Мария:
— Господи, что ж Лука прошляпил. Надо было что-то сделать. Он такой беззащитный.
Слухи несколько выяснились. Арестуют всех партийных и комсомольцев. Кто-то видел: в Грушку гнали целую колонну. Из Каменной парень:
— Ничего нового. Только партийцев забирают.
Появилась жена полицая Фрая из района:
— Андрей так занят, так занят. Позавтракать некогда. Все коммунистов допрашивает. И сами признаются, что партийцы…
Я слушаю — улыбаюсь ей… Спасибо тебе, бабочка, за болтливость!
Постепенно становится ясно: арестуют и свозят весь прошлый актив района. Зачем? Для чего? Старик решает просто:
— Певно, зроблять то, що с евреями. Вот сейчас. Только организатора нема.
А я знаю, что многих нет. И больше всего меня бесит это тупое покорство. Хитрят. Выкручиваются. И довольно равнодушны: забрали Терентия, другого, третьего. Ну что ж — не меня!
Сопротивление? Но где оружие? В партизаны? Попробуй узнай, где они.
Этот вопрос сразу для всех и для меня. Сплю плохо. Марию отправили на ту сторону села: предупредить Л. о подготовке. Советую ему пока убраться в Умань.
Вернулась Мария. Выяснилось. Терентий сам сдался. Решил: «Если мены не заберут — значит, брата».
Столько надо передумать. От Терентия до меня недалеко. Чувствует и старик.
— Давай, старче, чарку. Выпьем, пока все вместе. Если вызовут — удирать. Куда? Искать партизан.
Пытался через М. И.[27] узнать о партизанах. Он увлечен пчелами. Плохо, когда человек становится пчеловодом. Условились только: если что — он посвидетельствует: знал меня в Киеве. Аполитичен, мол.
Наконец узнал: Терень здесь. Осунувшийся. Побледневший. Рассказывает: держали по камерам. Человек двадцать пять. Агрономы, председатели колхозов, директора и заместитель директора МТС.
«Ребята бывалые были. В случае чего всю бы полицию разнесли. Прислушивались: не бьют ли, не расстреливают».
Первый раз допрос в полиции. Коротко. Время и место рождения. Партийность. Где жил, какую должность занимал до войны. Где теперь, что делает.
Второй допрос такой же. Только у начальника жандармерии — немца. Переводчик там Генрих Фрай. Отпустить не хотели. Тот что-то шепнул немцу. Ночью разрешили домой.
_____
Одних отпускают, других держат. Так, в Каменной приехали из района, потребовали коммунистов. В управе толком не знали. Понаписали тринадцать, тех, на кого кто-либо из полицаев: «Це коммунист». Двенадцать отпустили. Оставили женщину, жену агронома (он в армии), кандидата партии.
— Теперь все записали. На что — неизвестно.
— Может, уже оформление приговора?
— Может. Если еще раз вызовут — уже ясно. Второй раз никто не пойдет. Нема дурных. Так мы и в камере рассуждали.
Сейчас обиднее и в то же время спокойнее было б умирать, чем год назад. Обиднее — не увидеть победы. Спокойнее — знаешь, что мы были правы и мы действительно победим.
6 августа 1943 г.Лежу. Последние утра был пастухом. Вчера корова помяла ногу. Может, к лучшему. Пару дней никуда не будут отправлять. Попишу.
_____
Терентий Яковлевич — тот, что был арестован, встретился в поле. С косой. Обкашивает гривы, оставленные жнейками. Сидим возле дороги на краю канавы.
— Ну, что новенького?
Рассказываю о содержании газеты за 2-е.
— Значит, это лето у них пропало. Всего полтора месяца остается.
Посмотрел на солнце.
Оно уже ниже ходит. Там зима… и со всех сторон на них нажмут.
В управе на дверях сельского магазина появилось объявление. Грозят публичной казнью тем, кто уклоняется от набора в Германию. Приказывают явиться до 20-го. Там же примеры, где казнили. Названы, Николаев, несколько сел.
Объявление здоровое, как портрет Гитлера, рассказывают хлопцы. А все равно, кажется, идти не собираются.
9 августа 1943 г.Вчера — воскресенье. День, когда много новостей. В Колодистое из Умани предприимчивый дядя приносит на базар газеты. Видал за 5-е. Подтверждение всех разговоров об Италии. Ребята, которые говорят: «В Италии революция», — правы. Ситуация явно революционная, оттого такие драконовы меры. Бадольо, новый шеф правительства, запрещает выходить на улицу после заката солнца. Разговор больше трех даже в помещении запрещен.
Старый кузнец, бывший раскулаченный, комментирует:
— Еще бы Гитлера спихнути, и войне конец. Все равно их всех скинут.
Ребята помоложе:
— Наверное, там компартия работает.
И уже говорят о мировой революции.
11 августа 1943 г.Подробности о вчерашних проводах. Полицай Серафим Ивахинюк вытащил бумажку.
— Ось приказ. Це вин. Тильки вы, може, мени не повирите. На, ты читай.
Передал одному из отъезжающих.
Тот посмотрел, вернул.
— Возьмите, сховайте. И никому не показуйте.
Оказывается, справка на право помола.
Комментарии:
— Так щож вин неграмотный?
— А по ще йому буты письменным? Колы у його блыскучи гудзыкы[28] е?
Говорят, поехало из колхоза двадцать семь. До Гайворона доехало совсем мало. Первым появились Борис Попадык, Яшка Ковбель и т. д.
О них смеялись:
— Вокруг села объехали и вернулись.
Тоже — «добровольцы». Их не провожали, их уж родным надоело провожать.
_____
В ночь на воскресенье в центре села побывали партизаны. Рассказ молодой женщины:
— Слышу часа в два ночи — стучат. Да не так, как чужой, понемножку. Громко, как свои. Подхожу к окну. Вижу — немец входит. Светло на дворе. Орел здоровый на фуражке. Хорошо видно.
— Хозяйка, отвори, отвори, не бойся.
Слышу, что шумят во дворе.
— Сейчас, — говорю.
— Ну вот так бы и сказала.
Отворяю. В одной рубашонке. Он чирк фонариком.
— А, да тут барышня! Одевайтесь.
Не могу найти платья. Он светит фонариком, посмеивается.
— Тут надо четырем ребятам поесть и отдохнуть, хозяйка.
— Пожалуйста, говорю…
Ввалилось сразу человек девять.
— Куда же вы, хлопцы, столько. Говорил, что четыре.
Первый:
— Да, да, хлопцы, выходите.
— Что ж я вам дам? Хлеба нет. Только вечером развела. Поджарю что-нибудь.
— Что ты, хозяйка, топить будешь? Не надо.
— Эй, Колька, достань буханку хлеба.
Побежал. Принес хлеб. Узнала — соседский. Поставила на стол пирожки, соленые огурцы, яблоки.
— Дай водки, хозяйка, пол-литра.
Попробовали.
— Как ты ее варишь, хозяюшка?
Рассказала.
— Вот какие украинки. Как научились!
Один:
— Украин шнапс гут!
Позже один вынул десять марок.
— У тебя деньги есть?
Тот тоже десять.
— Вот вам, хозяюшка, за горилку.
Отказывалась.
— Нет, что вы, людей нельзя обижать.
Вначале была неуверена. А, может, переодетая жандармерия? Или немцы? Нет. Немцы бы серьезнее были. Эти шумят, шутят, хохочут. Парни здоровые.
— У нас… с фашистами перепалка была.
— А у вас, девушка, фашистов в селе нет?
— Это что же, немцев? Нет.
— А полицаи есть?
— Конечно, есть.
Чудно как-то слышать «фашисты». Мы уже отвыкли. А легко так с ними. Свои ребята. И все же боишься говорить.
Одеты кто как — хорошо. Только в советской форме нет. Кто в полицейской — даже на плечах блестящие пуговицы. Кто в немецкой. Орлы и фашистские знаки есть. Начальник какой-то, что первым вошел, — с иголочки. Хромовые сапоги. Немецкие штаны сверху выпущены. Большие часы. Компас. Наган. Автомат. Диск здоровый. Портфель брезентовый положил.
— Что у вас там?
— Соленое сало. — Смеется.
Открыл — гранат полно.
Оружие у всех новое. Пулеметы ручные. Ленты с патронами намотаны.
Пьют. Едят. Вдруг один заходит в полном немецком. Здоровый. Высокий. И пузо, как на девятом месяце.
— Что за люди?
Испугалась совсем. Ну, думаю, немец. Теперь все разнесут. Начальник увидел:
— Не беспокойтесь. Это свои. А ты, Сашка, что пугаешь?
Жаловалась: нечем накормить, коровы нет, сала нет.
— Знаем. Знаем. Не надо. У нас есть.
Поинтересовалась — откуда.
— А мы у старост берем. У комендантов, у старшин. У них только сало. Ну, он удерет. Нам он и не нужен. Мы сами найдем. Берем себе проводника из местных. Он покажет. Около ворот его отсылаем, чтоб потом немцы что не сделали.
12 августа 1943 г.На комиссию в Гайворон по набору в Германию явилось шестьдесят человек. Из одного нашего колхоза должно было семьдесят один. От нас поехало туда восемь, считая беременных женщин, женщин с детьми и т. д.
Говорят, никогда еще не было столько плача на проводах. А полицаи спорили:
— Ты поедешь?
— Нет, ты.
— А зачем ехать? Что их под винтовкой везти? Это ж добровольцы.
