Помялов исчез. Через несколько минут он вернулся и передал лейтенанту две ракеты и ракетницу.
Творогов выстрелил. Желтый шарик медленно покатился ввысь, оставляя за собой светлую дорожку, и рассыпался золотым дождем.
Лейтенант выпустил еще ракету. Наконец вдалеке показывается маленькая точка.
— Наши идут! — обрадовались краснофлотцы.
Головной катер приближался невыносимо медленно. Шторм и темнота мешали ему подойти вплотную.
Творогов крикнул командиру головного охотника, чтобы тот подходил лагом и с правого борта, иначе поврежденный катер перевернется. И вдруг набежавшая волна бросила головной катер. Он ткнулся форштевнем в правую скулу изувеченного катера.
От удара крен еще больше увеличился. Катер почти лег на борт. Уже ясно был виден его киль.
Творогов приказал товарищам ухватиться за леера и повиснуть на борту, чтобы удержать катер подольше хотя бы в этом положении.
На головном катере надумали подать швартовы. Но шторм усиливался. Швартовы скоро лопнули.
Творогов принял рискованное решение: «Надо бросаться за борт, пусть вылавливают по одному». Командир головного катера согласился с ним.
— Давайте первого!
— Первым прыгает краснофлотец Помялов! — объявляет экипажу Творогов.
Помялов, с трудом удерживая равновесие, молча попрощался со всеми и прыгнул в откатывающуюся волну. Она подхватила его, обволокла пеной и унесла.
Все напряженно следили за тем, как Помялов боролся с морем. Через несколько минут с головного катера донеслось:
— Выловлен! Давайте второго!
Вторым поднялся плечистый и рослый командир отделения рулевых старшина Панфилов.
— До встречи, товарищи! Прощай, катер!
Потеряв равновесие, он плашмя упал между волнами. Его накрыл тяжелый вал, бросил на борт, и… рулевой пропал, больше не показывался.
— Внимание! — сдавленным голосом произнес Творогов. — Третьим прыгает воентехник Фадеев!..
Один за другим люди покидали тонущий катер. На борту остались только Творогов и комсорг Чередниченко. Раньше, чем прыгнуть, Чередниченко пробрался в радиорубку: не заперт ли там радист? Потом постучал в кубрик: не отзовется ли кто?
— Мною проверены радиорубка и кубрики, — доложил он лейтенанту. — Людей не осталось.
— В воду! — поторопил его лейтенант.
На опустевшем обломке катера остается один Творогов. Прощаясь с кораблем, он последний раз прошел в штурманскую рубку и, стоя по пояс в воде, начал вспоминать: что еще нужно сделать?
«Снять и разорвать карту. Вот так! Здесь папка с секретными документами. Сжечь?.. Спички подмокли. Надо утопить. Где же взять балласт?..» Он привязал покрепче к папке мраморную подставку чернильного Прибора и бросил за борт.
Ходить по палубе уже было трудно, лейтенант пополз, цепко держась за снасти, выступы, леерные стойки, еще раз проверил все помещения. И только после этого, сложив руки рупором, прокричал:
— Оставляю катер последним!
— Прыгай-ай! — донеслось в ответ.
Творогов снял высокие морские сапоги и соскользнул за борт.
Скачала ему плылось легко. Но дрейфующий катер не приближался, а, подгоняемый ветром, уходил в сторону. Творогов потерял дыхание. Налетевшая волна перекатилась через голову. Лейтенант глотнул соленой воды и чуть не захлебнулся.
— На катере!.. Вас относит, подходите ближе-е! — стал взывать Творогов.
На морском охотнике, видимо, услышали его, катер стал приближаться.
До него уже осталось не более трех метров. Рядом шлепнулся спасательный круг, привязанный к бросательному концу. Но сил больше не было. Творогов отдал их в борьбе с волнами. Руки и ноги не слушались его. В отчаянии лейтенант сделал последнее усилие. Вот он уже у самого спасательного круга, надо лишь ухватиться. Творогов вытянул руку и… ушел под воду.
«Конец», — решил Творогов, но, вспомнив мать, ее скорбные глаза, жену Нину, у которой скоро должен появиться ребенок, он приказал себе: «Борись, нельзя умирать!» Затем принялся работать плечами, головой, всем корпусом… Он стремительно вылетел на поверхность моря у спасательного круга, просунул в него руку и связал пальцы в крепкий замок.
Его так и вытащили на катер вместе с кругом. И с трудом разжали руки.
Он лежал на палубе, не в силах встать на ноги. Неожиданно с моря раздался выстрел, за ним другой, третий… Творогов поднял голову.
— Это Власов из пистолета, — определил он. — Спасите!
Лейтенант с трудом поднялся на колени, и в этот момент увидел, как катер перевернулся вверх килем и медленно ушел в пучину.
Творогов заплакал. Плакать, когда гибнет родной корабль, моряку не стыдно. Терять корабль почти так же тяжело, как терять любимую жену или детей.
Не вытирая слез, лейтенант доплелся до люка и спустился в кубрик. Там краснофлотцы помогли ему стянуть мокрые брюки, фуфайку и белье. Воентехник Фадеев накинул на его плечи шинель и дал выпить спирту. Спирт теплом растекся внутри, но твердый ком, образовавшийся в горле, долго не размягчался.
13 октября. В свою комнату мне приходится подниматься по крутой деревянной лестнице, похожей на корабельный трап. Комната неуютна, поэтому в ней я бываю редко. Спать прихожу только во втором часу ночи.
Единственное окно в комнате наглухо завешено байковым одеялом. Перед сном я приподнимаю его нижний край и закрепляю булавкой. Пусть утром, когда не работает движок, будет хоть немного светлей. Зажигать коптилку не хочется, от нее неприятный запах копоти.
Просыпаюсь обычно в шестом часу от сотрясающего стены грохота артиллерии или от голоса диктора, читающего сводку Совинформбюро. Сводку я слушаю внимательно. Она определяет настроение на весь день.
Сегодня весьма неприятные вести: наши войска покинули Орел и Брянск.
В передовой «Правды» говорится о смертельной опасности, нависшей над Москвой.
14 октября. Задул норд-ост. Вихри кружат сухой мелкий снег. Холодно. Ветер разгуливает по коридорам нашего домишки, свистит в щелях окон, гремит жестью на крыше.
Я затопил круглую печь. Огонь гудит, сотрясая дверцу. Сухие еловые поленья потрескивают. Приятно в такой день сидеть у огня, имея над головой крышу. А каково тем, кто в открытом окопе? Впрочем, вьюга донимает не только наших бойцов, достается и фрицам.
Сегодня нет ни стрельбы, ни воздушных тревог. Я бы мог спокойно редактировать заметки, собранные на кораблях, но гложет тревога. Наши войска отходят к Москве, они покинули Вязьму. Чего доброго, гитлеровцы скоро подберутся и к стенам столицы. Не потому ли они притихли у Невы, что концентрируют силы на главном направлении?
Получил письмо от жены, написанное ровно месяц назад из Гаврилова Яма. Эвакуированные женщины взволнованы первыми бомбежками Ленинграда. Жена ежедневно ждет телеграмм. А их не берут, телеграф перегружен военными депешами.
Уезжая из Ленинграда, женщины были уверены, что скоро вернутся домой, и не захватили зимней одежды. Как они перезимуют без нее? Гаврилов Ям уже начали бомбить. Эвакуированных опять погрузят в вагоны и отправят в глубь страны. Куда же теперь писать письма?
В октябре 1941 года в открытое море ходили только наши подводные лодки. Они плавали не под водой, а в чертовой ухе, насыщенной минами.
Что же об этих походах можно найти в иностранных источниках? Я заглянул в книгу Ю.Ровера «Опыт боевого использования советских подводных лодок во второй мировой войне». Автор явно нам не сочувствует, но вот что он написал:
«Даже перемена мест швартовки подводных лодок на Неве или переходы с ленинградских судоверфей в Кронштадт были уже значительной боевой операцией, поскольку немецкая армия с берега залива могла обстреливать Морской канал, ведущий в Ленинград. Переходы из Кронштадта в передовую базу флота — остров Лавенсаари — также были во многих местах опасны из-за собственных старых минных полей, новых финских и немецких минных заграждений. У острова Лавенсаари подводные лодки вынуждены были следовать через минное поле «Зееигель», которое было особенно насыщено минами, затем надлежало обойти стороной минное поле, расположенное севернее мыса Юминда-Нина, и наконец пройти минное заграждение «Насхорн».
В 1943 году, в дополнение к немецким и финским минам, была поставлена противолодочная сеть между Таллином и Поркала-Удом».
Другой военный историк, Юрг Майстер, тоже сообщает любопытнейшие факты:
«5-й флотилией тральщиков были поставлены большие минные поля, простиравшиеся от южной оконечности Аландских островов до литовско-латвийской границы, и защитные заграждения перед портами Мемель, Пиллау и Кольберг. Эти заграждения «Вартбург» были совершенно не нужны, так как советские подводные лодки никогда не заходили так далеко на юг. Более того, эти минные поля затрудняли действия немцев и были причиной гибели 10 немецких торговых судов и 2 военных кораблей еще в 1941 году.
