— Насчет растопки-то здорово получилось! — сказал, смеясь, повар-сменщик. — Этот сундучок кто-то из разведчиков притащил. А она сообразила!
Логунов невесело улыбнулся:
— Сообразила…
— А где сейчас Иван Иванович? — спросила Варвара, шагая по дорожке. Она знала, что больно заденут Логунова ее слова, и не хотела у него спрашивать об Аржанове, но как-то само собой это получилось.
Логунов совсем посуровел: вопрос застал его врасплох, хотя и не был неожиданным.
— Ведь ты сама знаешь. Здесь, главным хирургом. Недавно ранен… — Не глядя, Логунов почувствовал испуганное движение Варвары. — Легко ранен. Царапина на шее. Нам всем везет!.. Сейчас он уже работает.
— Сколько несчастья принесла война! — В голосе Вари звучало глубокое волнение. — Такая тревога давит все время.
«Боишься за Аржанова?» — чуть было не вырвалось у Платона, но вместо того он сказал, вовремя осознав, что не имел права лезть в ее сердечные переживания: — Да, война невиданно жестокая.
Но Варвара и не заметила бы его неловкой оговорки, конечно, она все время боялась за Аржанова и не скрывала этого.
— За себя особенно страшно, когда ничего не делаешь, — громко говорила она. — Нынче нас застала бомбежка на берегу. Мы с Наташей Чистяковой только собрались грузить раненых, а тут самолеты… В щелях полно народу. Тогда мы присели и накрылись брезентом. Потом смешно было, а пока шла бомбежка, и под таким укрытием казалось спокойнее.
— А сейчас тебе не страшно?
— Нисколечко!
— Ну, еще бы!.. — пробурчал Логунов.
Они шли гуськом по дну сухой неглубокой в верховьях балки. По откосам ее, как гнезда стрижей, темнели блиндажи. Виднелись указки: «Аптека», «Зубной кабинет», «Терапевтическое отделение», даже «Лаборатория». Проходили цепочкой вооруженные бойцы. Навстречу шли легкораненые в ярко-белых повязках… Передовая теперь находилась совсем близко.
— Мне хочется скорее заняться своим делом. — Слезы сверкнули вдруг на глазах Варвары. — Бедный Никита! Он так мечтал стать хирургом! А как Денис Антонович?
— Опять у нас. Начинает сам оперировать понемножку. Его нынче тоже представили к награждению. Получит орден Ленина. Он вынес с поля боя больше ста человек.
— А кто еще награжден?
— Я награжден, — отчего-то стесняясь, сообщил Логунов. — Звездочку получаю.
— Героя Союза?
— Да, за бои с танками…
— Как хорошо! — задумчиво сказала Варвара. — Я очень рада за вас. Очень! — Однако, занятая мыслями о встрече с Аржановым, она даже не поинтересовалась, в каких боях побывал Логунов. — Ты знаешь, Платон, тут многие делаются героями! После войны…
Но Варвара не успела сказать, что будет после войны: так сильно ее толкнуло в спину. Падая, она увидела, как повар сунулся к откосу балки и повалился, дергаясь всем телом. Головы у него на плечах уже не было: она оказалась на земле недалеко от Варвары. Вид этой оторванной, истекающей кровью головы с побелевшими полуоткрытыми губами, с растрепанной русой прядью на лбу потряс девушку. Только что шел, смеялся, шутил человек…
Бледный до серости Логунов помог Варе встать.
— Цела? — глухо спросил он.
— Как будто! — Она взглянула на неловко лежавшее тело убитого. — Что это было?
— Мина разорвалась. Его большим осколком…
«Здорово сообразила насчет растопки-то! — вспомнились Варе слова веселого повара. — А у него, наверное, семья осталась — жена, дети, родители… — И еще она подумала, шагая дальше и прислушиваясь к голосам красноармейцев: — Как они притерпелись ко всему! Пожалели о товарище, и тут же смех у них и разговоры о своем. Но можно ли осуждать за это!»
54
— Вот тебе и на! — удивился Леня Мотин, открыв кастрюлю, которую принесла Варвара.
Точно какой-то злой озорник смешал и растерзал лепешки, испеченные Тамарой.
— Осколок! — сказал Логунов, рассматривая отверстие на боку кастрюли. — Оттого ты и упала. Если бы чуть посильнее ударил, насквозь пробил бы…
— Жарко нам тут становится. — Софья Шефер, только что вошедшая в блиндаж, с любопытством оглядела Варвару. — Кто вы по специальности?
— Хирургическая сестра.
— Как там, в городе?
— Города уже нет, одни развалины.
— Так сильно разрушен?
Варвара только махнула рукой.
Энергичное живое лицо Софьи словно застыло, потемнело.
— Ох, проклятые! Даже мне — доброй бабе — хочется взять автомат и пойти в окопы… на передовую, в бой, черт возьми!
Маленький мальчик в простой курточке, но в нарядной пестро-полосатой жилетке появился между нарами и серьезно прислушался к разговору.
— Полюбуйтесь — наше сокровище! — уже с улыбкой сказала Софья Вениаминовна. — Сынишка хирурга Фирсовой, усыновленный всем коллективом. Правда, Лешонок?
— Нет, неправда. Я военный санитар. И вы недобрая баба, а доктор.
Софья Шефер подмигнула Варе:
— Видели? Я-то не добрая баба! А кто тебе сшил красивую безрукавку? Ведь из собственного шарфа — последнее достояние! — весело пояснила она, опускаясь на табурет и притягивая к себе ребенка. — Покажи-ка тете свою кофточку.
Алеша распахнул полы курточки и по-прежнему серьезно посмотрел на Варвару.
— Она не тетя, а девочка, — сказал он, не вырываясь из рук врача, но не проявляя и особого желания приласкаться.
— Тобой просто овладел дух противоречия! Какая же она девочка?
Мальчик не ответил, поглаживая обеими ладошками обновку из мягкой цветной шерсти.
— И не кофточка, — задумчиво закончил он, — а… а джем-пр.
— Пр-р! — передразнила Софья Вениаминовна, любовно и грустно глядя на ребенка. — Тепло теперь тебе в нашем подземелье?
— Тепло.
— Ну, хоть это угадала.
«Зачем такой маленький находится здесь?» — подумала Варвара, в то же время припоминая, что и в городе в самых немыслимых условиях живут детишки.
Шум близких сражений доходил в глубокий блиндаж незамирающим гулом.
— Иду отдыхать, — сказала Софья Вениаминовна, устало зевнув. — Когда налет, лежишь на нарах словно в решете, так и встряхивает. А ничего, спим как убитые.
— Убитые не спят, Софья Витаминовна! Они ничего не могут. Доктор поставил трубочку моряку, чтобы дышать. Он подышал немножко и… умер. И не проснулся.
— Это тот?.. Разведчик? — спросила Логунова «Витаминовна» — так называли ее не только Алеша, но и все раненые.
— Да у него восемь ран было обнаружено и горло разорвано.
— Он все держался за меня, пока был живой, — печально и гордо сказал Алеша. — Взял мою руку и положил себе на лицо. А глаза у него стали мокрые. Я сидел возле него, и он не стонал, только дышал громко в свою трубочку.
— Ох, парень! Давно бы тебя эвакуировать надо! Нечего тебе тут делать.
— Почему нечего? Я помогаю. Иван Иванович похвалил меня. Сказал, что я молодец.
— Вот, возьмите его за рубль двадцать! — Софья ласково потрепала черную челочку Алеши. — Что смотришь? Опять я неладно выразилась? Чувствую! Но я и сама не знаю, почему так говорят!
— Пойдемте в операционную, товарищ Громова! — с деланной бодростью позвал Логунов. — Представлю вас нашему начальнику, и, наверно, сразу включитесь в работу.
— Я тоже пошла! — засобиралась Софья. — Я только забежала к Алеше на минуточку, поклон ему мама прислала.
— А где он?
Лицо невропатолога выразило недоумение.
— Кто?
— Поклон. — Алеша пытливо посмотрел на Софью Вениаминовну. — Вы его съели? — строго спросил он и неожиданно заплакал.
— Лешонок ты мой дорогой! — Софья развела руками, радуясь редкому у Алеши проявлению детской наивности. — Да я тебе сейчас десять поклонов из военторга принесу.
— Вы бы лучше мамочкин мне отдали…
— Как же я его отдам, если… если я его съела?
— Будет вам дразнить ребенка! — сказал Леня Мотин, проходя с тарелками в руках. — Не слушай их, Лешечка! Они шутят.
— В чем дело? Кто обижает нашего будущего маршала? — спросил незаметно подошедший Иван Иванович.
Войдя в подземелье, он не сразу после дневного света рассмотрел всех собравшихся у выхода в тамбур, взглянул на Логунова, на Софью и вдруг увидел замершую на месте Варвару. С подвязанными на затылке большими косами, тоненькая, в военной форме, она показалась ему так же, как и Алеше, почти девочкой. Но в застывшем движении ее руки, в повороте лица, во взгляде было столько женственного, зовущего, выстраданного…
Невольно Иван Иванович посмотрел на Логунова.
«Что тебе до него?!» — отразилось упреком на лице Варвары.
Когда она почувствовала отчужденность Аржанова, ей стало неловко за свои грубые сапоги, за чулки, сшитые из солдатских обмоток, и жалкую юбчонку с двумя старательно отглаженными складочками, забрызганную, как и гимнастерка, кровью убитого повара. Она сознавала, что дело не в ее наряде, не в том, как она сейчас выглядит, но какое-то подсознательное чувство в ней цеплялось за эти мелочи, словно стремилось отстранить самое главное и самое ужасное: то, что Иван Иванович не рванулся к ней при встрече, как рванулся недавно Платон Логунов, то, что он не ждал, не соскучился, а значит, и не любил ее.
