Журналисты перестали стенографировать. Вот уж истинно: не для печати.
— А вы, Нэвиль, — выкрикнула леди Астор под занавес своего «выступления», — еще что-то говорили о плане, от которого у Галифакса захватило дух! — Хозяйка дома вдруг демонстративно удалилась.
Пришлось ждать те пять минут, за которые она успеет припудрить покрасневший от возбуждения нос.
Чемберлен по-птичьи крутил сухощавой головой, размышляя, что следует сказать здесь, а что — в палате. На три назначены дебаты по чешскому вопросу. Оппозиция станет бушевать не хуже этой невозможной Нэнси. Ну, хорошо…
— У меня есть план общеевропейского договора с участием Франции, Германии, Англии и Италии…
— Без СССР? — уточнил О’Брайн из «Дейли Мейл».
— Разумеется, — кивнул ему Чемберлен.
— Необходимой предпосылкой этого пакта должно быть разрешение су детского вопроса. Границы Чехословакии нужно пересмотреть, как я уже говорил. Чехи должны быть реалистами и пойти на соглашение с немцами без войны. Что же касается господина Гитлера, который, естественно, раздражен неразумной позицией господина Бенеша… То… — Тут Чемберлен вплотную подошел к плану «Зед», который поверг Галифакса в безумный восторг, но усомнился, стоит ли его докладывать людям, которые сегодня же растрезвонят о нем на весь свет. Весь смысл плана «Зед» именно в его внезапности!
Вошла Нэнси с подносом, принялась обносить гостей ликером, бросая на премьера требовательные взгляды. Он понял, что от нее не отвертеться, и заговорил о своих намерениях неопределенно и туманно.
— Что же касается господина Гитлера… Во-первых, я и Даладье наверняка будем вынуждены обратиться к нему с призывом быть более осмотрительным. Лично я готов раскрыть перед господином Гитлером всю привлекательность возможности решить острый вопрос эволюционно. Эволюция… На ней крепится мироздание, как уверял покойный мистер Дарвин, — премьер острил.
О’Брайн вышел на Сент-Джемскую площадь голодный и злой. Разумеется, британское лицемерие давно вошло в поговорку на континенте, но существуют же пределы! Не до шуток, честное слово! В центре континента стоят две наиболее подготовленные армии, и одно слово — и они сойдутся, сметя, возможно, с лица Земли не одну Чехословакию. Так уже было, когда эти армии встретились из-за еще менее интересного клочка земли, чем Судеты, после убийства эрц-герцога Фердинанда.
В половине третьего О’Брайн договорился с Дорном встретиться в палате — О’Брайн достал для него гостевой билет на галерею. Но, пожалуй, есть смысл увидеться пораньше, а заодно действительно позавтракать. Отказался от машины, любезно предложенной коллегой из «Дейли телеграф», и пошел пешком через площадь, в клуб на Сент-Джеймс-стрит. Год назад он тут завтракал с Пойнтом, размышляя, кто же такой Дорн и как использовать в своих интересах этого человека, явно связанного с разведкой. Теперь же не ясно, кто кого использует в своих целях: то ли О’Брайн Дорна, то ли Дорн О’Брайна. Впрочем, они оба пришли к выводу: если не остановить поток лжи и лицемерия, который падает из Кливдена и с Даунинг-стрит в пучину мировой политики, если не раскрыть перед общественным мнением народов суть заговора, творимого под сенью парламента, — война действительно окажется не за горами.
Из клуба О’Брайн позвонил Дорну в контору.
— Мистер Дорн на переговорах, — ответил служащий тоном пресс-секретаря Форин-оффис. О’Брайн весело рассмеялся. В самом деле, служащий Дорна имеет право так говорить, если он, конечно, в курсе, какие переговоры, случается, ведет его хозяин. Совсем далекие от деревообработки и лесоторговли.
— Когда мистер Дорн освободится, — продолжил О’Брайн, но его тут же перебили:
— Мистера Дорна нет в конторе.
— Но если мистер Дорн даст о себе знать, — настойчиво сказал О’Брайн, — попросите его до двух часов позвонить в клуб «Этенеум» мистеру О’Брайну. Номер телефона…
— Благодарю. Телефоны клубов есть в справочнике. Непременно.
Дорн не позвонил. Он приехал в «Этенеум» около часа дня. Выглядел он усталым и очень расстроенным. Таким, пожалуй, О’Брайн никогда еще не видел его.
— Ну, как ваши переговоры? Продали очередную партию шведского леса?
— Я рад, Майкл, что мы увиделись до дебатов. Я действительно был на переговорах. Позвольте, я не стану пока называть людей, с которыми имел дело, поскольку сначала должен сделать все, что в моих силах, чтобы не было того, о чем они говорили со мной, — видимо, Дорн впрямь был не в себе, откуда-то вдруг неправильные английские фразы — Дорн всегда говорил очень точно, с оксфордским синтаксисом. — Речь шла о том, что в случае аннексии чехословацкой территории английская собственность в этих областях будет передана Германии.
— Эту тему вела ваша сторона?
— Нет, О’Брайн, ваша. Дворник будет в палате?
— Я сделал для этого все.
— Что ж… Значит, мы с вами должны сделать все, — многозначительно сказал Дорн, но его лицо так и оставалось подавленным, словно он уже ни на что не надеялся. — У меня есть сюрприз для профессора. Вряд ли он ему понравится, но произведет отрезвляющее впечатление. Кстати, скажите ему о моих утренних переговорах. Это первое. Ну а второе… Если и после этого он не поймет, что Бенешу пора запросить Москву… Тогда, тогда я подключусь с моим сюрпризом. Такие вещи выпускаются в последний момент.
— Могу полюбопытствовать?..
— Потом, — вяло отозвался Дорн.
— Да не тушуйтесь так, — участливо сказал О’Брайн. — Мы их одолеем, если не сегодня, так позже. Да что с вами? На вас лица нет. — «Неужели Дорна так потрясла двойная игра наших политиканов? — удивлялся О’Брайн. — Дорна, который прекрасно знает цену всему, что происходит? Нет, здесь что-то другое», — и О’Брайн не решился больше задавать вопросов. В конце концов, если Дорн захочет поделиться по-дружески, он сделает это.
— Я должен вас поздравить, Майкл, — сказал Дорн. — «Историческая комиссия при рейхсфюрере СС» свернула свою работу. Не без вашей помощи… Публикации в клерикальных изданиях показаний убийцы Дольфуса вызвали большой политический резонанс. Шушнига не посмели судить. Но и из концлагеря не выпустили. Очевидно, чтобы не дать возможности австрийской эмиграции поднять имя Шушнига на свое знамя. Правда, условия у бывшего канцлера Австрии стали в Дахау лучше.
— Пойдем? — коротко спросил О’Брайн. — Денек хороший, прогуляемся по Стренду и набережной, дойдем до палаты. От Темзы хорошо рыбой пахнет, лед наконец ушел. — О’Брайн поднялся.
Они шли молча, изредка обмениваясь ничего не значащими фразами. О’Брайна все меньше тяготило удрученное состояние спутника. Чем ближе они подходили к набережной Виктории, тем увереннее чувствовал себя О’Брайн. Мандер заставит сегодня попотеть Чемберлена, заставит краснеть и бледнеть Астор! Надо знать Мандера. О’Брайн знал его еще со школы — никто тверже Мандера не исповедовал правил крикета. Теперь Джек заседает в палате, представляет либералов от округа Данди. А уж его остроумию мог бы позавидовать сам Джером К. Джером. Любопытно, разрешит ли Роттермир дать в газете отчет о предстоящих прениях, если они пройдут как задумано?
У моста Ватерлоо Дорн вдруг сбавил шаг и пристально посмотрел туда, где высились мачты «Дискавери». О’Брайн перехватил этот напряженный, горький взгляд и опять удивился. Что так привлекло вдруг Дорна к старой яхте бедняги Скотта?
После того ужина у Багратиони Дорн и Нина встречались уже ежедневно. Здесь, на набережной возле «Дискавери», где всегда многолюдно, где встреча не привлечет внимания, легко можно раствориться в толпе любопытных. Нина специально поступила на курсы для молодых женщин, которые открылись в Дамском клубе, там обучали шитью, кулинарии, всему необходимому хозяйке дома, и потому ее отпускали в Лондон ежедневно, одну… Отец даже неожиданно одобрил ее желание учиться хозяйничать.
…Они выкраивали эти часы. Они воровали их у секретов плумпудинга и навыков вышивки «ришелье», у расчета выкроек и методики ухода за новорожденным. Природа была милостива — в парках было тепло даже в самых тенистых аллеях, куда они уходили, чтобы остаться вдвоем. Дорн вдруг узнал, что такое нежность. Понял, что в любви к женщине есть что-то от сыновьего и отцовского чувства сразу. Он ощущал себя человеком совершенно новым, испытывал какой-то необычный внутренний подъем. Все это время он много работал. Но напряженно ждал той минуты, когда они встретятся. Он тогда не думал ни о будущем, ни о настоящем, он даже ничего не вспоминал. Как много человеку надо и сколь малым можно все заменить — двумя часами в тенистой аллее, мягким прикосновением щеки, легким дуновением ресниц…
Вчера она сказала, что назавтра они встретиться не смогут. Она с отцом едет хлопотать визу — вместе с мамой и сестрой решено навестить в СССР Юлию. «Это ненадолго, всего на три месяца, а летом время идет быстро…» — утешала его Нина, и он видел, как хочет она поехать в Москву, хотя ей больно расстаться с ним и на день — в больших глазах стоят слезы. Дорн сразу понял: она уедет навсегда. Понял обостренным чувством любящего. Первая мысль — броситься в Бивер-хилл, умолять, объяснять, просить, требовать… Это, к счастью, быстро прошло. Все верно. Самое время Багратиони отправить семью домой, в безопасность. И Дорн сник. На переговоры с Вильсоном он отправился после бессонной ночи, в короткие мгновенья забытья ему снилась Нина, падающая с моста Ватерлоо прямо на острые мачты «Дискавери» — он ловил и не мог поймать хрупкое маленькое тело.
