Я сижу в шалаше, смотрю на озеро. Из-за березового колка доносится грохот комбайнов: там убирают хлеб.
Ночью на полях горят костры. Это жгут остатки соломы. Там пашут зябь. Я записываю в блокнот:
Еще не убран хлеб с полей,
Еще взрыхляют землю плугом,
А в небе стаи журавлей,
Уж очарованные югом,
Живой цепочкой, друг за другом
Летят. И слышен ветра свист
И шорох трав — прощанье с летом.
И на осине каждый лист
Дрожит, сияет огнецветом.
Прозрачно-синий небосвод
И позолота рощ багряных,
И ароматы ягод рдяных —
Все славит осени приход.
…В воскресенье взглянул в золотисто-светлое от солнечных лучей окно и увидел на берегу озера грузовую машину с людьми. Из кузова друг за другом выпрыгивали на песок парни и девушки. Все нарядно одеты. Они приехали отдыхать. Люди часто приезжают сюда по воскресеньям.
А это кто едет в ходке? Хайдар! Рядом с ним сидит Айжан. Выхожу из домика.
— Здравствуй, Иван! — кричит Айжан и машет мне рукой. Хайдар улыбается, показывая белые, как кипень, зубы. Они оба веселы. Видно, дорогой Хайдар пел ей свою песню о любви.
— Помоги мне вылезти из короба, — говорит Айжан.
Парень подхватывает ее за талию и ставит на землю. Она хохочет, прищурив глаза, веки смыкаются в ниточку. Подходит ко мне и говорит:
— Мы приехали за тобой, Иван. Вон молодежь на берегу. Идем туда! Тебе надо развеяться. Надень белую рубаху, — приказывает улыбаясь.
Я не заставил себя ждать. На берегу парни уже привязали к двум березовым кольям волейбольную сетку. Одни играют, другие сидят на траве, разговаривают.
— К нашему шалашу! — слышу очень знакомый звонкий девичий голос. Оглядываюсь. Это Марина. Она ласково смотрит на меня, машет рукой. Косу расплела: льняные волосы густо покрывают плечи и грудь. Я приостанавливаюсь и радостно киваю головой. Мне кажется, что на меня смотрят с любопытством и завистью.
В стороне парни возятся с неводом. Я начинаю помогать им. Каждому хочется сделать первый заход.
— Тише! Предлагаю розыгрыш очередности, — сказала Айжан.
— Согласны, согласны!
Она пишет билетики, сворачивает в трубочки и высыпает в чью-то шляпу. Все выстраиваются в очередь, подходят к шляпе и тянут билеты. Мне достается «невод». А потом такой же «выигрыш» оказался в руках Марины. Айжан ликует. Хайдар улыбается, хитро прищурив глаза. Тут что-то не то… Марина снимает платье. На ней розовый купальник. Я тоже раздеваюсь. Мы лезем в воду.
— Не приподымай свой край, — говорю я Марине, припоминая, как когда-то мы рыбачили с Дмитрием Ивановичем, и он бесцеремонно командовал.
Она покорно старается следовать моим советам.
— К камышам поворачивайте, — кричат с берега.
— Эта мерзкая веревка трет плечо, — морщится Марина.
Мы приближаемся к берегу. К Марине подбегает Хайдар. Он хватается за край невода и энергично, что есть сил тянет на себя.
Я втайне надеялся на удачу, хотел удивить всех большим уловом, но нам не повезло. Невод оказался пустым. Второй заход делают Айжан с Хайдаром. Я смотрю на его сильные волосатые ноги. Говорят, что женщинам нравится волосатость — признак мужества.
Они поймали с полведра карасей.
Марина играет в волейбол в своем розовом купальнике, ее не покидает веселое настроение.
— Послушайте меня! — хлопает она в ладоши. — Поедем на остров. Разведем костер, сварим уху, а в золе будем печь картошку.
— Картошку? Где мы ее возьмем? — удивляются девушки.
— Правда, где мы ее возьмем? — лукаво спрашивает Марина, взглянув на меня. — У тебя есть картошка?
Я утвердительно киваю головой.
— Что же ты стоишь? Идем за картошкой.
…Мы идем молча. Она — впереди. Поворачивается, берет меня за руку. Сердце учащенно бьется. Я словно опьянел и шагаю неровно.
У пасечного домика Марина останавливается, смотрит на меня с еле заметной лукавой усмешкой.
Из-под спрута-коряги вылезает Адам, гавкает спросонья, потом ласкается к Марине, пытается лизнуть ее.
— Узнает своих, — говорит она и треплет Адама за уши.
Мы подходим к крыльцу.
Она останавливается, я обнимаю ее, целую. Я самый счастливый человек. Мне никуда не хочется идти.
— Что мы будем делать? — спрашиваю.
— Как что? Бери картошку, хлеб. Нас ждут на берегу.
Мы не спеша несем хозяйственную сумку, Марина за одну ручку, я — за другую. На берегу нас окружают, засыпают вопросами:
— Вы, наверное, забыли, что мы вас ждем?
— Да, забыли, — отвечает Марина. — И некому было напомнить.
В камышах я отыскиваю три лодки. Марина, Айжан и Хайдар садятся со мной. Плывем к острову, где я косил траву. За нами остальные. Сзади играет баян, поют: «Из-за острова на стрежень…»
Озеро поблескивает мелкими изломами волн. Дует робкий влажный ветерок. В небе тают белые невесомые облака. Мы разожгли костер и стали варить уху в большом ведре. Потом закопали в золу картошку. Марина рядом со мной. Мы бродим по острову, любуемся буйными зарослями, валяемся на траве под тенистыми соснами. Мы устаем и к вечеру возвращаемся к костру. Он давно погас, и пепел остыл. Картошку съели. Все уехали. Наша лодка одиноко стоит на отмели. Мы садимся в нее, плывем молча. Озеро совсем присмирело. Вечерняя заря улетает от нас, как огромная жар-птица. На пасеке сказал Марине:
— Подожди немного. Я сейчас запрягу Серка и отвезу тебя домой.
Она подошла и положила руки на мои плечи. В ее глазах что-то озорное.
— Я никогда не ночевала в шалаше. Я останусь…
Я привлекаю ее к себе. Адам вылезает из-под коряги, навострив уши, удивленно смотрит на нас.
…Прошло три года. Много воды утекло даже из неглубокой и медлительной Белоярки. А жизнь мчится так стремительно, так неудержимо, что порой робеешь перед ее могучим напором.
Все это время я не брался за свои записи. И конторская книга «Учет материальных ценностей», в которой вел их, куда-то запропастилась. Однажды, роясь в письменном столе, спросил у жены:
— Где моя книжка с записями?
Марина внимательно посмотрела на меня и, загадочно улыбаясь, ответила:
— Ты сейчас на новой работе и тебе надо вести новую книгу, а старая отыщется когда-нибудь…
Кстати, о новой работе. Когда я вернулся из Москвы, директор совхоза Рогачев лежал в больнице. Сильное нервное потрясение, или, как сейчас модно говорить, стресс, сбило его с ног. Не выдержал человек перипетий судьбы.
Меня вызвал первый секретарь райкома партии Григорий Ильич. Я шел и думал, как бы поинтереснее, поувлекательнее рассказать ему о своей поездке. Однако Григорий Ильич сразу предупредил, что разговор пойдет о моем назначении директором совхоза.
— Рогачев, — сказал он, — тяжело болен, ему надо основательно подлечиться. А совхозные дела, брат, не остановишь, наступила пора осенняя, серьезная, очень ответственная. Так что надо, Иван Петрович, засучивать рукава…
Я был ошеломлен: как же так, я год назад из тюрьмы… Наверное, секретарь не знает об этом. Будут неприятности.
— Все знаю! — успокоил меня Григорий Ильич. — Я звонил в институт, где вы учились и работали. О вас самые добрые отзывы. Институт готов взять вас на прежнее место. И мы верим вам, надеемся…
Спросил, как я намерен начать свою работу, с чего.
— Но я не дал согласия, Григорий Ильич.
Секретарь так выразительно жестко посмотрел на меня (что ты, мол, ломаешься, неужто не понимаешь всей серьезности дела), что я смутился:
— По-моему, Григорий Ильич, надо начинать с рабочей силы… Людей там мало, разбрелись…
— Не торопись с выводами. Дня два-три поездим с тобой (он незаметно перешел на «ты») по отделениям совхоза, я буду представлять тебя людям как нового директора. Присматривайся к народу, к хозяйству. И как говорится: лиха беда начало…
В воскресенье мы устроили в клубе вечер. Пригласили всех, кто живет в совхозе, а работает в городе. Объявили о нашем вечере по местному радио. Я рассказал о перспективах совхоза: расширим птицефабрику, построим теплицу, скотные дворы механизируем и наведем там такой порядок, чтобы было легко и приятно работать. Все это в наших руках, средства есть. В ближайшее время поступит строительный материал — лес. Будем возводить для рабочих коттеджи, целую улицу. Дороги и тротуары асфальтируем, поселок озеленим. Все это реально, нужны только рабочие руки…
И к нам потянулись люди. За один месяц поступила сотня заявлений о приеме на работу. Шла и городская молодежи..
Кадрами в совхозе по-прежнему ведала жена Василия Федоровича, Муся. Она с улыбкой вспомнила нашу первую встречу:
— Если бы в то время мне сказали, что не пройдет и года, как вы станете моим начальником, — ни за что не поверила бы.
