— Николай Игнатович, а вы почему не окапываетесь?
— У мене лопаты нема.
— Так пойдите и найдите! — приказным тоном сказал ему Гурин. — Там же есть где-то лопаты. Идите!
Потек гуринский помощник куда-то, и долго не было, наконец пришел, остановился вдали:
— Ниде нема… Уси сами копають.
— Какой же вы солдат? Стащили бы…
— А на шо?.. Все одно — скоро пойдем дальше.
И тут, как нарочно, прибежал какой-то офицер, не Кривцов, а другой, незнакомый.
— На сто метров вперед, только тихо, без шума.
— Ну, шо я говорив? — невозмутимо и тягуче сказал Родич.
Собрал Гурин свои шмотки в охапку, подхватил ружье за рукоятку, побежал. На новом месте начал с нуля. Только теперь уже наметил окоп поменьше — земля тяжелая. Да и немцы поближе стали, постреливают.
Долбит мерзлую землю, вспотел даже, шинель сбросил. Поглядывает на восток — чувствует, не успеть ему до рассвета отрыть настоящий окоп, поэтому он долбит круглую яму, чтобы только пролезть в нее, а там, в глубине, когда пройдет слой мерзлоты и достанет мягкий грунт, там он расширит свое убежище.
А Родич, напарник его, стоит, дрожит весь: сырой ветер пронизывает его насквозь. Это Гурину жарко — работает, да и то вертится: то одним боком к ветру повернется, то другим.
— Ну, что же вы, так и будете стоять? Совести у вас нет… Помогите хоть мне, — не выдерживает Гурин.
— А на шо?
— Как «на шо»? День настанет, куда вы денетесь? Вы думаете, я на двоих копаю? Возьмите лопату — хоть согреетесь.
— Та… не надо, — великодушно отказывается Родич.
— Ах ты ж… твою мать. — И Гурин впервые выругался при старших. — И где ты родился такой? Какая земля таких чудаков рожает?
— Я с Донбассу, — проговорил тот невозмутимо, спокойно.
— Врешь, у нас нет таких!
— А из-под Мариуполя.
— И там таких нет. Берите лопату!
— Не хочу…
И вдруг — вой мины. Одна, другая, все ближе, ближе к ним. Гурин присел в свою яму — она уже по колено была, а Родич заметался к одному окопу, к другому, упал на Гурина, головой уткнулся и буравит его, хочет залезть на самое дно. «Ах ты паразит такой!» — взъярился Василий.
Налет был короткий — тут же прекратился, и Гурин вытолкнул своего напарника из окопа.
— Все, хватит. Ну как?
Родич молчал, отряхивался.
По цепи передали команду: «Вперед!» Противник оставил передние траншеи, надо их занять.
— Я ж говорив: все одно бросим окопы, на шо их и копать… — сказал Родич.
— Пошел ты, — огрызнулся на него Гурин и побежал вслед за ротой.
А рассвет все сильнее, уже далеко видно, а немцы, наверное, только и ждали этого — стали поливать из пулеметов.
В несколько перебежек Гурин добрался до траншеи и прыгнул в нее. Траншея оказалась залита водой — зловредные немцы обязательно какую-нибудь пакость устроят. А может, они и бросили эти траншеи потому, что их залило? Как бы там ни было, а делать что-то надо: в воде долго не простоишь. Гурин быстро отцепил лопату и принялся долбить в стенах повыше воды уступы. Выдолбил, уперся в них ногами, раскорячился на всю ширину траншеи, согнулся, чтобы голова не маячила над бруствером, стоит. Но ведь и в такой позе долго не простоишь, а тем более — не навоюешь. Надо придумать что-то понадежнее, соорудить опору для ног покрепче. И он снова начинает долбить стены, стесывать с них землю. Земля сыплется вниз, в воду — растет бугорок под ногами. Еще несколько усилий — и вот уже настоящая плотника поднялась над водой. Встал на нее Гурин — хорошо, прочно. Траншея, правда, стала мельче, но это ничего, зато сухо и твердь под ногами, и руки свободны на случай немецкой атаки.
Пока Гурин мостил себе гнездо, прибежал Родич. Плюхнулся, не глядя, в воду — так и остался стоять, как цапля посреди болота.
Гурин не выдержал, протянул ему лопату:
— Возьмите, нагребите себе под ноги земли.
— Не надо… — отмахнулся тот.
Посмотрел на него Гурин, вода почти до колен, а он ведь в ботинках и в обмотках.
— Простудитесь.
— Нехай… Скоро все одно в наступление.
«Странный тип», — подумал Гурин и стал оборудовать себе позицию для стрельбы. Впереди было ровное поле, залитое талой водой. Она поблескивала под лучами восходящего солнца, и казалось, будто впереди не поле, а глубокое озеро.
Василий пристроил свое ружье, прицелился в одну сторону, в другую, остался доволен: справа пойдут танки — ему все видно и бить удобно, и слева — тоже.
А солдаты все накапливались в траншее: бежали, прыгали, не обращая внимания на воду, потом ругались, кляли немцев.
Один прибежал, увидел воду и забоялся прыгнуть в нее, заметался на бруствере. Ему кричат: «Прыгай! Прыгай быстрее!» А он мечется туда-сюда, ищет где посуше и вдруг: «Ой!..» — и ткнулся ничком в землю.
— Дотанцевался! — упрекнул его кто-то громко, и засмеялись все дружно, захохотали — смешной случай: воды солдат испугался, замешкался и поймал пулю…
— Приготовиться к атаке!
— Приготовиться к атаке! — побежало по цепи.
Гурин давно готов. Услышав команду, прильнул к ружью правым плечом, посмотрел еще раз через прицел; танки пойдут в контратаку — надо будет успеть ударить по ним.
— Вперед!
— Впе-е-ре-ед!
Это «Вперед!», как он понимал, к нему пока не относилось: он должен быть готовым к отражению танков. Пошла пехота, побежали по воде, брызги из-под ног взлетают, сверкают на солнце веселой радугой. Ожили немецкие пулеметы. Присмотрелся Гурин и заметил, что один сидит прямо напротив него и оттуда строчит по наступающей цепи. «Ну-ка, что, если ударить по нему? Танков все равно пока не видно…» — подумал Гурин, прижимая ружье покрепче к плечу, Прицелился, нажал на спусковой крючок. Прогремел выстрел, но Гурин ничего не слышал — все внимание его было сосредоточено на цели: попал ли? Обрадовался: кажется, именно там, куда он и целил, взметнулся фонтанчик земли. Если не попал, то напугал фрица здорово: такая пуля — чуть ли не со снаряд величиной — шпокнулась рядом!.. Ободренный выстрелом, Гурин достал из кармана другой патрон, зарядил ружье…
— Вперед! — продолжал кричать командир роты. — Вперед! — раздалось почти рядом. — А вы почему сидите? — Гурин оглянулся на крик. Рядом стоял старший лейтенант с выпученными от ярости глазами, с пистолетом наголо и сыпал матюками. — Вперед! Кому сказано?
Гурин показал ему глазами на свое ружье: «Мол, у меня ПТР, что же я буду делать с ним в немецких траншеях? Там с ним не развернуться. Жду танки…»
— Впере-ед! Пристрелю!
— За мной! — кивнул Василий Родичу и выскочил из траншеи. Подхватил правой рукой за ручку ружье, побежал. А иначе как с ним бежать? Наперевес, как винтовку, не возьмешь.
Сделал одну перебежку, другую, упал прямо в воду, оглянулся, поискал своего напарника. Увидел: отстал тот, но продвигается. Подождал, предупредил:
— Не отставайте! — и рванулся дальше.
Пробежал, снова упал, поднялся, еще пробежал, еще, залег: пора оглянуться, не отстал ли его второй номер с патронами. Ищет глазами — не видать. Наконец увидел: бежит далеко позади и держит направление куда-то вправо.
— Родич! — закричал ему Гурин. — Ко мне! Ко мне!
Услышал ли тот призыв Гурина, нет ли… Скорее всего — нет: всюду стрельба, крики — разве услышишь? «Идиот ненормальный! Уродится такой на мою голову…» — выругался Гурин, вскочил и побежал дальше, вперед за наступающими. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как вдруг что-то дернуло его за левое плечо, дернуло резко, сильно, даже рвануло всего назад. И в тот же миг он почувствовал, что левая рука его онемела и, повиснув плетью, сделалась непослушной. Гурин не сразу сообразил, что его ранило. Лишь какое-то время спустя он почувствовал острую боль в плече и все понял. Уткнувшись головой в ружье, он лежал в воде и думал, что ему делать. С одной рукой он, конечно, не вояка… И тот, идиот, где-то затерялся… Хотел было поискать Родича, но пули не дали ему поднять головы, они роем носились вокруг, падали густым градом в воду, взвихривали ее многочисленными фонтанчиками. Попытался пошевелить левой рукой — не смог, будто ее и не было вовсе. Только плечо отозвалось острой болью. Гурин схватил ружье и побежал обратно в траншею.
— Почему возвратился? Пристрелю! — закричал на него Кривцов, тыча пистолетом чуть ли не в лицо.
— Меня ранило… — сказал Гурин.
— «Ранило», — передразнил тот недовольно. — А где второй номер?
— А я знаю? Дали мудака какого-то, и нянчись с ним… — У Гурина закружилась голова, замутило, он обессиленно привалился к стене.
— Санитара сюда! — крикнул Кривцов, а сам подался куда-то по траншее.
Прибежала санитарка — курносенькая девчушка, две белые косички из-под шапки свисали на спину поверх серой шинели. Она быстро и умело раздела Гурина, вспорола рукав гимнастерки и принялась перевязывать, приговаривая ласковые слова, будто родная мать:
