинуты на ухо шапки, из-под которых выглядывали аккуратные чубчики. Две шеренги разведчиков, моих друзей-однополчан, до боли знакомых, бесстрашных и скромных, насмешливых и нагловатых, стояли плотно, плечо к плечу, как одно целое.
Едва успели построиться, как из-за снежной круговерти выскочили и подкатили к нам несколько полуоткрытых машин. Из первой не по годам легко выпрыгнул командир дивизии полковник А. Н. Петрушин с адъютантом и начальник разведки дивизии майор Матвеев. Из остальных машин — в основном офицеры штаба и политотдела.
