хватало воздуха, лицо побледнело. В страхе отступал дальше и дальше. Нащупал дверную ручку за спиной, быстро переступил порог и скрылся в темном проеме дверей.
— Тебе куда, дружок? — спросил парень спокойно, будто ничего не произошло.
Коляра, еще не овладевший собой после только что пережитого, показал в сторону Лукьяновки.
— А мне к Днепру. Если этот тип еще станет к тебе придираться, приходи в порт, спросишь матроса Бесшабашного с буксира «Арсеналец». Я с ним поговорю по-свойски. Будь здоров! — И парень неторопливо пошел й дорогой.
Яркую страницу в борьбу киевского подполья вписала команда парохода «Арсеналец» («Моон»). Патриотическая группа на корабле, которую возглавляли Алексей Владимирович Островянский и Василий Васильевич Трандофилов, саботировала распоряжения немецких властей, организовывала аварии, доставляла в различные места листовки и, поддерживая связь с партизанским отрядом «Победа», действовавшим в Вышедубечанском районе на Киевщине, готовилась к более крупным акциям. С целью активизации действий этого отряда Островянский и Трандофилов по заданию партийной организации встали на зимовку с буксиром «Арсеналец» и судоподъемной базой «Каменское» возле пристани Печки Вышедубечанского района. В марте 1943 года, действуя совместно с партизанами, подпольщики перебили немецкую команду, сняли вооружение, около тонны взрывчатки и, потопив корабли, в полном составе присоединились к партизанскому отряду «Победа», чтобы продолжать борьбу.
...Коляра застал брата в мастерской в компании двух его знакомых. (Это были Поддубный и Павловский.) Друзья сидели за столярным верстаком, пили чай. Когда же скрипнула дверь, все трое оглянулись на звук.
— Ну что? — нетерпеливо спросил Третьяк.
— Узнал, — не проговорил, а устало прошептал Коляра и, отдышавшись, поведал всю историю.
Нарисованная им картина потрясла слушателей.
— Теперь иди поешь, Коля, — тоном, выражавшим и благодарность, и чувство братской любви, проговорил Третьяк. — Мама уже волнуется: где ты пропал? Но пусть она не знает о твоих приключениях. И не бойся ничего. Этот Потапович тебя больше не тронет...
Коляра ушел, друзья поднялись со своих мест, заговорили, перебивая друг друга.
— Надо немедля обезвредить негодяя, — прохаживаясь по мастерской, гневно сказал Поддубный. — Выдал двух командиров Красной Армии, женщину, приютившую их, на тебя, Леня, натравил эсэсовца. А сколько еще людей по его вине поплатятся своей жизнью! Предлагаю уничтожить гада.
— Правильно! — поддержал его Павловский. — Поручите мне это сделать. Завтра же пойду к нему и рассчитаюсь.
— А если оплошаешь? — непонятно почему высказал сомнение Поддубный. — Лучше я.
— Как будто ты не можешь сплоховать, — резонно заметил Павловский.
Друзей рассудил Третьяк, предложив бросить жребий. Эту идею одобрили. Процедуру жеребьевки выработали коллективно. Свернули в трубочку три одинаковых клочка бумажки, два чистых, в третьем поставили крестик. (Третьяк колебался, однако не смог остаться в стороне, как советовала ему Валя.) Бумажные трубочки бросили в шапку, потрясли... Привести в исполнение приговор над предателем выпало Павловскому.
— Собаке собачья смерть! — произнес Поддубный. — Пусть знает...
Помолчали, минуту-другую сидели неподвижно. Они сейчас чувствовали себя не просто подпольщиками, а грозными судьями, членами революционного трибунала, которые действуют от имени народа.
— Еще одно, товарищи, — вспомнил Третьяк. — Приготовим записку, которую следует оставить на груди фашистского прислужника. Засвидетельствуем, что это была не личная месть.
Он достал школьную тетрадь, послюнил карандаш и, подумав, написал печатными буквами: «За измену Родине». Чуть ниже: «Народные мстители».
На стук в дверь откликнулся женский голос:
— Кто там?
— Полиция! — властно произнес Павловский, подумав: «Не ошибся ли я адресом? Ведь говорили, что Потапович проживает один».
На пороге встала молодая женщина, невысокая, полнолицая, с острым нагловатым взглядом серых глаз, в махровом халате. Весь ее облик свидетельствовал, что это не захожая гостья, а полновластная хозяйка дома.
— Здесь проживает пан Бровко? — спросил Павловский.
— Да.
Она проводила его к высокой белой двери, сама отворила ее, и Павловского снова поразила неожиданность.
Он вошел в комнату, но вместо Потаповича, как предполагал, увидел двух кудрявых девочек дошкольного возраста; они забавлялись на кушетке с котенком и куклой. Это окончательно перечеркнуло все планы. «При детях стрелять не буду, — сразу же решил он в некотором смущении, — жаль травмировать их. Но и приговор должен исполнить во что бы то ни стало». Тем временем женщина отворила еще одну дверь...
Потапович встретил гостя настороженно, но, увидев полицейскую форму, успокоился. Он сидел возле окна, читал первую страницу газеты «Украiнське слово» — общение из главной квартиры фюрера о боях на фронте. Комната была до предела уставлена мебелью. Очевидно, ее натащили во время короткого безвластья после отхода частей Красной Армии. В памяти у киевлян навсегда сохранится тот день.
Потапович положил газету, пригласил гостя садиться. Вокруг большого, овальной формы стола впритык было расставлено так много стульев, словно хозяева готовились устраивать званый обед.
— Вас привело ко мне какое-то дело?
— Да, притом очень важное. — Павловский распахнул шинель, сел, шапку засунул в карман. — Нам известно, то вы до войны разносили почту, поэтому знаете всех советских активистов на своем участке, оставшихся в Киеве.
— Знаю поименно.
— И уже донесли о них немецким властям?
— Нет еще...
— Странно... Как же это понимать? Служите и нам, и им?
Потапович ни капельки не смутился.
— Вы изволите шутить, пан полицай.
Павловский достал блокнот, сделал вид, что прочитал какую-то запись в нем, и снова спрятал.
— Кстати, кто эта женщина? — кивнул головой на доносившиеся голоса.
— Моя дочь с детьми.
— Родная?
— Как есть. Почему вы об этом спрашиваете, пан полицай?
«Буду затягивать разговор, дождусь, когда мы останемся вдвоем. Не будут же они весь день сидеть в четырех стенах, пойдут на прогулку или еще куда-нибудь».
— А где ее муж?
Старик замялся.
— Понимаете, его мобилизовали в Красную Армию, и где он сейчас, мы не знаем. Дочь отреклась от мужа, воюющего за Советы.
«Жаль травмировать детей. Возможно, они вырастут прекрасными советскими гражданами, встретят после победы своего отца-фронтовика».
— А все же почему вы до сих пор не донесли о советских активистах немецким властям? — У Павловского не повернулся язык сказать «совитських активистив», хоть
