В предрождественские дни мы жили в большом блиндаже, находившемся у самой передовой. Он был рассчитан на двенадцать человек, и в нем мы могли даже стоять в полный рост. Выход из блиндажа вел прямо в траншеи. При этом наш блиндаж был достаточно безопасен, и мы могли бояться только прямого попадания в него. Крыша блиндажа была сделана из положенных в два слоя толстых березовых стволов. В нем у нас стояла железная печка, которая в сочетании с толстым слоем снега вокруг стен поддерживала в блиндаже постоянное уютное тепло. Правда, мы не топили печку в дневное время, поскольку ее дым стал бы хорошим ориентиром для врага. Однако те, кто не был в карауле в светлое время суток, прекрасно согревались в нагревшейся за ночь соломе, укрывшись шинелью вместо покрывала. У некоторых из нас было даже по две шинели: вторые шинели доставались нам от павших товарищей.
Рождественскую ночь мы провели на позициях, отражая очередную атаку русских. Мы даже забыли пожелать друг другу счастливого Рождества.
Зона боевых действий нашего батальона включала несколько деревень. Согласно теории мы должны были удерживать участок линии обороны протяженностью около километра, но в действительности нам приходилось защищать участок в три-четыре раза большей протяженности.
При этом связь между частями Осуществлялась через телефонный кабель и специальные вооруженные отряды. Последние, однако, могли перемещаться только после наступления темноты. А телефонный кабель, протянутый через голое пространство, постоянно рвался из-за непогоды и вражеского огня.
Связь нужно было восстанавливать любой ценой. Нас, снайперов, нередко отправляли вместе со связистами. Мы должны были прикрывать их на случай нападения русских. Я отчетливо помню одну из первых своих подобных вылазок.
Мы выходили искать разрывы кабеля, только когда темнело. И когда стояла уже кромешная тьма, тем более что в России зимой темнеет очень рано. Со мной был Конрад и еще несколько бойцов. Мы медленно шли по снегу, который предательски скрипел под нашими сапогами. Была звездная ночь. Вокруг простирались холодные пустые равнины, в одном виде которых было что-то дьявольское. Если мы проходили мимо отдельно стоящих деревьев, то порой проваливались в глубокий снег, доходивший нам по пояс, а то и по грудь. Дело в том, что около деревьев наст был не таким прочным.
Наш маршрут казался безлюдным, но мы уже знали, как умеют маскироваться русские. У меня с собой была снайперская винтовка. Я все-таки стал рисковать брать ее на подобные задания. Конечно, попади я в плен к русским, меня ждала бы мучительная смерть, но зато винтовка могла очень пригодиться, если бы мы наткнулись на засевшего в засаде пулеметчика. Однако пока мы шли, винтовка висела у меня на плече, а в руках я сжимал свой МР-38, из которого я тут же бы открыл огонь в случае внезапной атаки русских. Несмотря на видимую безлюдность окружающего пейзажа, они могли прятаться где угодно, это мы уже знали по опыту.
Наконец мы нашли место разрыва кабеля. Связисты подошли к нему, чтобы соединить разорвавшиеся концы. И вдруг прогремел взрыв. Один из связистов погиб, другой остался без руки. Мы тут же заняли боевую позицию, ожидая, что враги сидят в засаде и атакуют нас, воспользовавшись ситуацией. Но этого не произошло. Засады на этот раз, к счастью, не было.
Впоследствии во время вылазок мы не раз натыкались на мины, оставленные русскими не только в местах разрыва, но и вообще на пути нашего следования. С этим нужно было что-то делать, и нас стали сопровождать саперы с миноискателями. Однако они сами не слишком рассчитывали на успех подобных мер. Дело в том, что миноискатели того типа, которым располагали мы, не находили мины в деревянных корпусах, а именно такие мины зачастую и устанавливали против нас русские.
В конце концов мы сами стали устраивать засады там, где проходил наш кабель. Тем, кто отправлялся в засаду, мы всей частью собирали одежду потеплее, ведь им предстояло провести не меньше часа, оставаясь неподвижными среди снега и мороза. При этом для маскировки мы пользовались специальными белыми плащами.
Пару раз находиться в засаде довелось и мне вместе с другими снайперами. Русские, как правило, приходили устанавливать мины небольшими группами от двух до пяти человек. Нам, снайперам, ничего не стоило уничтожить их, если место засады было выбрано верно. В результате уже через месяц Иваны отказались от этих своих трюков, и восстановление связи стало для нас гораздо более безопасным.
Тем не менее невероятные морозы делали нас почти неспособными вести бои. В январе ситуация нисколько не улучшилась. Поэтому время нахождения в карауле для каждого отдельного бойца было сокращено. Теперь часовые сменялись каждые полчаса. На позициях караульных лежал толстый слой соломы, но это все равно не спасало от обморожений, которые можно было получить не то что за половину часа, но и за более короткий временной промежуток. Обморожения были частым явлением. И, если я правильно помню, один бедный парень даже замерз до смерти. Тем не менее покидать караульный пост было запрещено при любых обстоятельствах.
Это было вынужденной мерой. Русские воевали на своей территории, а потому умели обращать себе на пользу даже непогоду, в том числе и нашего злейшего врага — снег. Под снегом они прорыли целую систему тоннелей, которую использовали, чтобы незаметно подбираться к нашим траншеям. Однажды им даже удалось незаметно выкрасть ночью сразу двоих наших бойцов из окопа на краю деревни. Русские всегда использовали непогоду, чтобы захватить языков.
Стараясь избежать подобной участи, караульные, дежурившие на передовой, периодически выпускали в воздух осветительные ракеты, которые парили на небольших парашютах и освещали окружающую территорию. Также, чтобы показать русским, что мы начеку, мы время от времени выпускали по одной-двум пулеметным очередям. Таким образом, мы одновременно отпугивали многочисленных голодных волков, которые с наступлением ночи подбирались к нашим траншеям. Эти животные порою подходили к позициям даже целыми стаями.
Волчий вой нагонял на нас тоску и дурные предчувствия. Но даже он был лучше, чем завывание «органа Сталина». Так мы прозвали секретное оружие русских, которое они сами называли «катюшами».
Снаряды, выпускаемые этим оружием, скорее напоминали ракеты. Невероятный грохот взрывов, языки пламени — все это ужасно пугало наших бойцов. Когда нас обстреливали «катюши», у нас горела техника, гибли люди. Однако, к счастью, у русских было мало подобных установок и снарядов к ним. Поэтому урон, наносимый этим оружием, был не слишком ощутим. Его применение давало скорее психологический эффект.
Говоря о психологическом воздействии на нас, нельзя не сказать и о советской пропаганде. Время от времени до нас доносились усиливаемые репродукторами звуки популярных немецких песен, которые пробуждали в нас тоску по домашнему уюту. Вслед за этим звучали пропагандистские призывы на немецком. Они играли на том, что мы измотаны, голодны, а некоторые из нас успели отчаяться. Русские призывали нас: «Сдавайтесь победоносной Красной Армии, тогда вы вернетесь домой сразу после окончания войны», «Сдавайтесь! У нас вас ждут женщины для утех и много еды!»
Как правило, эти призывы вызывали у нас только озлобленность. Но были и те немногие, кто малодушничал и темной ночью переходил на сторону русских. Дальнейшей их судьбы я не знаю, но, судя по тому, что творилось в Германии после нашего поражения, думаю, вряд ли кто из перебежчиков получил обещанные блага.
Кроме призывов через громкоговорители, советская пропаганда также обрушивалась на нас в форме листовок. Мы их использовали по более подходящему назначению, хотя они и были не из самой мягкой бумаги. Поэтому мы несильно огорчались, когда постоянно кружившиеся над нами советские самолеты У-2 сбрасывали на нас листовки, но периодически они также сбрасывали на нас и бомбы.
Это была самая страшная зима в моей жизни. Но хуже всего было, когда нас, пехоту, атаковали советские танки Т-34. Эти машины были хорошо вооружены и без труда продвигались как по снегу, так и по распутице. Их броня, как я уже говорил, была очень тяжело пробиваемой. Когда русские танки заставали нас врасплох, а мы находились в траншеях, то мы вжимались в свои окопы и позволяли им проехать над нами. Сразу после этого у нас завязывался ближний бой с русскими пехотинцами, сопровождавшими танки. Во время этого боя мы также старались уничтожить и танки, бросая в них сзади гранаты. В результате даже если мы побеждали, то несли огромные потери.
Могилы своим товарищам мы рыли зимой в конце деревни или у дороги с помощью ручных гранат. Как я уже говорил, земля была настолько скована морозом, что ее не могли взять лопаты. Мы расчищали снег и, орудуя ломами, делали углубления, в которые клали гранаты. Затем мы наливали в эти углубления немного воды, которая, быстро замерзнув, надежно удерживала гранаты там, куда мы их поместили. Теперь оставалось только выдернуть чеку и со всех ног бежать в укрытие. Взрыв подбрасывал в небо огромные комья промерзшей земли. Так повторялось несколько раз, пока не получалось яма достаточного размера. После этого мы немного расширяли ее с помощью ледоруба и клали в нее тело нашего товарища. Над могилой всегда старались установить крест, сделанный из двух палок. Это все, что мы могли сделать для своих погибших, большинство из которых так и остались в безымянных холмиках на чужой земле.
