— Пошли обратно! — позвал я и первым направился к
роте.
— Товарищ старший лейтенант, прошу сюда! — крикнул старшина.
— Пошли, пошли! — ответил я, не оглядываясь. — Рота уже построилась.
— На одну минуту! — настаивал старшина.
Пришлось вернуться. Перед глазами предстала
страшная картина: между двумя соснами был распят привязанный веревками за руки и за босые ноги наш боец или командир без гимнастерки. На его впалом животе виднелось множество колотых ран, нанесенных то ли ножом, то ли плоским штыком. Тут же лежали тела четырех расстрелянных советских солдат.
В роту мы вернулись потрясенные увиденным. И надо же было как раз в этот момент встретиться с пленными немцами! Их было человек десять. На лице одного зияла ужасная рана: осколком или пулей у него был выбит глаз. Никто из остальных не пытался помочь раненому, ни у кого из них я не обнаружил ни малейших признаков сострадания.
Зато стоявшая у распахнутой калитки пожилая женщина белоруска даже вскрикнула, увидев немца с окровавленным лицом, побежала в хату и тут же вернулась с кружкой воды и белой тряпицей.
— Стой! — закричал на нее Романенко. — В расход их всех, и делу конец!..
Романенко выхватил автомат из рук единственного бойца, конвоировавшего пленных. Я мало знал этого офицера, но все‑таки был уверен, что он — бывший преподаватель ботаники и зоологии в сельской школе — не унизится до расправы над пленными. И не ошибся. Лейтенант выпустил длинную очередь вверх, вернул конвоиру дымящийся автомат и, ни на кого не глядя, направился к своему взводу.
— Перевязывайте, — сказал я перепуганной женщине, а роте подал команду: — Шагом ма — арш!
Надо было торопиться на помощь передовому отряду дивизии, посланному ночью к деревне Шатково.
Отряд успешно выполнил свою задачу: занял мост через Березину и стойко отражал яростные контратаки противника. По этому мосту переправились на противоположный берег сперва наш полк, потом вся дивизия, затем еще несколько дивизий.
Кольцо окружения крупной группировки гитлеровских войск севернее Бобруйска наглухо замкнулось. Дивизию нашу повернули на северо — запад, в направлении Восточной Пруссии.
Впереди был Кёнигсберг.
ОБОЙЩИКОВ Кронид Александрович
Родился 10 апреля 1920 года в станице Тацинской Ростовской области.
После окончания Краснодарского военного авиационного училища в конце 1940 года направляется в бомбардировочный полк.
С первого дня войны в качестве штурмана самолета участвует в боевых действиях на Юго — Западном фронте и Северном флоте, куда полк в 1942 г. был переброшен для охраны конвоев союзников. Затем с 1944 г. до конца войны в должности штурмана авиаэскадрнльи перегоняет самолеты с сибирских и закавказских аэродромов в действующие боевые полки Балтийского и Северного флотов.
Награжден тремя орденами и тринадцатью медалями. Уволен в запас в звании майора с Дальнего Востока, где служил старшим штурманом наведения истребительной авиации ПВО.
Тяга к поэтическому творчеству проявилась рано. В 1936 году в газете «Армавирская коммуна» было напечатано первое стихотворение восьмиклассника Кронида Обойщикова. Но начало творческой биографии поэта относится к послевоенным годам, когда К. Обойщиков стал печататься в армейских и флотских газетах, в журналах «Знамя», «Советский воин», «Дальний Восток», «Эстония».
В 1951 году К. Обойщиков был делегатом от Балтийского флота на 2–ом Всесоюзном совещании молодых писателей.
В 1963 году в Краснодаре вышел первый сборник стихов «Тревожное счастье», а всего — четырнадцать, пять из которых — для детей. Один из авторов и составителей книг о Героях Советского Союза, двух оперетт и многих песен. Лауреат премии кубанского комсомола им. И. Островского — 1985 год. Член Союза писателей с 1968 года.
БОЙ ПОД КУЩЕВСКОЙ И ШКУРИНСКОЙ
Казакам 4–го гвардейского
Кубанского кавалерийского корпуса
Вместе с пылью обиду глотая,
Отступали…
Но вот у реки,
На пороге кубанского края,
Насмерть встали казачьи полки.
И у тоненькой жилочки Еи,
Что пульсировала в камышах,
Окопались в земле батареи,
Огрызаясь до боли в ушах.
Все смешалось — рассветы, закаты,
В дымном небе разведчик летал.
Полыхали кущевские хаты,
Гром над Шкуринской ядра катал.
Танки Клейста
Посадки крушили
И терзали простор полевой.
И бросались хлеба под машины,
Непокорной тряхнув головой.
С красным верхом валились кубанки
На земли обожженную грудь.
И летели на танки
Тачанки,
Свою славу пытаясь вернуть.
Камышей подсеченную стенку
Принимала навеки река.
И опять генерал Кириченко
Под собою менял дончака.
Утомились и кони, и люди,
Утомилась от боя земля.
Поредели полки.
Кто же будет
Защищать города и поля?
Генерал надевает папаху,
Востру шашку подносит к губам
И в дивизии мчится без страха:
«Казаки, посрамим ли Кубань?
Опозорим ли гордую славу
Наших красных казачьих знамен?
За советскую нашу державу
Шашки — вон!».
С гиком сотни казачьи рванулись,
Распустили в степи веера.
Над курганами птицей взметнулось
Громовое «ура!».
Земля гудит,
Звенит ковыль,
Огонь в груди,
А в горле пыль.
Руби, коли За честь земли!
По каскам — хвать!
Едрена мать!
По злым глазам
Сквозь пыль и дым,
По голосам
Чужим, чужим.
И вновь с бугра
Летит «ура!».
Руби, коли За честь земли!
Над Кущевскою небо дымится,
Кровь окрасила воды реки.
Трижды брали родную станицу,
Трижды гнали врагов казаки.
И еще бы, наверно, рубились,
Но отход им приказан уже.
Только мертвые не подчинились
И остались на том рубеже.
И сейчас еще всадник бессмертный
Скачет, скачет в степной стороне,
Обгоняя горячие ветры
На бессменном —
Из камня — Коне.
Сойдемся вновь, седые ветераны,
Припомним все походы и бои —
Солдаты, лейтенанты, генералы —
Товарищи великие мои.
На всех фронтах в своих шинелях дымных,
За честь родной поруганной земли
Сражались вы, солдаты — побратимы,
Кубани нашей славные сыны.
Четыре года длилась канонада.
И в день, когда закончилась война,
Была вам высшей воинской наградой
Спасенная победная весна.
И потому вам кланяются клены,
И торжествует в роще соловей.
И Мать — Кубань вас помнит поименно,
Своих живых и павших сыновей.
Мы ратный долг свой выполнили честно:
Не зря всю землю осветил салют.
Мы слов менять не будем в нашей песне —
Ее еще и правнуки споют!
* * *
Да что там орден, что медали!
Не в грудь же мне себя стучать?
Награду высшую нам дали:
Дышать и солнышко встречать.
И всю печаль земли изведав,
Жизнь эту славить без прикрас.
И встретить с другом День Победы
Уже в пятидесятый раз.
Гремел норд — ост, как сто орудий,
Швырялся бешеной волной.
И вмиг дома, причалы, люди
Покрылись коркой ледяной.
Лежали спрутами коренья.
А утром кончился заряд.
И вот стеклянные деревья
В лучах торжественно горят.
О, Русь, ты все норд — осты знала,
Сквозь ураган войны прошла.
Свою свободу защищала,
С колен Европу подняла.
Салюты майские взлетали,
И обнимались фронт и тыл.
И трубку мира хитрый Сталин
В спасенном мире закурил.
Теперь пришло иное время,
Подонки хаят Сталинград.
Но как стеклянные деревья,
Стоим мы в радуге наград.
Еще норд — ост ворвется сильный,
Но нас ему не застращать.
Какой бы ни был строй в России,
Россию будем защищать!
Гудит земля от взрывов и от стонов,
Дрожит всем телом вплоть до полюсов.
И провода армейских телефонов
Накалены от хриплых голосов.
Окопный быт. Обычная работа.
Немецких мин томящий свист и вой.
Опять встает несчастная пехота
И в снег опять ныряет с головой.
А мы летим, по компасу сверяя
Маршрут из тыла до передовой.
И стороной пройдя ворота рая,
Мы в этот ад врываемся земной.
И все, что есть у немцев огневого,
Они на нас обрушат в этот миг.
Но мы на цель бесстрашно и сурово
Через огонь рванемся напрямик.
Потом, прорвав обугленное небо,
Уйдем назад, на временный покой.
А пехотинец вылезет из снега
И нам махнет простреленной рукой.
* * *
