Он не скрыл этого выражения, переводя взгляд на хозяйку, — и словно кипятком плеснул ей в лицо. Она все время ждала, что Хмара себя выдаст — так и вышло. Теперь она убедилась: ее обманывают. У нее хватило сил не растеряться.
За ужином Хмара развлекал хозяйку рассказами о жизни в краевом центре. Хмара признался: как и раньше, он любит выпить, хорошо покушать, погулять, поволочиться, и вообще ничто из удовольствий ему не чуждо. Работа у него солидная, не беспокойная, его ценят, заработок и возможности, в общем, не хуже довоенного.
— Красивая ты, богиня! — сказал Хмара с искренним одобрением. — Константин не оценил тебя. Хочу дать совет, хоть ты, наверное, и рассердишься на меня: не слишком-то горюй о нем. Слезами его не воскресишь. Он был великий грешник. Лучше постарайся уравновесить его грехи своими грехами. Бог тебе простит их! — Выпив, Хмара сделался развязным, его учтивость пропала. Он положил свою большую жесткую руку ей на плечо.
— Перестаньте! — резко отстранилась Ольга. Она уже не могла больше выносить наглую болтовню Хмары и ждала. когда появится Алексей.
Ковшов, сидевший на кухне, отчетливо слышал каждое слово. Рассказ Хмары поначалу звучал правдоподобно, и Алексей подумал, что Ольгу обманывают ее предубеждения к этому человеку. Но по мере того, как у Хмары развязывался язык, Алексей терял к нему доверие и, не видя геолога, проникался к нему антипатией. Ковшов пожимал плечами. Как понять, почему эти люди, не лишенные ума и способностей, сами избрали для себя жалкую участь? Каким нелепым выглядел Хмара с его мелкими страстишками! А тот, второй, пустившийся во все тяжкие, лишь бы не попасть на фронт... Если Родионов и не умер физически, то все равно, он труп среди нас.
Услышав восклицание Ольги. Ковшов вышел из кухни.
— Можно к вам, Ольга Федоровна? — громко спросил он Хмара вопросительно взглянул на хозяйку.
— Сосед. Инженер из нашего управления, — сказала она.
Алексей произвел на Хмару, казалось, приятное впечатление. Геолог легко завел с ним разговор. Он объяснил служебную цель своего приезда в Новинск, обнаружил знакомство с делами стройки, назвал Грубского старым товарищем. По мнению Хмары, в Рубежанске к строительству нефтепровода относятся отрицательно, считают его сейчас лишним, так как все силы нужно отдать фронту. Еще недавно Алексей пропустил бы эти слова мимо ушей. Но, произнесенные Хмарой, они задели, возмутили его. Инженер с трудом подавил желание резко, в обычной своей манере, возразить.
Наконец гость поднялся. Он выразил надежду и пожелание увидеть Ольгу и Алексея у себя в Рубежанске. Одеваясь, сказал хозяйке:
— Совет мой не забудь...
Ковшов сжал кулаки — его бесил цинизм этого человека. Едва гость ушел, Ольга устало опустилась на кровать. Глаза ее наполнились слезами.
— Возьмите себя в руки, нельзя же так! — коснулся ее плеча Алексей. — Я догоню его, мне хочется с ним еще поговорить.
— Хорошо, хорошо, — безучастно соглашалась Ольга.
...Ковшов вышел на улицу. Хмара стоял неподалеку от дома возле легковой машины, ожидавшей его.
— Расстроили вы хозяйку, — сказал ему Алексей.
— Что поделаешь. Не обманывать же ее!
— Вы нагрянули так неожиданно. Ольга Федоровна не верит, что Родионов умер, — вдруг сказал Алексей, подойдя к Хмаре совсем близко.
Геолог, широкоплечий и сильный, стоял, заложив руки в карманы и широко расставив ноги.
— Не верит? Пусть проверит, в таком случае. Его похоронили на станции Тайшет. Вот женщина! Сколько он ее мытарил, а она его жалеет. Зря! Забыть его надо сразу.— Он посмотрел на Алексея и осклабился. — И думаю, она его забудет, очевидно с вашей помощью. Вам повезло, молодой человек!
Алексей ничего не успел ответить. Хмара сел в машину, пожелал спокойной ночи и умчался.
Глава тринадцатая
Утро седьмого ноября
Голос Сталина возник внезапно, застал врасплох, хотя выступления ждали долго. Люди замерли на своих местах.
Сталин говорил спокойно, неторопливо, с огромной внутренней силой. Некоторые слова его, преодолевая тысячеверстные пространства, терялись в эфире среди шума и треска. Собравшиеся в клубе не услышали начала. Создалось такое впечатление, будто радиоузел запоздал включить передачу.
— Прозевали, растяпы! — звонко прошептал Гречкин и умолк — стоявший позади Алексей толкнул его в спину.
Не отрывая глаз от репродуктора, побледневший Ковшов впитывал каждый звук, подчас скорее угаданный, чем расслышанный. Вся сознательная жизнь поколения Алексея была неотделима от Сталина, от его деятельности, от его книг и выступлений. Со школьных лет, с того дня, когда прозвучали слова: «Клянемся тебе, товарищ Ленин...» для Алексея Ковшова и его сверстников Сталин навсегда стал тем единственным учителем, чей авторитет был неизменно ясен и непререкаем. Когда началась война и у многих, даже самых испытанных и мужественных людей дрогнули в тревоге сердца, мысли их с надеждой обратились к Сталину. И они услышали его проникновенные слова: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои».
...Теперь Сталин снова говорил с народом... В эти минуты для Алексея ничего не существовало, кроме сталинского голоса. Этот голос вливал в него веру и волю.
Сталин не успокаивал. Он знал, что народу не нужны утешения, ему нужна правда. И, как всегда, народ услышал эту правду от Сталина: «...опасность не только не ослабла, а наоборот еще более усилилась. Враг... угрожает нашей славной столице — Москве...»
Он, утвердивший в стране сознание, что самым ценным капиталом на свете является человек, мужественно сообщал народу о гибели в боях за Родину сотен тысяч советских людей. Глубокая боль слышалась в его замедленном голосе.
Не стыдясь окружающих, вдруг заплакала Женя, совсем по-детски, всхлипывая и причитая. Горячий ком подкатил к горлу Алексея, стеснил дыхание. Батманов, стоявший возле Жени, поднял руку и безмолвно погладил ее по голове; казалось, он приласкал всех, находившихся тут, будто одна за всех горевала эта веселая и полная жизни девушка.
«Наше дело правое, — победа будет за нами!»
Несколько минут в рупоре бушевала буря аплодисментов. И здесь — далеко от Москвы, среди глубокой ночи — три сотни людей, собравшихся в деревянном клубе на берегу Адуна, также неистово рукоплескали Сталину.
Гул репродукторов внезапно прервался, его сменили торжественные звуки гимна. Потом наступило безмолвие...
— Какое счастье, что у нас есть Сталин, товарищи! Что было бы с нами без него? — звонко крикнула Таня в тишине. И снова все зашумели, захлопали в ладоши.
Алексей выбрался из толпы. Его остановил Беридзе — взволнованный, бледный, с воспаленными глазами:
— Пойдем ко мне, Алексей. Надо поговорить...
— Извини меня, Георгий Давыдович, не могу. Должен побыть наедине. Отложи разговор до утра. Да оно уже началось, утро. Потерпишь часа три?
— Потерплю, — буркнул Беридзе, резко повернулся и ушел, не оглядываясь.
Ковшова окликнул Гречкин:
— Подожди, Алексей Николаевич! Пойдем вместе, найдем двести...
Инженер ускорил шаги, будто не услышав окрика. Слова Сталина жили в нем, и он не мог допустить, чтобы значительность пережитого растворилась в пустяках, в малозначащих обыденных разговорах. Запахнув полушубок и надвинув шапку на уши, он побежал по укатанной и скользкой дороге домой. Луна высоко стояла в небе; капли звезд неисчислимо усыпали чистый небосвод. Снег, снег простирался вокруг, зеленоватый и фосфоресцирующий под луной.
Алексей постоял возле общежития, несколько раз глубоко вдохнул свежий морозный воздух. Из клуба в разных направлениях растекались люди, голоса их звучали стеклянно и отрывисто. Завидев Гречкина, приближавшегося с Таней и Женей, инженер быстро вошел в дом. Одна из дверей в коридор приоткрылась ему навстречу. В нее просунулась голова Лизочки со светлыми редкими волосами. Она взглянула на него острыми глазами и с заведомым недоверием осведомилась:
— Моего-то не видали?..
— Сейчас придет...
— Бегает все! Четырех детей заимел, скоро пятый прибавится, а самостоятельности не прибавляется ни на грош.
— Мы были с ним на торжественном заседании, потом слушали доклад товарища Сталина, — со сдержанным раздражением сказал Алексей.
Лизочка дрогнула и часто заморгала глазами:
— Батюшки! Почему же я не знала? О чем хоть он говорил-то? Скоро ли войне конец?
— Муж придет и расскажет, — буркнул Алексей и торопливо прошел мимо.
Ему хотелось сберечь чувство праздничной приподнятости, владевшее им. Он вошел в свою комнату и заперся. По обыкновению здесь было холодно: дыхание выходило изо рта белым паром, бархатный слой инея проступал на потолке и внешней стене.
Инженер быстро разделся и долго ворочался на жесткой, неровной постели, кутаясь в одеяло и полушубок. Из коридора послышались голоса. Лизочка встретила Гречкина упреками: почему не предупредил ее о докладе и не сказал, что задержится. Гречкин неуверенно и робко оправдывался.
