Я вытащил из кармана удостоверение с трезубцем на обложке, в котором собственноручной подписью самого редактора Уласа Самчука подтверждалось, что я, Стефан Грицюк, являюсь корреспондентом газеты «Волынь» по Луцкому округу.
Прочитав удостоверение, коммерсант с уважением посмотрел на меня и начал расхваливать. Но пан Зеленко почему-то не поддакивал ему, а начал бросать на меня косые взгляды. «Вероятно, у хозяина корчмы возникли подозрения, — подумал я. — Надо быть осторожным».
Пан Чаплинский возвратил двадцать тысяч марок и предложил мне самому разделить барыш от операции с дрожжами. Я отсчитал пять тысяч — ровно половину барыша — и отдал коммерсанту.
Подобные коммерческие операции случались часто. Они начинали нас обременять, мешать основной работе. Со всех сторон на нас жали спекулянты, предлагая дела, одно соблазнительнее другого. Отказываться было невозможно, приходилось втягиваться в коммерческие сделки, финансируя дельцов разного пошиба. Спекулировали всем, чем придется: дрожжами, каустической содой, мылом, камнями и зажигалками, керосином, солью, кожимитом. Однажды мне предложили очень «выгодную» операцию на пять тысяч марок с деревянными сапожными гвоздями и дратвой. Я отдал деньги, и целая машина гвоздей в бумажных мешках была выгружена в одном из дворов. На следующий день пошел дождь. Мешки размокли, а гвозди превратились в месиво. Так и пропали пять тысяч марок, да еще пришлось вывозить гвозди на свалку. Но подобные неудачи не приводили нас к банкротству.
В Ровно был комиссионный магазин, принадлежащий одному турку. Хотя гитлеровцы относились к турку лучше, чем к украинцам и полякам, не чинили никаких препятствий его торговле, он не выказывал к завоевателям особой любви, а даже наоборот — подчеркивал свое неуважение к ним. Михаил Шевчук, Василий Бурим и Иван Приходько часто заходили в магазин, ставший неофициальным центром коммерческих операций.
Однажды не успел Михаил Шевчук переступить порог магазина, как за ним вслед вошел агент уголовной полиции Марчук. Он давно приметил, что Шевчук — частый гость турка и, вероятно, крупный спекулянт, ну и решил поймать его на горячем. Михаил не растерялся, позвал турка и, увидев на витрине хирургические инструменты, попросил их завернуть. Уплатив деньги, взял покупку и вышел. Марчук за ним.
— Может быть, пан угостит стаканом хорошего вина? — спросил он у Шевчука.
— Вино? Можно!
Они зашли в пивную, и Марчук стал заказывать. Очевидно, полицай рассчитывал хорошо погулять за счет Шевчука, так как за первым стаканом попросил второй, а потом третий… Но когда пришло время расставаться, Михаил достал из кармана гестаповский жетон на серебряной цепочке и начал им играть, накручивая на палец.
Увидев жетон, Марчук стал извиняться:
— Простите, пожалуйста, я ошибся: думал, что вы нигде не работаете.
— В следующий раз, пан, будьте более внимательны, если хотите работать агентом уголовной полиции. Всего хорошего! Не забудьте рассчитаться.
И, взяв свой пакет, Шевчук вышел из пивной.
Хирургические инструменты Михаил отдал Ивану Приходько, а тот предложил их мне. Увидев блестящие «железяки», я подумал, что не худо бы пойти с ними к турку. Его магазин расположен на центральной улице, и через окно можно было вести очень интересные наблюдения за легковыми автомашинами, в которых разъезжали чиновники рейхскомиссариата и гестапо. Мне как раз необходимо было кое-что уточнить, и я решил воспользоваться случаем, чтобы зайти в комиссионный магазин.
— Хайль Гитлер! Слава аллаху! — приветствовал я турка.
— Хайль коммерция! — шутя ответил он. — Есть что-то хорошее? — И он с интересом посмотрел на мой пакет.
— Посмотрите, очень хорошая вещь для сегодняшнего военного времени. Новенькие. Чешская фирма. Отдам почти за бесценок, — скороговоркой выпалил я и развернул пакет.
— Где вы их нашли? Только лишь вчера я еле избавился от этого товара. Больше года лежали на витрине. А вчера зашел один чудак и уплатил за них деньги. Я еще не успел рассчитаться за них с хозяином. Их принес мне один врач.
«Снова неприятности», — подумал я и сразу же догадался, что купил их Шевчук. Я хотел возразить, что, мол, это другие инструменты, но турок не стал даже слушать:
— Оставьте, пан. Они же в той самой бумаге, в которую я их завернул. И сколько с вас за них содрали?
— Мне предложила их одна моя знакомая, но цены не назвала. Я решил пойти к вам и посоветоваться, можно ли их продать и за какую цену.
— Лучше не беритесь за такой хлам и отнесите их назад, если не уплатили денег.
Инструменты пришлось отправить в отряд — в подарок Альберту Цессарскому. А относительно коммерческих дел я стал более осторожным, вскоре и совсем их прекратил.
Как-то в центре города меня встретила одна незнакомая барышня. Она вежливо со мной поздоровалась и тут же спросила:
— Вы больше не нарушаете правил уличного движения? Я советую вам лучше ходить пешком. Он вас тогда так отстегал, так отстегал! Я смотрела и еле сдержалась, чтобы не расплакаться от жалости.
«Что это она? — думал я. — Сочувствует? А может, издевается? Или просто хочет познакомиться со мной?»
— Вы лучше следите за собой, уважаемая панночка, — сердито ответил я.
— Не обижайтесь. Я очень хорошо вас понимаю, — не отставала она. — Мне тогда хотелось предложить вам поехать к нам домой, оказать помощь. Моя сестра работает в больнице…
«А может быть, она хороший человек и стоит с ней познакомиться?» — подумал я. Но в ту же минуту увидел на противоположной стороне улицы жандарма, который меня отстегал. Быстро попрощавшись с собеседницей, я побежал за фрицем.
Он шел быстро, вероятно куда-то спешил. Одет в форму обер-ефрейтора, на груди — несколько медалей и лента о ранении.
Не знаю почему, но я продолжал идти за ним. Стрелять в него на улице было безумием, сделать ему что-либо другое я не мог и все же продолжал преследовать. Так дошли мы до Дубенской, где была расположена фельджандармерия, штаб войск СС и гестапо Обер-ефрейтор спокойно свернул в ворота своей части, а а остался на улице. Вообще-го мы, разведчики, старались обходить Дубенскую: тут всегда было полно агентов гестапо и эсэсовцев, и здесь обязательно или документы проверят, или «хвост» прицепится.
Так случилось и в этот раз: прицепился «хвост». Несколько часов пришлось петлять по городу, «хвост» не отстал. Действовал он грубо и нахально, совсем не скрываясь от меня. Я зашел в ресторан и заказал кружку пива. Он сел за мой столик и заказал себе то же самое. Я велел принести вторую кружку. Он тоже. Я понял, что агент будет ходить за мной до тех пор, пока я или кого-нибудь встречу, или куда-нибудь зайду. Если же этого не случится, он укажет на меня жандармам, и те арестуют меня.
Но мне повезло. Выйдя из ресторана, я увидел фаэтон, а на нем своего хорошего приятеля Вацека Сакраменту. «Вот оно, спасение!» — мелькнуло в голове. Я окликнул:
— Вацек!
Кучер обрадовался, остановил фаэтон. Я быстро вскочил на него и, сунув Вацеку пятьдесят марок, приказал:
— А ну, что есть духу вперед!
— Есть вперед! — весело причмокнул Сакрамента, и лошади понеслись по улице, оставляя позади моего сразу загрустившего преследователя. За полчаса Вацек доставил меня на здолбуновский вокзал.
Я понял, что в прежнем виде уже не смогу появиться в Ровно, необходимо срочно менять костюм, документы, явочные квартиры, маршруты и окончательно забросить коммерческие операции…
Ровенскую пекарню «Сухорувка» гитлеровцы превратили в фирму, снабжавшую хлебом солдат и офицеров гарнизона. Пекарня как пекарня — ничего, казалось бы, особенного. А впрочем…
В «Сухорувке» кондитерским цехом заведовал брат Коли Приходько — Иван Тарасович. Он привлек к разведывательной работе своего друга — мастера-пекаря Яна Каминского, который со временем стал ближайшим помощником Николая Ивановича Кузнецова. Широкий круг знакомств Каминского среди бывшей польской знати и гитлеровских офицеров, отличное знание немецкого языка да к тому же привлекательная внешность и светские манеры импонировали обер-лейтенанту Паулю Зиберту. Небольшой особняк Каминского, утопающий в вишневом саду на тихой улице, стал превосходным местом встречи разведчиков.
Приходько и Каминский познакомили нас с пекарем Антоном Марциняком. Умный, честный, сильной воли человек, антифашист по убеждениям, он с первых дней оккупации посвятил себя борьбе с гитлеровцами.
Эти пекарских дел мастера делали все возможное, чтобы хлеб для немецких солдат был наиболее «качественным». И сами немцы помогали им в этом. Шеф «Сухорувки» отставной полковник Ганс Кругер, выслуживаясь перед начальством, завел в пекарне суровый режим экономии. По его указанию хлеб выпекали чуть ли не наполовину с опилками, формы смазывали техническим маслом, а поскольку хлеб шел не на вес, буханки получались такие маленькие, что их можно было спрятать в кармане. Наши ребята, понятно, были сторонниками такой экономии, более того, старались экономить сверх нормы.
