К счастью, все обошлось благополучно. Колесов вернулся с двумя провожатыми. Им было поручено вести нас не на основную стоянку партизан, а на вспомогательную, к той группе, с которой нам предстояло выполнять боевое задание.
Путь показался бесконечно долгим и утомительным. Мы то пробирались сквозь кустарник, то шли вдоль болот по зыбким кочкам, то переходили вброд топкие, сонные речушки.
Восток уже серел, когда у одного из перелесков нас встретил партизанский дозор. К нам подошел мужчина, широкоплечий, немного грузноватый, с посеребренными сединой висками. Это был командир вспомогательной группы — Астафьев. Он крепко пожал нам руки, расспросил, как мы себя чувствуем после полета и марша по болотам, и тут же распорядился полностью разгрузить нас от ноши. От него веяло дружеским радушием, и даже его внушительный бас рокотал как-то особенно тепло и приветливо.
Лагерь группы находился в лесу, окруженном густыми болотистыми зарослями. Нам отвели просторную землянку, вырытую в откосе пологого холма.
— Выпейте чайку, отдохните с дороги, а утром потолкуем о деле, — сказал Астафьев.
Чай, пропахший дымком костра, показался нам изумительно вкусным. В землянку пробивался глухой гомон голосов. Он действовал на нас успокоительно, убаюкивающе. Не верилось, что линия фронта пролегала за сотни километров от этих мест, что где-то рядом в селах и городах хозяйничали оккупанты.
Уже засыпая, я услышал, как Астафьев басовито прикрикнул на кого-то:
— А ну кыш отсюда, не балабоньте! Дайте людям отдохнуть.
Голоса утихли.
Повернувшись лицом к пахнувшей сыростью стене землянки, я погрузился в глубокий, покойный сон.
В десятом часу утра в землянку заглянул Астафьев. Я только что проснулся и хотел было будить остальных, но Астафьев остановил меня, шепнул:
— Пусть еще поспят малость. А мы с вами выйдем, поговорим наедине.
По едва приметной тропке, змеившейся между деревьями, мы направились к опушке леса. Астафьев выбрал травянистую площадку меж кустов. Позади высился лес, впереди сквозь кугу и камыш виднелись небольшие клочки воды, затянутые ряской. Пахло травами и болотной прелью.
Развернув полевую карту, я сориентировал ее на местности и объяснил Астафьеву задачу, которая была возложена на партизан и на мою группу.
— Скажу прямо, задача очень и очень тяжелая, — заметил Астафьев. — Наметить план операции теоретически — одно дело, и совсем другое — исходить из конкретных условий, так сказать, из окружающей обстановки. — Он указал на карте, где располагались посты гитлеровцев, их огневые точки на ближних и дальних подступах к мосту, где находились основные силы противника, в задачу которых входила охрана железнодорожной магистрали и главным образом моста.
Я предложил несколько вариантов проведения операции. Астафьев слушал, подолгу обдумывал каждый из этих вариантов и коротко делал заключения: «Этот не годится!», «Этот, пожалуй, лучше!», «Этот практически неосуществим!»
— Что же предлагаете вы? — спросил я обескураженно.
— Не будем спешить, — ответил Астафьев. — Прежде всего давайте посмотрим натуру — что, где, как. А тогда уж будем решать.
Пришлось с ним согласиться.
Разговор зашел о сведениях, которые интересовали наше командование.
— У меня есть кое-что, — сообщил Астафьев. — В частности, данные о количестве эшелонов, проследовавших по этой магистрали на восток, и об их грузах. Кроме того, мы уточнили места расположения вражеских складов боеприпасов и горючего и численность гарнизонов в близлежащих селах.
— И насколько достоверны эти сведения? — поинтересовался я.
— Они получены от захваченных нами «языков» и проверены нашей разведкой.
— Значит, их можно смело передавать на Большую землю?
— Хоть сейчас, — ответил Астафьев. — Я полностью гарантирую точность этих сведений…
После завтрака мы втроем вместе с Астафьевым собрались произвести разведку в районе моста. Галя и Рязанов настроили рацию и, связавшись с Большой землей, приступили к передаче сведений, полученных от Астафьева. Рязанов шифровал донесения, Галя передавала их в эфир.
Уже выходя из лесу, мы встретили трех партизан, тащивших фельдфебеля гитлеровской полевой жандармерии — тощего, остроносого, с серыми водянистыми глазами. Рыжие волосы его были всклокочены, изо рта торчала тряпка, руки за спиной были скручены веревкой. Он рычал, извивался и никак не хотел идти. Двое дюжих парней с трудом удерживали его за плечи и руки, а пожилой бородач то и дело подталкивал его коленом в зад, приговаривая:
— Иди, иди, басурман! Ждет тебя в пекле бес в свою команду эсэс!
Увидев командира, партизаны остановились.
— Вот поймали субчика, — доложил бородач, смахнув рукавом пот со лба. — Худючий черт, а двужильный, втроем насилу управились.
Фельдфебель тяжело дышал, по-волчьи глядя на нас.
— Где поймали? — спросил Астафьев.
— По ту сторону болота, — сказал бородач. — Недалече от ихнего поста… Присел он, значит, по нужде за кусты, размечтался, а мы тут как тут. И пикнуть не успел. Враз его понос пробрал. Через болото на себе перли. Видать, понравилось ему на руках, не идет ногами ни в какую! Уморил, окаянный.
Астафьев приказал вынуть тряпку изо рта пленного и неожиданно для нас заговорил с гитлеровцем по-немецки быстро, без запинки, будто на родном языке.
Фельдфебель упрямо замотал головой, разразился бранью и заявил, что ни на какие вопросы отвечать не будет.
— Ничего, заговоришь, — усмехнулся недобро Астафьев и приказал доставить пленного к штабной землянке. — Пусть посидит, подумает. Вернусь, допрошу…
Партизаны поволокли гитлеровца в глубь леса. Астафьев проводил их глазами, сказал с улыбкой:
— Удачный нынче день у моих охотников. Дичь подходящая.
Колесов не вытерпел, промолвил восхищенно:
— А здорово вы по-немецки… Ей-ей, как заправский фриц. Где это вы так наловчились?
— Ничего удивительного, — сказал Астафьев. — В школе я историю и немецкий язык преподавал. Так что это, можно сказать, хлеб мой…
До самого вечера не возвращались мы в лес: изучали «натуру», то есть мост, выискивали места, где можно было бы пробраться к нему. Астафьев прекрасно знал местность, каждый овражек, каждую кочку, каждый куст. Не раз мы подползали к железнодорожной насыпи в непосредственной близости от вражеских дозоров, но так и не смогли найти подходящей лазейки к мосту. Нужно отдать должное неприятелю: охрана предмостных участков железной дороги была продумана с большой тщательностью.
— Как видите, этот мост — чертовски крепкий орешек, — сказал Астафьев, когда мы, исколесив бог знает сколько километров и устав донельзя, сделали привал на одном из болотных островков, откуда был хорошо виден «проклятущий» (по мнению Бодюкова) мост.
— Но задание есть задание! — заметил я. — Мы должны выполнить его любой ценой.
— Это не означает лезть на рожон, — сказал Астафьев. — Можно зря сложить головы и не достигнуть цели. А рисковать вашими головами я не имею права. Вряд ли мне вышлют минеров вторично.
С минуту лежали молча. Мост, казалось, был совсем рядом, и в то же время каким далеким и недосягаемым выглядел он. Вот уж воистину — видит око, да зуб неймет.
— Как же быть, черт возьми? — вырвалось у меня с досадой.
Колесов поморщился, поскреб затылок.
— Эх, яблочко, такого еще не бывало в нашей практике. Тяжелый случай!
Издалека донесся гудок паровоза.
— А может, на станцию пробраться? — предложил вдруг Бодюков. — Глядишь, там какой-либо выход найдется. Как по-вашему, братцы?
Мы все вопросительно уставились на Астафьева. Тот не торопился с ответом.
— Попробуем, — промолвил он наконец. — Там в поселке есть наши люди. Один даже в «начальниках» ходит — бригадир ремонтников. Возможно, и впрямь придумаем что-нибудь подходящее.
— Решено! — закончил я, уже не колеблясь…
Ночью Астафьев привел нас в большой поселок, примыкавший к станции. Кварталы вдоль железнодорожного пути были почти начисто сметены немецкой авиацией еще в первые месяцы войны. Кое-где над землей торчали обломки стен и печей. Западная часть поселка сохранилась, и там гитлеровцы расселили своих солдат и русских рабочих, согнанных сюда для ремонтных работ на станции.
Оставив нас в глинистом карьере у развалин бывшего кирпичного завода, Астафьев вначале отправился в поселок один. Ночь снова выдалась темная, беззвездная. Временами начинал идти мелкий дождь. На станции шипели паровозы, лязгали буфера, громыхали колеса. Как светляки, помигивали фонари поездных бригад и осмотрщиков вагонов. Слева и справа от станции тускло горели огни семафоров.
Астафьев вернулся в сопровождении невысокого пожилого мужчины, говорившего осипшим голосом. Это был бригадир одной из ремонтных бригад — Семен Кириллович Никитов.
