Говард остался в тени.
— Что вы хотите?
— Герр Штрассер хочет поговорить с генералом Каннингом. У него есть предложение к генералу.
— Передайте через меня, — предложил Говард.
Риттер пожал плечами.
— Если вы так к этому относитесь, тогда я вижу, что мы зря тратим ваше время. Спасибо и спокойной ночи.
Они повернулись, чтобы уйти, и Гувер прошептал:
— Сэр, это может оказаться важным.
— Ладно, Гарри. — Говард наклонился вперед, чтобы оказаться на свету. — Подождите, я узнаю, что он скажет.
Спустя мгновенье он говорил с Каннингом по полевому телефону.
— Сэр, это может оказаться ловушкой.
— Я так не думаю, — возразил Каннинг. — Они, эти двое, не могут не понимать, что будут разнесены в клочья при малейшем намеке на опасность. Не думаю, что они готовы к самопожертвованию, особенно если Штрассер именно тот, о ком говорил Джексон. Опустите мост. Я их приму. Проводите ко мне Штрассера, а Риттер пусть останется с вами.
Спустя несколько минут, под громыхание цепей мост начал опускаться. Риттер сказал тихо:
— Итак, рыбка схватила наживку. Вы всегда правы в своих предсказаниях?
— Только когда дело касается чего-то важного, — сказал Штрассер. И когда мост встал на место, они пошли по нему рядом, Гоффер шел следом.
Калитка в воротах открылась, из нее выглянул Говард и сразу отступил обратно. Они вошли внутрь. Когда он закрыл калитку и заложил засов, Говард сказал Гуверу:
— Отведи герра Штрассера в северную башню. Генерал Каннинг его ждет. А вам, майор, — обратился он к Риттеру, — боюсь, придется удовольствоваться моей компанией, пока он не вернется.
Не сказав ни слова, Штрассер пошел вслед за Гувером. Гоффер стоял спиной к воротам с каменным выражением лица. Риттер достал портсигар, выбрал сигарету, затем предложил Говарду.
— Хочу предупредить, это русские, весьма специфические.
Говард взял одну, прислонился спиной к стене, чувствуя бедром ствол «Томпсона».
— Итак, мы опять здесь.
Когда Гувер постучал и открыл дверь верхнего обеденного зала, у камина стояли только Каннинг и Джастин Бирр. Штрассер с беззаботным видом, руки в карманах кожаного пальто, фетровая шляпа сдвинута на одно ухо, остановился в центре комнаты.
— Добрый вечер, джентльмены.
Каннинг кивнул Гуверу.
— Вы можете подождать в холле, сержант. Я позову вас, если потребуется.
Дверь закрылась. Штрассер подошел к камину и расставил руки перед огнем.
— Ничто не сравнится с горящими в камине дровами, когда на улице холодина. Сегодня стужа такая, что вгрызается в кости, как кислота.
Каннинг кивнул Бирру, тот подошел к бару, налил в стакан щедрую порцию бренди и вернулся.
— Это, чтобы продемонстрировать нашу человечность. Теперь скажите, Борман, какого черта вам нужно?
Штрассер замер с поднесенным ко рту стаканом.
— Штрассер, герр генерал. Моя фамилия Штрассер.
— Странно, — сказал Каннинг. — Вы просто одно лицо с человеком, которого я видел в Берлине в 1936 году, стоявшим на трибуне позади Адольфа Гитлера во время Олимпийских игр. Рейхсляйтер Мартин Борман.
— Вы мне льстите, генерал. Уверяю вас, я не ахти какой важный чиновник департамента администрации по делам военнопленных.
— Я испытываю затруднения принимать вас за не ахти какого важного чиновника, но продолжайте.
— Давайте рассмотрим сложившуюся здесь ситуацию. В гарнизоне вас всего двадцать четыре человека. Двадцать шесть, если учитывать дам. Большинство ваших людей резервисты, которые никогда не были в деле, или инвалиды, которые с трудом могут удержать в руках винтовку.
— И что?
— Мы, с другой стороны, располагаем закаленной в боях, ударной бригадой почти из сорока человек. Солдатами «Ваффен-СС», генерал. И как бы неодобрительно вы к ним ни относились, вы не можете не признать, что они лучшие в мире солдаты.
— Это ваше мнение, — сказал Джастин Бирр. — Что вы пытаетесь доказать?
— Что, если мы решим двинуть против вас, последствия могут быть катастрофическими, для вас.
— Зависит от точки зрения, — ответил Каннинг. — Но, полагая, что вы правы, что вы предлагаете нам сделать? Вы же поэтому здесь, не так ли? Чтобы предложить нам какое-то альтернативное решение. Я имею в виду, до того как послать пару человек форсировать ров перед самым рассветом, с тем, чтобы взорвать цепи подъемного моста?
— Боже правый, кто-то сильно постарался, — сказал Штрассер. — Хорошо, генерал. Это просто. У нас в руках Гайллар. Мы взяли его в «Золотом орле», где он присматривает за больным сыном хозяина гостиницы. Печально, что добрые деяния часто ведут к гибели. Однако, если вы и полковник Бирр отдадитесь нам в руки, мы удовлетворимся этим и позволим дамам свободно уйти.
— Ни за что, — отрезал Каннинг.
Штрассер обратился к Бирру:
— Вы согласны?
— Боюсь, что так, старина. Понимаете, мы вам, в действительности, не доверяем, вот в чем беда. Ужасно жаль, но что поделаешь.
— А дамы? — спросил Штрассер. — У них нет права голоса?
Каннинг подумал, затем подошел к двери, открыл и сказал несколько слов Гуверу, затем вернулся в комнату. Он и Бирр закурили. Штрассер оглядел комнату и сразу обратил внимание на букет алых зимних роз на рояле.
— Ах, мои любимые цветы. — Он был искренне доволен и пошел к ним, чтобы полюбоваться. — Зимние розы. Они как жизнь посреди смерти. Они наполняют сердце радостью.
Дверь открылась. Штрассер обернулся. В комнату вошли Клер де Бевилль, мадам Шевалье и Эрл Джексон. Штрассер улыбнулся американцу.
— Мы скучали без вас за ужином.
— Простите, я не мог задержаться.
Штрассер повернулся к Каннингу.
— Теперь понятны некоторые вещи, которые казались необъяснимыми. Я начал было думать, что вы чародей. Приятно убедиться, что вы просто человек, как все остальные.
— Хорошо, — сказал Каннинг. — С меня на сегодня уже довольно. Вы хотели поговорить с дамами, они здесь, так что прошу.
— Представить не могу, что вы можете мне сказать нечто для меня интересное, мосье, — сказала мадам Шевалье. — К счастью, я могу с пользой провести это время.
Она села за фортепьяно и начала играть ноктюрн Дебюсси. Штрассер, ни в малейшей степени не чувствуя неудобства, сказал:
— Я предложил вам, дамы, свободу, гарантировал ее при условии, что генерал и полковник Бирр спокойно и без суеты уйдут с нами.
Мадам Шевалье игнорировала его, а Клер подошла к цветам и приблизила к ним лицо.
— Мне следовало догадаться, — сказал Штрассер. — Они больше других цветов требуют нежного ухода, бесконечного терпения, чтобы их вырастить. Это ваша работа, мадам?
— Да, — ответила Клер. — Так что вы видите сами, я очень занята и не могу уйти в настоящий момент.
Вмешался Каннинг.
— Вы слышали, что сказали дамы.
Штрассер выбрал одну розу, сломал стебель и воткнул цветок в петлицу.
— Только ради этого стоило приходить. Вы любите зимние розы, генерал?
— Я люблю, что бы то ни было, если оно возделано руками мадам де Бевилль.
— Хорошо, — сказал Штрассер. — Я вспомню об этом на ваших похоронах. Лилии нагоняют скуку. Одна алая зимняя роза будет очень хорошо смотреться. А теперь, я думаю, я хочу пожелать вам доброй ночи. Очевидно, что больше мне здесь делать нечего.
Он направился к двери. Гувер взглянул на Каннинга, тот кивнул. Сержант пошел впереди Штрассера.
Повисло тяжелое молчание. Мадам Шевалье прекратила играть.
— Должно быть, я старею. Неожиданно мне стало холодно. Очень, очень холодно.
Штрассер прошел через калитку в воротах, за ним вышел Гоффер. Когда Риттер двинулся к выходу, Говард сказал:
— Я с вами встречусь.
— Когда? — удивился Риттер. — На рассвете под вязами? Шесть шагов в стороны, разворот, выстрел? Вы слишком серьезно все воспринимаете, капитан.
Он последовал за остальными. Когда он ступили на берег, мост у них за спиной начал подниматься.
— Вы довольны? — спросил тихо Риттер Штрассера.
— Да, вполне. Джексон теперь внедрен полностью. Остальное зависит от него.
Он стал весело насвистывать.
Было заполночь, в Берлине в своем офисе в бункере Борман продолжал напряженно работать, скрипело по бумаге перо, приглушенно доносился издалека грохот русской артиллерии. Раздался легкий стук в дверь, и она открылась. Вошел Геббельс. Он был бледен, выглядел измученным, кожа плотно обтянула череп. Ходячий мертвец.
Борман положил перо.
— Как идут дела?
Геббельс протянул ему телекс.
— Эту телеграмму я только что отправил в Плен.
Главному адмиралу Денитцу (лично и секретно)
Доставить с нарочным
Фюрер умер вчера в 15.30. В своей последней воле от 29 апреля он назначил Вас президентом Рейха, Геббельса — рейхсканцлером, Бормана — партийным министром…
