Каждый день мы продвигались вперед на несколько десятков километров. Одновременно с нами другая танковая группа двигалась на Вязьму со стороны Рославля. При этом еще в первый день наступления Люфтваффе нанесло два воздушных удара по штабу Западного фронта. В результате у русских нарушилось управление войсками.
Уже 7 октября мы вышли к Вязьме, где нам удалось взять в кольцо около двадцати стрелковых дивизий и четыре танковые бригады русских. Окруженные советские войска отчаянно сопротивлялись. Это замедлило наше продвижение. Но тем не менее к 13 октября они окончательно капитулировали. Из окружения удалось вырваться лишь немногим русским частям. Но, так или иначе, теперь нам было уже рукой подать до Москвы.
Правда, на помощь русским, как всегда, пришла их ужасная погода. В середине октября началась распутица. Дороги, которые и без того были ужасными, превратились в сплошную грязь. И это существенно замедлило продвижение наших войск.
Однако русские все равно готовились к тому, что мы возьмем Москву. 15 октября Государственный комитет обороны СССР принял решение об эвакуации, и уже на следующий день началась эвакуация из Москвы за Волгу управлений Генштаба, наркоматов, военных академий и других учреждений. Иностранные посольства также были эвакуированы из российской столицы. В городе были заминированы мосты, заводы и электростанции. Значительная часть населения была убеждена, что немецкие войска вот-вот войдут в Москву. Начались беспорядки. Люди грабили магазины и квартиры, оставленные эвакуировавшимися. Однако НКВД продолжало свою работу, арестовывая недовольных и расстреливая мятежников.
Генералом Гюнтерием Жуковым[3] для защиты Москвы было сформировано народное ополчение, в которое вошло около 100 000 человек из гражданского населения. Более полумиллиона жителей сооружали на улицах баррикады и рыли противотанковые рвы. Военные законы теперь действовали и по отношению к гражданскому населению: «разжигатели паники, трусы и предатели» расстреливались. Город готовился к тому, чтобы Гитлер заплатил за его покорение как можно более дорогую цену.
Однако, как бы то ни было, еще в конце осени мы абсолютно не сомневались, что Москва будет взята.
Глава девятая
Долгая и холодная зима
Вплоть до начала декабря мы продолжали медленно, но верно приближаться к Москве. Однако 5 декабря началось контрнаступление Красной Армии, и мы ничего не могли с этим поделать.
Зимой с 1941-го на 1942 год в северных областях России были зарегистрированы пятидесятиградусные морозы. Столь холодных зим в этой стране не было уже 140 лет. Красная Армия воспользовалась ситуацией и подготовила контрнаступление, чтобы остановить немецкую армию у ворот Москвы. Русские говорили в те дни, что «генерал Мороз» сражается на их стороне.
Земля была промерзшей на метр, а то и больше, поэтому мы не могли даже вырыть окопы. И хотя на нас были шерстяные перчатки, нам приходилось постоянно двигать руками и пальцами, чтобы спастись от сильного обморожения, а также периодически ударять себя по груди, чтобы стимулировать кровообращение. У нас замерзали ноги, потому что наши кожаные ботинки, как оказалось, совершенно не подходили для русских морозов. А наше зимнее обмундирование прибыло к нам только тогда, когда в нем уже практически отпала необходимость.
Обмундированные по-летнему, мы, чтобы не замерзнуть, пользовались любыми покрывалами и меховыми изделиями, которые попадали в наши руки. Каждый надевал под свою летнюю униформу всю одежду, какая у него только была. Но даже при всех эти ухищрениях мы все равно жестоко страдали от холода. Если нам приходилось долго лежать на скованной морозом земле, многие сильно обмораживались. Раненые, которым не получалось быстро оказать помощь, порой замерзали до смерти. Только счастливчикам удавалось раздобыть русские валенки. Мало того, у нас даже не было меховых головных уборов. И под холодными стальными касками мы носили лишь вязаные подшлемники.
В Германии был объявлен сбор меховых изделий и других теплых вещей. Население откликнулось на этот призыв и жертвовало теплую удобную одежду, веря, что она поможет «мальчикам на фронте». Но, к сожалению, до нас доходила лишь небольшая часть этой одежды, в то время как горы теплых вещей оставались на сборных пунктах.
В ходе непрекращающихся боев численность фронтовых полков сократилась до трети от номинальной. Но мороз продолжал косить ряды тех, кто уцелел. От обморожений мы лишились едва ли не большего количества бойцов, чем в результате боев.
Советские войска также несли тяжелые потери, но в их огромной стране были громадные людские резервы. Кроме того, к морозам русские были гораздо привычнее нас. У них и обмундирование было соответствующее, и оружие в морозы работало лучше, чем наше. Им было легче переносить тяжести фронта, потому что их повседневная жизнь, судя по всему, была ненамного легче. В еде они были неприхотливы. В сумках, висевших у них на ремнях, лежал овес, из которого они на воде варили себе кашу. Помимо этого в качестве сухого пайка русские часто носили с собой сушеную рыбу. Во время еды они часто запивали ее водкой из своих фляжек. Впрочем, водку они могли пить и в любое другое время дня. Курили они махорку, из которой сворачивали самокрутки, используя газеты вместо папиросной бумаги. В боях они дрались, не жалея себя. В их патриотизме было нечто фанатичное.
В результате всего этого и бесчестной партизанской войны, организованной русскими, мы были вынуждены отступать. 16 декабря последовал приказ фюрера, предписывавший «удерживать фронт до последнего солдата». В этом приказе Гитлер утверждал: «Только подобного рода тактикой можно выиграть время, необходимое для переброски подкреплений из Германии и с Западного фронта, о чем я уже отдал приказ. Только когда резервы прибудут на запасные позиции, можно будет подумать об отходе на эти рубежи…»
Трудно сказать, что дал этот приказ немецкой армии. Возможно, без него хаотичное отступление наших войск привело бы к распаду всего фронта, и тогда бы немецкая армия повторила судьбу Великой армии Наполеона. По крайней мере, с такой оценкой происшедшего я сталкивался в книгах военачальников Вермахта.
Однако наша солдатская жизнь после этого приказа окончательно превратилась в ад. Каждый день приносил все новые и новые испытания. При этом мы видели вокруг только бескрайние заснеженные равнины, вид которых действовал на нас удручающе. Русские применяли тактику выжженной земли, и когда мы выходили к какой-то деревне в надежде согреться в сельских хатах, перед нами порою оказывалось только пепелище.
День ото дня на наши слабо укрепленные линии обороны наступали свежие сибирские и монгольские полки. Одетые в толстые ватные куртки с меховой подкладкой и теплые сапоги, они подползали к нашим передовым траншеям по ночам. И нам приходилось отступать с боями от одной деревни к другой. Ни днем, ни ночью у нас не было возможности соорудить себе сколь-либо серьезные укрытия. Рыть окопы в каменной от морозов земле с нашим очень плохим оснащением было пыткой, и нам мало что удавалось.
Я хорошо помню, как в один из декабрьских дней 1941-го наш батальон удерживал позиции, которые мы заняли в небольшой русской деревеньке где-то под Москвой.
Заняв деревню, мы обеспечили себе более-менее комфортные условия жизни на время, пока держали в ней оборону. Деревня была пустой и полуразрушенной, но уцелевшие дома, в которых осталась хотя бы крыша и четыре стены, теперь служили нам убежищем от страшного холода. Понеся огромные потери во время отступления, мы надеялись, что нам удастся как можно дольше удерживать позиции в этой деревне. Единственное, мы не могли позволить себе такую роскошь, как сон. Противник вовсе не был настроен дать нам хоть небольшую передышку. И вскоре мы снова находились под огнем, который русские вели от края леса, который был в двухстах метрах от деревни.
Мы, снайперы, занимали позиции на чердаках домов. Деревянные чердаки не давали никакой защиты от пуль, но немного спасали от холода и ветра, а кроме того, мы были не так видны противнику. Тем не менее я постоянно выискивал пулеметчиков противника. Если бы хоть одна пулеметная очередь обрушилась на мой чердак, мне был бы конец.
Рядом со мной был Михаэль и еще двое снайперов, они занимались тем же самым, что и я. Зоммер и остальные снайперы были рассредоточены на других чердаках. Русские умело прятались в лесу. Даже мне было трудно выискивать цели. О наш чердак то и дело ударялись пули, выпущенные врагами из винтовок.
Тут настала и моя очередь получить ранение. Правда, оно оказалось легким, и я даже не почувствовал его сначала. За время боя у меня в крови накопилось много адреналина, который, как известно, приглушает боль, и я совершенно неожиданно для себя вдруг заметил, что моя левая перчатка, вдруг покраснела от крови. Очень быстро кровь оказалась и на моей куртке. Пуля сорвала кожу с внешней стороны кисти руки. Открытая рана кровоточила. Я быстро перебинтовал свою кисть. И вплоть до наступления темноты, когда русские перестали вести огонь, мне было больше некогда думать о своей ране.
