— Мы должны подавлять обоих, — бросил лорд Астор беспечным тоном.
— Но ведь Гитлер начнет войну завтра, и послезавтра Сталин и французы выиграют ее — вот что главное в ситуации. Разве ты не понимаешь этого?
— Я не понимаю другое — что конкретно заботит тебя? — сэр Вальдорф, и правда, смотрел на жену обескураженно.
Чемберлен попытался объяснить:
— Рано биться со Сталиным. Я даже готов сам ехать в Берлин и еще раз объяснить Гитлеру, что мы отдадим ему Судеты так, лишь бы сейчас он убрался из Аша и ушел от чешских границ — тогда и Сталин уйдет.
— А вы подумали, дорогой сэр Нэвиль, как вы будете выглядеть после возвращения из Берлина? Вас освищут в палате.
— В том-то и дело, — хмыкнул Чемберлен, опять уставился в одну точку.
«Нет, — подумал лорд Астор, — не зря родной братец считал его полным ослом».
— Надо выстрелить дуплетом, — решительно произнес лорд Астор. — И по общественному мнению, и вообще… — жестом он дополнил слова. — Бумагу надо написать так, чтобы одним было ясно, что мы возражаем против военной авантюры германской стороны, а чтобы другие считали, что мы предостерегаем Бенеша против опрометчивых ответов на провокацию. Но Гитлер при этом должен прочесть между строк, что мы спасаем его от самого себя и Красной Армии.
— Ха! — снова хмыкнул Чемберлен. — Тогда обратитесь в Германское посольство за посредничеством в приглашении доктора Геббельса. Только ему под силу подобная абракадабра.
— У нас тоже есть светлые умы, — пропела леди Астор. — Вальдорф, неси бумагу из кабинета. Во-первых, как мы это назовем?
Лорд Астор обернулся на пороге и, обратившись к дипломатическому арсеналу, почерпнутому во времена представительства в Лиге наций, уверенно сказал:
— Конечно, это должен быть демарш. Мы же возражаем… Демарш. Британского, а лучше — британского и французского правительств правительству Германии, — и перешагнул порог.
По телефону в Кливден были срочно вызваны советник премьера Хорас Вильсон и Джефри Доусон. К утру текст демарша был готов. Чемберлен, Хорас Вильсон, Доусон и супруги Астор удовлетворенно расходились от огромного письменного стола лорда Вальдорфа, за которым, пожалуй, еще никогда так плодотворно и долго не работали. Они гордились обтекаемыми формулировками — фальшивого, демагогического послания двух правительств одному диктатору.
— Честно говоря, я уже откровенно опасался за судьбу фашистского режима, — удовлетворенно сказал Хорас Вильсон. — Не стоит будить Галифакса, — на часах было пять утра. — Я сам позвоню в Париж. Думаю, Даладье переживает еще больше. Если что, ему же придется объявлять мобилизацию. А по моим данным, его уже активно подводят к этой мере. Наш демарш для него — просто спасательный круг.
— Конечно, — кивнул устало Чемберлен, у него смыкались глаза, и думать о чем-то, кроме подушки, уже сил не было. Еще этот крепкий коктейль, который умеет делать Нэнси! — Все-таки надо подождать годика три, — проговорил он. — Вот тогда пусть Гитлер выводит на арену своих белокурых бестий и начинает драх нах Ост, как это у немцев принято. А пока надо поберечь его. Он — единственный, кто реально может спасти мир от большевизма!
Чемберлен стал казаться себе чрезвычайно значимым. Это только говорят, что Гитлер — залог спасения от красной заразы, а на деле мессия — это он, лорд Нэвиль. Потому что ему дано управлять этой слепой, безрассудной силой — Гитлером и его фашизмом. Но вдруг все стало сомнительно, и Чемберлен с ужасом, свойственным предрассветному времени, спросил Вильсона:
— Как вы думаете, Хорас, если мы заставим немцев убраться от чешских границ, Сталин даст приказ отступить?
«Столько сил, бессонная ночь — и все впустую? — с усмешкой подумал Вильсон о беспокойстве Чемберлена. — Почему это его всегда волнуют сущие пустяки?» Раздумчиво поднял брови и ответил совершенно твердо, скрывая свое презрение к этому неумному трусу, удобной фигуре для премьерского кресла:
— Конечно, как только Гитлер свернет конфликт, русские разойдутся по казармам. Они же искренне борются за мир… Делом, словом, убеждением, а убеждение у них одно — правда.
Масарик остановил магнитофон. Итак, Уинстон Черчилль весьма доверительно беседует с Генлейном. Итак, Черчилль считает наиболее правильным радикальное решение проблемы: аншлюс Чехословакии в целом. Наверное, Гитлеру понравилась эта идея, когда Генлейн принес ее в Берлин как верный пес палку любимому хозяину. Итак, Черчилль тоже поддерживает проект общеевропейского пакта без участия СССР и считает, как выясняется, что в случае, если СССР станет оказывать военную помощь Чехословакии, Великобритании и Франции было бы целесообразнее оказать помощь Германии — против СССР. Но как понимать Черчилля?
— Почему вы пришли с этим ко мне? — Масарик внимательно смотрел на профессора Дворника. Последнее время посол Чехословакии в Лондоне перестал понимать профессора — он вдруг возложил надежды на кружок леди Астор. Слишком часто ездит в Кливден. Купить там Дворника не могли, а вот промыть старику мозги…
— А к кому я должен идти с этим? — ответил Дворник вопросом на вопрос.
— Вы уверены, что это не подделка?
— Все может быть, — вяло отозвался профессор. — Нет смысла подсовывать липу. Кто-то хочет, чтобы мы просто сдались на милость Гитлеру, кто-то наоборот, хотел бы, чтобы мы поклонились Москве: приди и прикрой щитом. Эта запись годится и тем и другим как подтверждение своей версии. А определяться надо нам.
— И как же вы определились, пан Феликс?
— Я не верю больше англичанам. И как верить? Меня Черчилль лично прямо-таки уверял, что Генлейн — это несерьезная опасность для Чехословакии, нечто подобное шотландской проблеме в Великобритании. В разговоре с Генлейном, который мы с вами прослушали, пан Ян, он утверждает, надо понимать, обратное. Я скорее поверю «Ангрифу» Геббельса, который хвастался на днях, имея в виду Черчилля, «что самый антинемецки настроенный британский государственный деятель перешел на нашу сторону», чем поверю в искренность демарша Чемберлена и Даладье Гитлеру.
— Так каков же вывод, пан профессор? — повторил Масарик.
— Демарш — это очередная уловка в угоду Гитлеру. Все боятся решительных действий, все, кроме Москвы. Только русские могут обуздать Гитлера…
— Социализм отпугивает меня, — Масарик долгим взглядом посмотрел на профессора. — Я всего лишь европейский радикал, который верит в науку и в прогресс человечества, хочет им содействовать, но по-своему. В индивидуалистическом порядке. Скажите, пан Феликс, кто передал вам эту запись?
— Не знаю, — неуверенно ответил Дворник. — Помните, я в начале года был вынужден спешно уехать на родину? Я тогда почувствовал за собой слежку. Сейчас уверен, это следил за мной этот швед, Дорн.
— Я поинтересуюсь у Пальмшерна, у шведского посла, — уронил Масарик, но Дворник почему-то подумал, что Масарик явно не сделает этого.
Вообще, Дворник все время чувствовал, что его визит не слишком приятен господину послу. Позиция Дворника явно выбивала посла из его собственной концепции в отношении к происходящему.
— В принципе мне совершенно безразлично, — пояснил дальше Дворник, — кто этот швед и какому богу он молится. Но я устал от политической лжи и неопределенности. Иногда удар кулаком по столу — самый крепкий аргумент.
— Вы опять о помощи Красной Армии?
— Когда дадут Прагу? — Дворнику не хотелось больше дебатировать. В конце концов, его Бенеш направил в Лондон для личной миссии, и консультироваться с господином послом ему не обязательно.
— Да-да, — в голосе Масарика прозвучала уклончивость, — скоро вас свяжут. Но… Профессор, стоит ли торопиться? Надо посмотреть, как Гитлер отреагирует на демарш Чемберлена и Даладье. Кроме того, международный арбитраж, предложенный англичанами, тоже мощный фактор. Это светлая мысль. Понятно, Генлейн и Бенеш между собой не договорятся. Поэтому третейский судья… Лорд Рансимен буквально на днях должен выехать в Червонный Градек, правда, пока как частный гость принца Гогенлоэ, но уже с целью постепенно войти в дело.
— Лорд Рансимен в роли международного арбитра! — с горечью воскликнул Дворник. — Он будет творить арбитраж в замке принца Гогенлоэ, немца с люксембургским паспортом, женатого на испанке из франкистской семьи! Лорд станет входить в аспекты судето-немецкого конфликта под охраной генлейновских штурмовиков. Это же издевательство над чехами! — Дворник строго посмотрел на посла.
Неужели Масарик не понимает, ради чего все это делается? Оттяжка времени… А зачем им оттяжка времени? Например, для того, чтобы дать Гитлеру возможность еще немного поманеврировать не только с войсками, но и с дипломатами — неужели посол не понимает?
