Потому что впереди, в каких-нибудь шести метрах труба была разбита и завалена обломками камней и землей. Поверх завала светлела узкая серповидная отдушина.
Судя по глубине воронки – тяжелый снаряд. Миллиметров сто пятьдесят будет. Но откуда у этой дивизии такой калибр? – даже у тяжелых танков пушки в два раза слабее, и приданная артиллерия у них тоже должна быть легкой. Неужто три или четыре снаряда угодили в одну точку? Ну и дела! А еще говорят: дважды в одну воронку не попадает. Вот и слушай кого после такой картинки…
Выбраться на волю, впрочем, не составило труда. Неудобнее всего оказалось отгибать изнутри прутья арматуры: лежишь на спине, упираешься в спину, а ведь под лопатками битый камень… Но кто в бою придает значение такой ерунде? – Медведев только в первый момент отметил про себя: больно! – и больше не думал об этом.
Цинки почти не мешали.
Ему стало жутковато на миг, когда, выглянув из воронки, он увидел совсем близко цепь автоматчиков; не просто немцев – он насмотрелся на них за последние сутки, – а немцев, которые шли на него, которые хотели убить именно его, Саню Медведева. Их было так много… А в долине – настоящий муравейник!
Но страх только опалил – и прошел. Его вытеснил не азарт – этому Медведев не был подвержен; напротив: природное спокойствие и уверенность в себе (если он оставался один на один с любым делом). Уже иными глазами он оценил расстояние до автоматчиков, решил – успеваю, – и теперь его обстоятельности хватило даже на осмотр бронеколпака снаружи, и лишь затем он спустился через уцелевший огрызок трубы на свое боевое место.
Под бронеколпаком было душно. Медведев сел в железное креслице и открыл амбразуру; легче не стало. Амбразура была узкая: узкий крест с короткой горизонтальной щелью и длинной – от основания колпака до самого зенита – вертикальной. По левую руку был штурвальчик с рукояткой; если его крутить, весь колпак поворачивался. Медведев проверил. Порядок, колпак поворачивался очень легко, но все равно к этому надо было еще привыкнуть, и, окажись на месте Медведева кто угодно другой, он не преминул бы побрюзжать по поводу этой сложной конструкции, и был бы прав, потому что, когда тихо да покойно, это вполне приятное занятие: покручивать ручку да посматривать, что делается слева от тебя, а что справа; а как бой? да ведь и бой на бой не приходится; ведь если окружат, да будут настырно лезть со всех сторон, несмотря ни на что, ни на какие потери – вот уже где помянешь конструктора в Христа, бога и душу, потому как голова кругом пойдет, за что сначала хвататься: крутить штурвальчик или бить из пулемета… Ведь заклюют!
Но именно Медведева это печалило не очень. Он был рад, что он один. Неудобно? – что с того! Большего бы горя не было!.. Главное: можно расслабиться, не думать о том, что другие скажут; можно быть самим собой!
Он вставил ленту, пожалел, что нельзя пальнуть разок – проверить, не заедает ли затвор, – вытер пот и, услышав справа короткую очередь из ШКАСа, повернул туда бронеколпак, чтобы узнать, что же там такое происходит. Но ничего не понял. Автоматчики были почти в ста метрах. Еще бы их подпустить хоть малость! Однако те выстрелы вспугнули всю цепь; вся цепь залегла – спокойно, без испуга, готовая в любую минуту подняться, и все с любопытством поглядывали на правый фланг, где наперегонки долбили автоматы и в общем что-то должно было происходить, но ничего не происходило, потому что крупнокалиберный не отвечал и вдруг выяснилось, что он вообще стрелял в другую сторону, так как в цепи убитых не оказалось.
Немцы поднялись и пошли вперед.
Они опередили свои танки; при этом часть из них стала еще осторожнее – ведь последнее прикрытие оставили позади, – другие же, обегая буксующие сползающие машины, весело скалились, что-то кричали в темные амбразуры механиков. Только один средний танк упрямо полз впереди цепи, и это тревожило Медведева.
Ревом дизелей танки раскатывали холм, как утюгами. Ждать было легко. Медведев еле заметно поворачивал бронеколпак влево-вправо (каждый большой камень, каждая промоина были ему здесь знакомы, но надо было увидеть их по-новому: в качестве возможных укрытий для врага), наконец улучил момент, когда трое автоматчиков сбились почти в кучу – и ударил по ним. Пулемет работал легко. Медведев точно видел: двоих он убил сразу. Что стало с третьим, он не понял; третий упал за кустом жимолости, и там могло быть всяко. Но двоих он убил наповал, и это раскрепостило, сняло остатки волнения. Он и дальше бил все в том же стиле: короткими, уверенными сериями, и за весь бой не дал ни единой очереди, которая бы превышала четыре-пять выстрелов. Это принесло удовлетворение.
Немцы отступили не сразу. Они попытались ослепить обоих пулеметчиков огнем по амбразурам, заблокировать их, и под прикрытием огня просочиться к доту, тем более, что условия местности это как будто позволяли. Но ШКАСы держали их цепко, и тогда автоматчики, оставив прикрытие, стали сбиваться влево, уходя из сектора обстрела Медведева. Это продолжалось недолго, всего несколько минут. Бой решился вдруг, двумя ударами. Первым был выстрел Чапы. Он ждал все-таки не зря: танк нашел дорогу к вершине. Рискованную и настолько сложную, что тем же танкистам, возможно, ее не удалось бы повторить. Весь путь танк проделал в мертвой зоне, пока не добрался до последнего перегиба; отсюда начинался пологий легкий подъем. На нем Чапа мог расстрелять немца просто в лоб – калибр пушки позволял; но он это сделал чуть раньше: когда танк, вгрызаясь в грунт, сантиметр за сантиметром выдавался все выше над последним перегибом холма и готов был каждую секунду перевалиться вперед и занять горизонтальное положение – в этот момент Чапа и врезал ему бронебойным а самое уязвимое место – в брюхо. Танк замер на миг, а потом взрывом его как бы развернуло изнутри, он стал сразу вдвое ниже, осел с вывернутыми наружу гусеницами, распятый, как жаба на столе у препаратора, и таким плоским и безжизненным утюгом пополз назад, вниз, ломая кусты, пока не ткнулся в большой валун.
Второй удар нанес Ромка. У него хватило выдержки собрать перед своим пулеметом почти треть автоматчиков; считай, всех он там и положил одной длинной очередью. После этого, конечно, остальные посыпались в долину. За пехотой попятились танки.
Под конец еще раз отличился Чапа. Оказывается, среди судорожной суеты и спешки боя, в дыму, за огневой завесой, сквозь которую, казалось, разглядеть что-либо вообще невозможно, он успел приметить одну особенность маневров немецких танков. Та самая промоина, из-за которой под шоссе был проложен водосток, при видимой неказистости представляла собою почти идеальный противотанковый ров. Изрядная ширина; крутые, подточенные водой стенки. Увы, местами стенки обрушились, и немецкие танки, выдвигаясь на исходную для атаки позицию, пользовались одной из этих пологостей. Она была почти на границе мертвой зоны, и Чапе пришлось помозговать, прежде чем он решил, как в такой ситуации вернее подступиться к немцу. Но время у него было, и когда, наконец, танк появился в прицеле, Чапа всадил ему бронебойный. Танк загорелся не сразу, снаряд попал в ходовую часть. Это был последний бронебойный, и Тимофей полез вниз за снарядами, и они потеряли минуты три, потому что снаряд опять пришлось подавать через люк; однако немцев эти минуты не выручили: Залогин уже успел малость оправиться от контузии и зажал танкистов под брюхом; это у него получалось весьма убедительно, хотя он едва напоминал о себе. Так они там и сидели, пока машина не взорвалась от третьего снаряда.
После этого бой как-то сразу свернулся. Вряд ли немцы признали свое поражение. Для этого их было слишком много, и они считали себя (и если подходить математически – так оно и было на самом деле) тысячекратно более сильными, чем огневая точка, которая столь дерзко их остановила. Им – от генерала и до последнего солдата – и в голову не могло прийти, что они не смогут взять дот. Смогут! И взяли бы!.. Но, во-первых, для этого нужно какое-то время, а дивизия и без того уже безнадежно выбилась из графика движения, когда еще его наверстает, ведь, по сути, она лишилась машин и тягачей, а те, что уцелели… им еще предстоит выбираться из этой долины все под тем же убийственным огнем! Во-вторых, чтобы взять дот, необходимо всего небольшое подразделение; во всяком случае, держать возле него дивизию – под огнем! – бессмысленно и даже глупо. В-третьих, стало очевидно: славу здесь не заработаешь; скорее потеряешь то, что имел.
Дивизия поднялась и возобновила свое движение согласно диспозиции: на восток.
Впереди танки – подразделение за подразделением, прямо по целине, широким крылом огибая холм и уже в тылу его выползая на недосягаемое для Чапиной пушки шоссе; следом – артиллерийские и пехотные части. Эти шли, по возможности рассредоточившись, очень медленно; быстрее местность не позволяла, да и пушки задерживали: добрую половину их солдатам пришлось катить вручную. Только две батареи остались на прежних позициях и вели по вершине холма беглый огонь.
